В августе, когда даже президент уходит в отпуск, американцы бросают города, чтобы прильнуть к лону природы в одном из 59 национальных парков страны. В год их посещает почти столько человек, сколько живет в США – 279 миллионов. И это, конечно, не проходит бесследно. Чтобы спасти природу от нашей любви, администрация парков вводит суровые меры. Так, в преддверии главного отпускного месяца Йосемитский парк, страдающий от 4 миллионов посетителей, собирается ограничить ежедневный доступ до 20 тысяч туристов, отменить прокат лошадей и велосипедов, закрыть бассейны и даже разрушить каменные мосты. Характерно, что две трети опрошенных согласны терпеть любые неудобства ради того, чтобы Америка сохранила оазисы девственной природы.
Как и все в Новом Свете, американские парки питаются контрастами. В данном случае – между природой и культурой. В сущности, здешний парк – всегда гипербола. Это либо дикая природа национальных парков, либо утрированная искусственность Диснейленда.
Последнему в Старом Свете соответствует регулярный французский парк, свирепо укрощающий и подчиняющий природу культуре. Дворцовый парк – зашифрованная схема организации людских масс. С помощью кустов, деревьев, аллей, клумб, фонтанов и беседок любую толпу – от придворных до туристов – можно превратить в красочную процессию. Высокая цель этого социального шедевра абсолютизма – внести порядок в хаос, заполняя досуг уроками цивилизации. (Не отсюда ли странный советский гибрид – "Парк культуры и отдыха"?)
Диснейленд – дальний родственник Версаля и Петергофа. С ними его роднит пафос искусственности и страсть к дисциплине. Увеселительный парк – конвейер аттракционов, где не терпят произвола – посетителю самому тут и шагу не ступить. Диснейленд – городок в табакерке, хитроумная заводная игрушка. В его механическом апофеозе не остается ничего случайного, естественного – даже массовиков-затейников здесь заменяют роботы. Став индустрией уже не развлечений, а эмоций, Диснейленд, похоже, послужил прообразом другого парка: "Парка Юрского периода". Этот фильм настолько идеально пригнан к мозжечку зрителя, что крики ужаса и вздохи облегчения тут вырабатываются механически, как на американских горках.
Прямая противоположность – национальные парки США. Их рождению страна обязана двум квазирелигиозным принципам: Первозданности и Нерукотворности. Такому благочестию способствовала не только скромность, но и бедность. Помимо природы в молодой Америке не было ничего такого, что стоило бы хранить с тем душевным трепетом, с каким Старый Свет бережет, скажем, свои великие соборы. Лучший кафедральный собор Америки – известная под этим названием роща исполинских секвой в заповедном лесу Калифорнии. Тут Джозеф Штраус, строитель моста "Золотые ворота", звал соотечественника "преклонить колени перед этими деревьями, ибо за ними стоит сам Бог". Характерно, что все чудеса Нового Света, а их здесь тоже считают семерками, созданы не людьми, до людей и не для людей.
Национальные парки не случайно впервые появились в Америке. Они родились из комплекса вины, свойственного всем чужакам и пришельцам. Поэтому и туристы приезжают сюда не хозяевами, а гостями. Пример тому – изюминка того же Йосемитского парка: закат, собирающий тысячи благоговейных паломников. Они приходят сюда следить за игрой лучей на бледных скалах, каждая из которых носит свое имя – "Эль Капитан", "Три Брата", опять-таки – "Кафедрал". Зрелище это всегда проходит в сокровенной, как у алтаря, тишине. Зато завершается оно благодарными аплодисментами. Спрашивается – кому?
Важно, однако, что религиозное поклонение природе сочеталось в Америке с прагматичной мыслью. Ральф Эмерсон, например, надеялся, что в его стране "законы и общественные институты в какой-то мере будут соответствовать величию Природы". За этим скромным пожеланием проглядывает дерзкая, если не еретическая мысль.
– Человеку, – считал Эмерсон и другие трансценденталисты, – в Новом Свете выпал шанс построить такую цивилизацию, которая ведет свой отсчет не из глубины веков, а со Дня Творения.
Но если встать на эту величественную точку зрения, то национальные парки – материал для сверки. Они – своего рода чертежи утопии, обещавшей гармоническое слияние социальной жизни с природой, а не с историей, как в Старом Свете.
Естественно, что, имея дело с такими перспективами, администрация национальных парков вынуждена планировать свою деятельность с размахом. Так, в уставе Адирондакского парка, занимающего пятую часть огромного штата Нью-Йорк, есть и такой пункт: "Природа заповедника должна сохранять свой первозданный облик навечно”. Представить только, кем считают себя чиновники, рассчитывающие проследить за выполнением этой инструкции.
Как и все в Новом Свете, американские парки питаются контрастами. В данном случае – между природой и культурой. В сущности, здешний парк – всегда гипербола. Это либо дикая природа национальных парков, либо утрированная искусственность Диснейленда.
Последнему в Старом Свете соответствует регулярный французский парк, свирепо укрощающий и подчиняющий природу культуре. Дворцовый парк – зашифрованная схема организации людских масс. С помощью кустов, деревьев, аллей, клумб, фонтанов и беседок любую толпу – от придворных до туристов – можно превратить в красочную процессию. Высокая цель этого социального шедевра абсолютизма – внести порядок в хаос, заполняя досуг уроками цивилизации. (Не отсюда ли странный советский гибрид – "Парк культуры и отдыха"?)
Диснейленд – дальний родственник Версаля и Петергофа. С ними его роднит пафос искусственности и страсть к дисциплине. Увеселительный парк – конвейер аттракционов, где не терпят произвола – посетителю самому тут и шагу не ступить. Диснейленд – городок в табакерке, хитроумная заводная игрушка. В его механическом апофеозе не остается ничего случайного, естественного – даже массовиков-затейников здесь заменяют роботы. Став индустрией уже не развлечений, а эмоций, Диснейленд, похоже, послужил прообразом другого парка: "Парка Юрского периода". Этот фильм настолько идеально пригнан к мозжечку зрителя, что крики ужаса и вздохи облегчения тут вырабатываются механически, как на американских горках.
Прямая противоположность – национальные парки США. Их рождению страна обязана двум квазирелигиозным принципам: Первозданности и Нерукотворности. Такому благочестию способствовала не только скромность, но и бедность. Помимо природы в молодой Америке не было ничего такого, что стоило бы хранить с тем душевным трепетом, с каким Старый Свет бережет, скажем, свои великие соборы. Лучший кафедральный собор Америки – известная под этим названием роща исполинских секвой в заповедном лесу Калифорнии. Тут Джозеф Штраус, строитель моста "Золотые ворота", звал соотечественника "преклонить колени перед этими деревьями, ибо за ними стоит сам Бог". Характерно, что все чудеса Нового Света, а их здесь тоже считают семерками, созданы не людьми, до людей и не для людей.
Национальные парки не случайно впервые появились в Америке. Они родились из комплекса вины, свойственного всем чужакам и пришельцам. Поэтому и туристы приезжают сюда не хозяевами, а гостями. Пример тому – изюминка того же Йосемитского парка: закат, собирающий тысячи благоговейных паломников. Они приходят сюда следить за игрой лучей на бледных скалах, каждая из которых носит свое имя – "Эль Капитан", "Три Брата", опять-таки – "Кафедрал". Зрелище это всегда проходит в сокровенной, как у алтаря, тишине. Зато завершается оно благодарными аплодисментами. Спрашивается – кому?
Важно, однако, что религиозное поклонение природе сочеталось в Америке с прагматичной мыслью. Ральф Эмерсон, например, надеялся, что в его стране "законы и общественные институты в какой-то мере будут соответствовать величию Природы". За этим скромным пожеланием проглядывает дерзкая, если не еретическая мысль.
– Человеку, – считал Эмерсон и другие трансценденталисты, – в Новом Свете выпал шанс построить такую цивилизацию, которая ведет свой отсчет не из глубины веков, а со Дня Творения.
Но если встать на эту величественную точку зрения, то национальные парки – материал для сверки. Они – своего рода чертежи утопии, обещавшей гармоническое слияние социальной жизни с природой, а не с историей, как в Старом Свете.
Естественно, что, имея дело с такими перспективами, администрация национальных парков вынуждена планировать свою деятельность с размахом. Так, в уставе Адирондакского парка, занимающего пятую часть огромного штата Нью-Йорк, есть и такой пункт: "Природа заповедника должна сохранять свой первозданный облик навечно”. Представить только, кем считают себя чиновники, рассчитывающие проследить за выполнением этой инструкции.
