В Петербурге в музее-квартире Исаака Бродского открылась выставка живописных работ московского художника Андрея Пашкевича "Политэкология" – художественное осмысление российской истории XX столетия.

Грубый деревянный стол, мятый ваучер, символ достопамятных времен приватизации, за столом – нагольный тулуп, из рукавов торчат мозолистые рабочие руки, но воротник пуст – ни головы, ни шеи. Это и есть обманутая Россия художника Андрея Пашкевича, а есть еще Россия, не просто взывающая – вопиющая о помощи – "Спаси и сохрани": крест, как будто растущий вверх из ладоней старческих рук, рядом на столе – пирамидки жалких пенсионных рублей. Раздумье и сострадание двигали этой кистью, пока художник был жив, а ушел он из жизни совсем недавно, так что его вдова, Грет Ван Хаелст, просит называть ее не вдовой, а женой.

Грет, переводчица из Бельгии, время от времени бывала в России, приехала в Москву и в 1990 году. Рассчитывала поработать полгода и уехать, вызвала рабочих вставить новую дверь в свое временное жилище, пришли двое, поразившие ее своей интеллигентностью. Один из них был безработный кинооператор Андрей Пашкевич, во время разрухи зарабатывавший на хлеб ремонтом квартир. Поставленная им дверь оказалась дверью в новую жизнь – с тех пор они не расставались, прожили вместе 22 года.

– Он меня привлек к культурной жизни, познакомил с отцом – известным кинохудожником, который его еще мальчиком возил с собой на этюды, учил рисовать, – вспоминает Грет. – Мы оформили свой брак в 1995 году, жили в Москве: он не хотел жить на Западе, говорил, что там скучно. Когда мы бывали в Бельгии или где-то еще, он все время, даже на пляже, радио слушал – что там происходит в России. Писать картины он начал давно, у него были абстрактные работы, и потом он ведь еще учился на курсах у Юрия Пименова, так что у него есть школа. Но толчок к этой серии работ – "Политэкология" – Андрей получил на Рублевке, когда его остановили за то, что не пропустил какую-то машину с мигалкой. На него это произвело очень сильное впечатление, он почувствовал, что пора как-то осмыслить происходящее.

По словам Грет, Андрей Пашкевич писал быстро – много времени уходило на обдумывание замысла, за этим занятием художник проводил бессонные ночи. Стали приходить образы – монументальные и мрачные. Петербург занесен песком, еще виднеется одинокий Исаакиевский собор, впереди – гигантская стопа Атланта, все, что осталось от Эрмитажа. Москва погибает иначе – купола Василия Блаженного исчезают под водой. Земной шар выветрился – от него остался только каркас меридианов и параллелей с застрявшими символами – статуей Свободы, кремлевской башней, Биг Беном и крохотным паучком, в ужасе обратившимся в бегство. Это и есть "Политэкология", аллегория безответственной политики, но не только это. Если задаться вопросом, что главное в художнике Андрее Пашкевиче, ответ напрашивается только один: у него внутри болит Россия. Возможно, многим эти работы покажутся слишком повествовательными, литературными: сплошные аллегории – жанр, любимый не многими. Ведь что ассоциируется с аллегорией? Омертвевший академизм, от которого веет холодом и скукой. С другой стороны, среди знаменитых гравюр Дюрера тоже немало аллегорий – в искусстве нет готовых рецептов, и авангардный этюд бывает мертвым, а картина, задуманная в старомодном жанре, – вполне живая. Боль, которую испытывал Андрей Пашкевич, думая о том, что же случилось с его страной, – живая.

И потому страшный пролом в иконе Владимирской Божьей Матери, через который несется паровоз с цифрой "1917", царапает душу. И от орла, свившего гнездо на багровой звезде кремлевской башни, становится не по себе – так художник отозвался на мелькнувший когда-то, да так и канувший проект заменить звезды на орлов. Одна из самых выразительных картин – та, где с Красной площади уходит толпа демонстрантов, а за ней в брусчатке образуется пролом. Под картиной пояснение – когда картина была готова, пролом оказался похож на профиль Сталина. Андрей Пашкевич пытался осмыслить и сделанное Горбачевым – серия начинается оптимистической картиной "Реставратор" – Горбачев в белом халате смывает с холста изображение Сталина, обнаруживая под ним портрет Николая Второго, и заканчивается трагическим холстом "Что дальше?", где Горбачев – игрок в бильярд, разбивший "пирамиду" из 16 республик СССР, закрывает рукой лицо.

"Полиэкология" побывала на западе, собрала много отзывов, среди которых есть даже несколько строк Генри Киссенджера, но лучшие слова, пожалуй, написал режиссер Отар Иоселиани: "Андрей Пашкевич является редким образцом художника, которому дар дан от Бога. Дар-то дан, но еще странное сочетание этого дара с удивительным терпением, упорностью, выносливостью, несмотря на все беды, которые на нас всех сваливаются время от времени". Возможно, Иоселиани как человек кино почувствовал в Пашкевиче родственную душу – его картины и образны, и повествовательны одновременно, как будто художник Пашкевич, стоя у холста, никогда не забывает о кинооператоре Пашкевиче. Есть наивные вещи, такие как портрет Шойгу – министра МЧС, "починяющего примус" развалившегося хозяйства, есть почти карикатуры – вот, например, натюрморт с яйцом, откуда вылупливается крошечный Борис Ельцин с трехцветным флажком в руках, а есть по-настоящему трагические полотна: "Монумент с трубой" – толпы входят в мавзолей Ленина и вылетают дымом из трубы крематория; "Затмение" – полуобнаженные женские и мужские фигуры идут в серый лагерный ад на фоне улыбающегося генералиссимуса; "Красный поток" – парафраз к левитановскому "Над вечным покоем", где вместо воды течет российский флаг, и самая широкая полоса, с водоворотом, – красная.

Грет не смирилась с потерей мужа.

– Когда его не стало, – говорит она, – я подумала: как я могу продлить его жизнь? Только показывая его картины. И я решила, что пока я живу и могу что-то сделать для него, я буду возить по разным городам его выставку. В Москве он уже выставлялся, и я подумала, что надо поехать и в другие города. Слава Богу, удалось сделать выставку во Владимире, потом в Калуге, и вот сейчас она приехала в Петербург. Больше всего я рада, что люди так живо на нее реагируют: женщины в Калуге смотрели на эти картины со слезами на глазах. Да и в Москве, в Манеже, я помню, даже дети, хоть они и не все понимали, но спрашивали у мам, у бабушек – а это что такое, а здесь почему так? Это для меня самый важный знак – знак того, что эти картины нужны людям.

Фрагмент итогового выпуска программы "Время Свободы"