Александр Генис: Открывшаяся в преддверии летнего сезона выставка Гогена в Музее современного искусства (известным во всем мире по аббревиатуре МОМА) оказалась чрезвычайно удачным художественным упражнением по эскапизму, тягу к которому провоцирует тревожные политические новости, а не только отпускное настроение. Поэтому сегодняшний - июньский - выпуск нашей традиционной рубрики “Картинки с выставки” АЧ посвятит изысканной выставке Гогена. Ее составляет графика, скульптуры и отборные картин лучшего периода Гогена (с 1889 по 1903 годы). Названная кураторами МОМА “Метаморфозы”, экспозиция позволяет проследить за эволюцией одних и тех же полинезийских мотивов на ксилографиях, рисунках и картинах.
На выставке, объединившей экспонаты из многих собраний, немало работ, попавших в музейные залы благодаря американским коллекционерам. Дело в том, что Гоген очень рано стал популярен в Америке. Здешние коллекционеры, обгоняя европейцев, покупали Гогена еще тогда, когда мир не догадывался о достоинствах этого странного мастера. Уже в 1913-м году, всего через 10 лет после смерти художника, в Нью-Йорке прошла его персональная выставка.
В определенном смысле, это символично: Гоген бежал из Старого Света ради Нового. Правда, искал он его не в Америке, а в Океании.
(Музыка)
Александр Генис: Осмотр выставки я начал с той картины, которая, как бы дико это ни звучало, сыграла роль в моей личной жизни. Дело в том, что в самом начале 1960-х отец выписывал единственную доступную тогда заграничную периодику – чудесно оформленные польские журналы. Языка он не знал, но любовался картинками – от Бриджит Бардо в бикини до репродукций западных, тогда еще не разрешенных у нас художников. На мою беду среди последних был и Гоген: обнаженные девушки верхом на лошадях, включая белую. Обрамив вырезку, отец повесил ее на стену как раз тогда, когда моя первая учительница, суровая женщина с языческим именем Ираида, нанесла нам педагогический визит. Голые таитянки произвели на нее тяжелое впечатление.
- Яблоко от яблони недалеко падает, - сказала учительница, хотя мои грехи не шли ни в какое сравнение с гогеновскими. За Гогена я расплачивался всю начальную школу, что только углубило мою любовь к этому художнику.
Справедливости ради следует сказать, что Гоген часто раздражал широкую публику. Сперва - непривычными картинами, теперь - своей биографией. Феминистки до сих пор не могут ему простить малолетних любовниц, которыми он открыто хвастался в своих весьма обильных литературных опусах.
“Анфант террибль” французской живописи, умелый, как теперь говорят и по-русски «имиджмэйкер», Гоген всеми силами поддерживал образ романтического гения, стоящего над буржуазной нравственностью. Культивируя мечту Запада о «благородных дикарях», он и себя, ссылаясь на родство с перуанскими индейцами, изображал «дикарем», восставшим против ветхих условностей уставшей цивилизации. На своей могиле, (он умер на Макризских островах), Гоген велел установить вместо креста грубое каменное изваяние дикаря.
Собственно, в своем открытие первобытной культуры Гоген шел за целым поколением французских поэтов-символистов, которые широко вводили тему примитивной экзотики в европейскую культуру.
Для Гогена это был прежде всего Маллармэ. Он не только любил его, но и понимал, что намного труднее, стихи поэта, которые, по выражению Гонкуров, не переводятся ни на один язык, включая французский. О проникновенном отношении художника к Маллармэ свидетельствует портрет поэта. Этот тонкий и глубокий психологический этюд Гоген написал в 1891-м году, накануне своего отъезда в те самые Южные моря, о которых так горячо мечтал привязанный к дому семьей и работой Маллармэ:
Плоть опротивела и книги надоели.
Бежать… Я чувствую, как птицы опьянели
От новизны небес и вспененной воды.
Поэзия Маллармэ столь родственна гогеновской живописи, что помогает понять ее. Экзотика здесь не описывается со стороны, как у ранних романтиков, а вламывается в поэтику, разрушая логику и меняя восприятие.
Да этот остров над волнами
Был явственней, чем наяву,
Цветы огромные над нами
Тянулись молча в синеву,
И ярко вспыхивали нимбы
Вокруг диковинных громад:
Парить в пространстве им одним бы,
Ожесточая аромат!
Как будто лес гигантский вырос
Плывущих в небе орхидей,
Дабы нанес я на папирус
Внезапный, новый блеск идей!
(Музыка)
Александр Генис: Собственно, именно этим и занимался Гоген, нанося - на холст вместо папируса - «новые идеи».
- «Господи, - писал он, - да как же тяжело писать картины, когда хочется выразить мысль средствами живописи, а не литературы!»
Это важное признание поясняет его разрыв с импрессионисткой традицией, сделавшей возможной его живопись. Усвоив урок импресисонистов, освободивших картину от темы, Гоген стремился вновь ввести в искусство рассказ, мифологию, в конечном счете – содержание. Он вернул сюжету власть над картиной, но это был уже другой сюжет. После Моне и его блестящей компании такое можно было сделать только на новых условиях, найдя золотую середину между декоративностью и проповедью. После импрессионистов, спасших живопись от повествовательности, от всякого рода нарративности, в изобразительное искусство пришел не сюжет, а символ.
По лапидарной и предельно глубокой формуле Аверинцева символ - это равновесие формы и содержания. Тайна этого паритета – может быть, самая сложная в искусстве. Если преобладает смысл, художник остается с аллегорией, если побеждает форма – с абстракцией. Только баланс, трудный, как па-де-де на бревне, создает непереводимое единство видимого и невидимого, красоты и глубины, естественного и сверхъестественного, реальности и лежащей за ней истины.
В русском искусстве, по-моему, к этому идеалу ближе всех подошел Врубель.
(Музыка)
Александр Генис: Попав на Таити, Гоген писал там то, что видел, но так, как хотел увидеть. Отвечая своим критикам, которых не меньше, чем мою Ираиду Васильевну раздражали неправдоподобные краски и искаженные перспектива его картин, художник говорил:
- Цветная фотография наконец представит нам правду. Но какую правду? - ядовито спрашивал Гоген, - Настоящий цвет неба, дерева, всей материальной природы. Но каков настоящий цвет кентавра, минотавра, химеры, Венеры, Юпитера?
Покрывая красками фантазии, Гоген пытался слепить из своих образов первобытную мифологию, создать мир, полный богов, показать людей, не знавших грехопадения, чуждых любой морали, просто потому, что они еще в ней не нуждаются.
Населяя этот Эдем своими любовницами, Гоген в каждой из них видел Еву:
- “Эта Ева, - писал Гоген, - еще может бесстыдно ходить обнаженной, она еще не растеряла своей животной красоты первого дня творения. Это - Ева, и тело ее еще тело животного. Но голова уже эволюционировала, мысль разила тонкость чувств, любовь оставила на губах ироническую улыбку. Она смотрит на вас, и во взгляде у нее – загадка”.
Казалось бы, женщины Гогена должны воплощать всю избыточную мощь первобытной, животной телесности. Но на самом деле они легки и бесплотны. Лишенные мышц тела струятся потоками мягкого цвета. Нежась в лучах южного солнца, они одноприродны с его щедрым светом. Этот свет делает их соблазнительными и непорочными, как тот мираж, которым дарит нас мир в наши самые счастливые дни.
Мечтая раствориться в этой допотопной чистоте, Гоген однажды создал свой автопортрет. В этой выполненной из дерева работе художник изобразил себя святым с дьявольскими рогами и пустыми, как небо, глазами врубелевского демона.
По чудесному совпадению в скульптуру попала молния. Так сама природа завершило дело, которому Гоген отдал свою недолгую жизнь.
(Музыка)
Александр Генис: В эфире - июньский, а значит летний выпуск нашей традиционной рубрики “Картинки с выставки”. К сегодняшней беседе присоединяется музыковед и культуролог Соломон Волков.
Соломон, мы поговорили о Гогене и о том, как экзотика, образовавшая его представления об искусстве, экзотика его утопии или идиллии, которую он искал на южных островах, подействовала на весь ХХ век, на искусство, на наше фантазии о “благородных дикарях”, которых изображал Гоген, как она оплодотворила культуру Запада.
Я предлагаю вам продлить эту тему на других примерах.
Соломон Волков: Я размышлял над этим. В принципе тема экзотических влияний в музыке ХХ и ХХI века очень важна. Потому что без таких внутривенных вливаний, если угодно, музыка не смогла бы существовать. Она постоянно обновляется за счет приятия и абсорбции экзотических культур, экзотических напевов.
Александр Генис: Это очень интересный вопрос. Потому что, нужно определить, какое именно влияние было по-настоящему серьезным и важным для западной музыки? Если мы, например, говорим об изобразительном искусстве, то можно сказать, что африканская скульптура оказала гигантское воздействие на язык современной живописи, на Пикассо в первую очередь, но не только на него, на многих художников. Как тогда говорили, “негрская” скульптура была чрезвычайно важна для всего модернизма, она предлагала альтернативу. Это не только относится к изобразительному искусству, но, и, скажем, к архитектура. К ХХ веку классический ордер исчерпал свои возможности и зодчим требовалась иные объекты для вдохновения. Поэтому великий американский архитектор Райт искал свои образцы уже не у греков и римлян, а в вавилонской культуре, его небоскребы очень похоже на вавилонские зиккураты. Что же касается музыки, то какие именно влияния на нее оказали, особо благотворные влияния?
Соломон Волков: Вот такого радикального влияния, которое по совершенно справедливому вашему замечанию на изобразительное искусство, на скульптуру тоже ХХ века оказало африканское искусство, такого мощного единого влияния в музыке, пожалуй, не было. Музыка обращалась к экзотике, сначала к более близким экзотическим явлениям. Во Франции довольно рано заинтересовались испанской музыкой, в России такими экзотическими влияниями были среднеазиатские мотивы или кавказская музыка. В более поздние годы импрессионисты, надо упомянуть Дебюси. Во время всемирной выставки в Париже его увлекло звучание гамелана, инструмента яванского оркестра, и оно оказалось довольно существенным.
Александр Генис: И вообще азиатская музыка, дальневосточная музыка.
Соломон Волков: Да, но японская и китайская уже в значительно меньшей степени. Говорить на сегодняшний момент о серьезном воздействии японской или китайской музыки на мейнстримное современное музыкальное звучание затруднительно. Можно найти и там, и там какие-то влияния, но обратный процесс - влияния европейских традиций музыкальных на то, что сегодня делается и в Китае, и в Японии, конечно, несравнимо более существенное. Поэтому это в известной степени скорее одностороннее влияние. Однако, самые разные мотивы брались композиторами.
Александр Генис: Мы знаем, что экзотика тоже относительное понятие. Во времена Моцарта, скажем, всякий опус, где было много ударных, называлось “турецкой музыкой”.
Соломон Волков: Это звучало как какая-то экзотическая окраска. Говоря о ней. Когда я думал об экзотических влияниях, вспомнилась мне неслучайно деятельность одного из наших с вами любимых музыкальных коллективов американских — это квартет «Кронос».
Александр Генис: Это уже национальная институция, гордость Америки.
Соломон Волков: Это удивительная организация, ее можно так называть, хотя она всегда состоит, как мы знаем, из четырех человек, и еще нескольких человек вспомогательного административного состава. Главная машина, которая движет этим коллективом — первый скрипач Дэвид Харрингтон, с которым я имею честь быть хорошо знаком. Там состав менялся за те 40 лет, что существует «Кронос».
Александр Генис: Это сама по себе значительная цифра. 40 лет прожить квартету — очень немало.
Соломон Волков: Отмечалось 40-летие его. И конечно, это удивительный коллектив, который создал просто огромнейший новый репертуар для квартета. Там гораздо больше 400 произведений на сегодняшний день. Я не знаю, могут ли сами они точно сосчитать, сколько сочинений было ими заказано и впервые исполнено. Они часто ищут вдохновение в каких-то экзотических культурах, причем, самых разнообразных.
Вот вышел к 40-летию квартета бокс-сет, такая большая коробка дисков, 5 дисков в исполнении квартета «Кронос», где прослежены поиски ими альтернативных экзотических “музык”, как можно было бы выразиться в данном случае. Один из этих дисков, (они все выпускали в разное время, их просто собрали вместе или дополнили какими-то новыми записями), посвящен традиционным музыкам постсоветского пространства. И я как раз хотел бы нашу тему, посвященную экзотическим влияниям, проследить по этому диску.
Надо сказать, что каждый раз «Кронос» создает из своего диска некое художественное единство - его можно слушать от начала и до конца, получается большое музыкальное произведение, сотканное из разных музыкальных примеров. Но можно и сосредоточиться и выбрать какие-то отдельные яркие моменты. В данном случае я хотел бы показать три таких опуса, которые показывают, что привлекает «Кронос», что привлекает слушателей, а их у этого коллектива очень много в Америке, да уже сейчас по всему миру, в том числе и в России, где «Кронос» пользуется популярностью у любителей классической музыки, особенно современной.
Так вот, на этом диске под названием «Ночные молитвы» музыканты показывают как они это делают: берут какую-то традиционную мелодию, традиционный напев, принадлежащий той или иной культуре, (обыкновенно это уже существующая запись) приглашается композитор, который вплетают музыку в более сложную ткань с участием квартета «Кронос».
Александр Генис: То есть, записанный солист в сопровождении квартета.
Соломон Волков: Они очень любят работать с такими электронными звучаниями, когда совмещается исполнение в живую с уже записанными на магнитофон звуками. Первый пример такого рода — это знаменитое тувинское горловое пение. Мне посчастливилось видеть и слышать его еще в Советском Союзе, в Москве, в Доме композиторов, там показывали разные экзотические коллективы, в том числе горловое пение. Это когда человек издает одновременно два, а иногда может больше звуков. Есть такой бас постоянный и поверх это же самое горло извлекает еще и дополнительную мелодию.
Это что-то невероятное, и, должен сказать, производит запредельное мистическое впечатление. Вот пример того, как звучит традиционное тувинское горловое пение, вплетенное в новую ткань уже профессиональным композитором.
(Музыка)
Соломон Волков: Другой пример взят из армянской традиционной музыки. Есть исполнитель на дудуке, традиционном армянском духовом инструментеЮ Джеван Гаспарян, замечательный музыкант. Он записал традиционную армянскую мелодию, и она тоже вплетена в новый опус для квартета профессиональным композитором.
Александр Генис: Дудук, надо сказать, стал популярен в нынешней России во многом еще и потому, что Гребенщиков очень любит дудук и часто использует его в своих концертах, я сам не раз слушал это.
Соломон Волков: Дудук очень выразительный интересный инструмент, и это - потрясающая, мне кажется, мелодия. То, как «Кронос» работает с этими экзотическими звучаниями, о чем мы сейчас говорим, тоже очень интересно. Потому что если брать экзотику саму по себе в чистом виде, что называется, все-таки это не свое, восприятие ее может быть затруднено. Я очень хорошо помню, когда приезжала традиционная китайская опера в Советский Союз, я пошел послушать ее, мне было интересно. Сначала это все было чрезвычайно привлекательно, увлекательно, я оценил их мастерство. Но где-то на 15 минуте я заскучал, честно скажу. С тех пор я оценил ситуацию, когда все-таки берется какой-то традиционный элемент экзотической культуры и вплетается в нечто, что и мы с вами можем оценить. Именно это сейчас мы продемонстрируем на примере армянской традиционной мелодии в обработке «Кроноса».
(Музыка)
Соломон Волков: И наконец синагогальная еврейская мелодия в исполнении Миши Александровича, знаменитого еврейского певца из Советского Союз, приехавшего сюда в Америку, где он стал очень известным кантором. Вот как она звучит в обработке Освальда Голихова, аргентинского композитора еврейского происхождения, тоже сейчас живущего в Америке и являющегося активным участником американской музыкальной сцены.
(Музыка)
