Его отец отдаленно напоминал сразу обоих героев «Бувара и Пекюше», мать – героиню «Тесных врат», он провел жизнь в скитаниях и занятиях самыми интересными делами, которые только можно представить – читал, вел раскопки, участвовал в научных экспедициях, просто перемещался из одного удаленного уголка Земли в другой, выступал перед различными аудиториями, преподавал и писал книги. Он получил превосходное – и разнообразное – образование во Франции и Британии, не должен был думать о куске хлеба, будучи членом ордена иеузитов, одну мировую войну провел героически и достойно – не убивая, а спасая от смерти (был санитаром), другую – безвылазно просидел в Пекине, окруженный океаном насилия и кошмара; наконец, умер, как и хотел, на Пасху, чуть не дожив до почтенного для тех времен возраста в 74 года. Пьер Тейяр де Шарден, в каком-то смысле, был счастливчик, хотя с обывательской точки зрения это вряд ли: католическая церковь и собственный иезуитский орден весьма подозрительно относились к его писаниям, периодически запрещали ему публичные выступления, ограничивали распространение внутри церкви его книг и даже осуждали его взгляды. Множество неприятностей происходило и за пределами церкви – уже упоминавшиеся две войны, ужасы тоталитаризма и колониализма, много что еще. Тем не менее, этот удивительный человек никогда не терял присутствия духа; он уверенно шел по тому пути, который выбрал себе еще в молодости. Пятигорский называет этот путь «соединением христианства и биологии», хотя я бы дал несколько иное определение: «мистический брак теологии и гуманизма». Мне кажется, само понятие «гуманизм» (не в том смысле, который мы вкладываем в него, говоря об Альберти, Валла или Бруни, а в контексте девятнадцатого века, сделавшего знание о природе и идею прогресса неотъемлемой частью природы человека и человечества) шире узкой «биологии» и точнее определяет суть. «Теология» – знание о Боге и о Божественном мире, «гуманизм» – концепция Человека Знающего и Совершенствующегося Человечества. «Мистический» союз – ибо никаких логических доказательств возможности такового быть не может; такой союз можно лишь визионерски узреть. Тейяр де Шарден, безусловно, визионер, и оттого он был оптимистом в ужасный век тотального разочарования.

Пятигорский говорит, что книги и идеи Тейяра де Шардена стали очень популярными именно после Второй мировой. В этом нет ничего удивительного – хотя в 1945 году ученому было уже 64 года, и около 30 из них он провел в непрестанных исследованиях, написав немало текстов. Вся разница в общественном сознании и общественном настроении после Первой и после Второй мировой. Война 1914—18 годов была настолько абсурдна, бессмысленна и в каком-то смысле неожиданна для тех, кто наслаждался пусть и драматической, но роскошной (в культурном смысле) «бель эпок», что самыми сильными чувствами по ее окончании стали гнев, ярость и возмущение. Эпоха 1919--1939-го оказалась продолжением предыдущей: идеологические, социальные, политические и даже культурные сюжеты, начатые во время войны, получили свое распространение. Протонацизм и фашизм родились до 1919-го, коммунизм – гораздо раньше; в искусстве авангард родился на рубеже 1900-1910-х, первые акции дадаистов в Цюрихе датируются военными годами. Революция в России, конец войны, Версальский мир, а потом всемирный экономический кризис только дооформили то, что уже существовало в несколько хаотичном и непроявленном виде. Точку поставила Вторая мировая. Она завершила этот микросюжет («микро» в рассуждении исторического времени, а не в смысле последствий и количества жертв, конечно), положив начало уже следующему – истории «холодной войны», возрождению европейской жизни, установлению окончательной американской гегемонии и, главное, постепенному отказу от так называемых «больших идеологических проектов». Это было время начала нового радикального философского индивидуализма (воплощением которого сразу после войны стал французский экзистенциализм в версии Альбера Камю), совмещенного с медленным возведением здания общества социальной справедливости – но не коммунистического, а умеренно социалистического. В 1945-м Западная Европа ужаснулась произошедшему и попыталась стать лучше – во всех смыслах, включая самый банальный: большему количеству людей здесь теперь просто физически лучше жилось. Ну и вообще – как в последние лет шестьдесят с лишним, так мало в массовом порядке в Западной Европе не убивали, кажется, никогда.

Назовем это «новой послевоенной трезвостью», или даже «скромностью», но, так или иначе, «большие» идеологические стили и художественные проекты сразу после Второй мировой в Западной Европе не возникали – да и старые не пользовались особой популярностью. Перед глазами был страшный опыт нацизма, закончившийся катастрофой. Перед глазами был страшный опыт сталинизма, который, как надеялись многие, закончится катастрофой же. До появления хиппи и контркультурной революции никакие массовые движения не были возможны здесь; да и потом тоже – учитывая субкультурный характер того, что началось в шестидесятые и отчасти длится до сих пор. Самые последовательные подрыватели основ послевоенной Европы – французские ситуационисты – были принципиальными маргиналами и (несмотря на ленинские потуги Ги Дебора) одиночками. Ультралевые и ультраправые семидесятых, все эти «красные бригады» и неофашистские группы, старались тоже зря – ничего, кроме поп-культурного интереса, они, в конце концов, к себе не вызывали.

Все так, но тягу европейского человека и общества к большим универсальным идеям, проектам и даже идеологиям тоже не стоит сбрасывать со счетов. Раньше, до XIX века, до секуляризации европейских обществ, этот запрос удовлетворяла церковь (и, шире, религия, если учесть Реформацию). Начиная с 1960-х – увы, поп-наука, медиа, даже поп-культура. Но в короткий период между, условно говоря, 1945 и 1965-м возникло удивительное поле социокультурных возможностей для серьезных философских концепций универсалистского толка. И учение Тейяра де Шардена упало как раз в эту почву.

Оно могло привлечь многих – верующих и неверующих, гуманитариев и людей естественного знания. Как бы новая версия гуманизма, того самого, который потерпел столь жуткий крах в окопах Первой мировой и лагерях Второй. Пятигорский цитирует Тейяра де Шардена: «Человек не центр вселенной, как мы некогда простодушно полагали, но нечто гораздо более интересное. Он – стрела, указующая путь конечному объединению мира в смысле жизни». Высказывание исключительно интересное. Прежде всего, это «мы»; перед нами человек европейской культуры, который может сказать о своих родителях, людях XIX века, «мы». Пьер Тейяр де Шарден указывает на свою принадлежность к общности, которая заблуждалась (пусть и благородно, но опрометчиво) относительно роли человека. Деятель русской культуры такого сказать не может – разве что Чехов мог бы. Русская культура никогда не заблуждалась на предмет роли человека; она никогда не ставила его особенно высоко.

Но это так, в сторону. Самое главное другое. Крах традиционного для XIX столетия гуманизма Тейяр де Шарден трактует не как катастрофу, а как возможность для выхода и прорыва. Человек – не «центр вселенной», а гораздо «интереснее». Он вообще не точка, не локус, а движение (стрела ведь имеет смысл только тогда, когда движется, не так ли?) в направлении торжества мира и Бога. Странным образом, ницшеанство (человек – мост к сверхчеловеку) объединяется здесь с христианским визионерством. Впереди – не Конец Света, не Катастрофа, за которой, впрочем, воспоследует Царство Христа, а «объединение мира в смысле жизни». Что бы ни имел в виду Пьер Тейяр де Шарден под таким объединением и таким смыслом жизни, для людей, у многих из которых еще недавно смысл жизни состоял в том, чтобы сохранить свою жизнь и не лишить жизни других, эти слова звучали убедительно и оптимистично. Если мы пережили и переживаем столько страданий – то ведь должен же быть во всем этом хоть какой-то смысл? «Должен», – говорит Тейяр де Шарден.


Беседа Александра Моисеевича Пятигорского о книге Тейяря де Шардена «Феномен человека» вышла в эфир Радио Свобода 27 октября 1977 года.

Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; она соавтор всего начинания. Бессменный редактор рубрики (и автор некоторых текстов) – Ольга Серебряная. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М.Пятигорского в 2006 году.

Все выпуски доступны здесь