Это будет совершенно антифилософский текст – даже еще более антифилософский, чем все предыдущие мои тексты, сопровождающие свободовские аудиобеседы Пятигорского о мыслителях и философских системах древности и Нового времени. Антифилософским его сделает не только то очевидное обстоятельство, что автор не является философом – и даже не прикидывается, таковым – а принципиальное стремление этого текста сосредоточиться на столь антифилософском предмете, как история.

Иоганн Готлиб Фихте родился в мае 1762 года и умер в январе 1814-го. Он был немецкий философ, что значит очень многое. Об этом и поговорим. Что такое «немецкий» в те годы, когда никакой единой Германии не было? Немецкий по языку. Немецкий по типу культуры. Немецкий по образу жизни. Наконец, ретроспективно, немецкий, так как участвовал в немецком национальном подъеме, завершившимся созданием единой Германии. То есть, с одной стороны, единая Германия отбрасывает назад свет своего величия – в том числе и на тех, кто не дожил до ее создания. С другой, единая Германия представляется из сегодняшнего дня какой-то неотрефлексированной, но объективно существующей целью деятельности всех тех великих немцев, которые умерли раньше провозглашения империи в Версальском дворце 18 января 1871 года. Но это уже какое-то гегельянство получается. Фихте вроде бы о другом.

Он родился за год до окончания Семилетней войны. В ней, в частности, немецкая Пруссия сражалась против немецкой Саксонии; а Восточная Пруссия после успехов русской армии, оказалась ненадолго под властью России (Иммануил Кант вместе с другими жителями Кенигсберга даже принес присягу российской короне; как хорошо, что не навсегда, иначе бы мир лишился великого мыслителя, а Россия обрела бы очередного чудака), и только приход к власти Петра III, этого поклонника всего прусского (и лично прусского короля Фридриха II), дал возможность двум коалициям (Англия-Ганновер-Пруссия против Франции-Испании-Австрии-Саксонии, не считая мелких стран) довольно быстро свернуть военные действия и завершить конфликт почти вничью. Фихте было 27 лет, когда во Франции началась революция, его первая книга вышла (впрочем, анонимно) в год свержения Людовика XVI, в год казни этого несчастного монарха он женился, в год устроенного генералом Наполеоном Бонапартом государственного переворота наш философ был вынужден уйти с профессорского места в Йене из-за скандальных обвинений в атеизме, в год битвы при Маренго его приняли в масоны, в год йенской катастрофы Пруссии он переехал из Берлина в Кенигсберг, впрочем, потом Фихте вернулся в Берлин и в год Эрфуртского свидания императоров Наполеона и Александра I сочинил пламенные памфлеты, призывающие немцев к борьбе с французскими завоевателями. В 1809-м, когда Наполеон вновь разгромил Австрию, Фихте стал профессором только что созданного по гумбольдтовской модели берлинского университета, а в 1810-м – его ректором. В год нашествия Наполеона на Россию он подал в отставку, в год «битвы народов» у Лейпцига жена Фихте принялась ухаживать в госпитале за ранеными немецкими солдатами, в январе 1814-го, года взятия союзниками Парижа и начала Венского Конгресса, Иоганн Готлиб Фихте умер от тифа, которым заразился от супруги, принесший болезнь из лазарета.

На его глазах рухнула Европа «старого режима», с гильотин катились тысячи голов, миллионы людей гибли в войнах, гений Наполеона пронесся по континенту и тоже рухнул. Из обломков родилась, в частности, идея новой единой Германии; если Гегель отчасти (и сознательно) занимался «философским сопровождением общегерманского проекта», то Фихте (а до него Кант, а одновременно с ним Шопенгауэр и многие другие, не только и не столько философы, но и писатели, филологи, вроде братьев Гримм) создали то, что потом назвали «немецкой культурой» – не «прусской», «швабской», «баварской» или «вюртембергской», а именно «немецкой». Получилась удивительная конструкция – «общее» не противоречило «местному»; на каком-то уровне все знали, чем отличается, к примеру, баварец от жителя Гамбурга, но на другом – особенно за пределами того, что потом станет Германией – о них судили, как о «немцах», наделяя определенными чертами поведения, характера и культуры. Высокий идеализм Фихте, невозможный в Англии (несмотря на Беркли), или Шотландии (несмотря на Юма), или, тем более, во Франции (тут враждебность самому типу фихтеанской мысли очевидна), стал элементом общегерманского здания.

Именно в этом ключе я предложил бы подумать об упомянутых Пятигорским идеях Фихте о «жизненной значимости философии» и проблеме существования внешнего мира; как известно, вторая из них занимала не только нашего героя, но и Канта (и Беркли, и Юма). Плюс – еще интереснее – можно поразмышлять над предложенным Александром Моисеевичем сравнением некоторых положений системы Фихте с идеями средневековых буддийских философов. По словам Пятигорского, речь идет об «операционном подходе к Я», в котором это самое «Я» определяется скорее как набор функций, как результат самосознания. Если, из нехитрого озорства, подставить в этом рассуждении слово «Германия» на место «Я», мы увидим, как Рейх из некоей абсолютной идеи (вполне гегелевской) превращается в результат разворачивавшегося «немецкого национального самосознания», в набор функций, в частности, культурных. Ну и конечно, проделаем ту же процедуру в обратном направлении. Пятигорский говорит о том, что у Фихте Я, «эго», помимо всего прочего, накладывает ограничения на мыслительную активность, делая ее направленной, более концентрированной, в результате – добавим от себя – в чисто утилитарном смысле, более эффективной. Здесь мы вновь подставим на место «Я» слово «Германия» и порадуемся результату.

Иными словами, наш философ родился в разгар Века Просвещения, Века Разума, а умер под занавес континентальной бойни, предшествовавшей триумфу романтизма и его главного детища – национализма. Свой антифилософский комментарий завершу предположением, что если философия Фихте и была отчасти результатом всех этих событий, то отнюдь не побочным. Что же до произошедшего уже в XIX веке, после 1814-го или 1815-го, то здесь причина и следствие решительно поменялись. «Диалектика», – сказал бы тут Гегель. О нем и поговорим в следующем выпуске рубрики.

Беседа Александра Моисеевича Пятигорского (по-прежнему, под псевдонимом «Андрей Моисеев») об Иоганне Готлибе Фихте прозвучала в эфире Радио Свобода 11 февраля 1977 года.


Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой, являющейся соавтором всего начинания. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М.Пятигорского в 2006 году.

Все выпуски доступны здесь