Александр Генис: Сегодняшний выпуск АЧ откроет “Диалог на Бродвее”, который мы с музыковедом Соломоном Волковым ведем в бродвейской студии Радио Свобода.
Соломон, о чем говорят на Бродвее?
Соломон Волков: На Бродвее обсуждают недавний показ на сцене Баланчинского театра одного из очень интересных и редко ставящихся, редко возобновляющихся его балетов «Сон в летнюю ночь» по Шекспиру. При том, что я сделал книгу разговоров с Баланчиным, этого спектакля никогда не видел, хоть пересмотрел всего, наверное, Баланчина, но - не этот. И даже понимаю, почему. Не только потому, что довольно редко его возобновляют, но и потому, что Баланчин для меня в первую очередь всегда был автором бессюжетных балетов. И там, мне представляется, он и раскрылся наиболее полным и интересным образом.
Александр Генис: И это при том, что самая знаменитая, конечно, постановка Баланчина была «Щелкунчик», без которого не обходится ни одно Рождество в Нью-Йорке.
Соломон Волков: Но это особое исключение, я бы назвал «Щелкунчик» коммерческим балетом в данном контексте. А сегодня я хочу с вами поговорить о «Сне в летнюю ночь». Мы все понимаем: Шекспир есть Шекспир, «Гамлет», «Ромео и Джульетта», «Отелло» мы наизусть знаем по-русски, уже за годы нашей жизни здесь и по-английски, по-моему, пропитались этими произведениями. Но я никогда не мог понять «Сна в летнюю ночь». Объясните мне, в чем прелесть и очарование этого произведения, которое меня каждый раз путает, я не могу запомнить того, что там происходит, и мне уже даже неинтересно.
Александр Генис: Я попробую, потому что сам был таким же, как и вы, пока не исправился. Я всегда считал, что трагедии Шекспира — высшее достижение человеческого гения, а комедии Шекспира хвалят, потому что так принято. Комедии Шекспира мне казались несмешными. Главная комедия Шекспира, лучшая комедия Шекспира — это как раз и есть «Сон в летнюю ночь”. Она считается «Гамлетом» среди его комедияй.
Соломон Волков: Там же без поллитра не разберешься, что там происходит.
Александр Генис: Давайте разберемся. То, что там происходит, я вам рассказывать не буду, потому что действительно для этого нужно внимательно прочесть пьесу. Как я сделал? Взял английский текст, взял русский перевод, взял комментарии все, какие могут быть и, вооружившись словарями, стал рассматривать каждую сцену, сверяясь с шекспировской энциклопедией.
Соломон Волков: Вы героический подвиг предприняли.
Александр Генис: С большим наслаждением все это дело прочитал, да еще и написал о своем опыте эссе. Вот после этого, я решил, что готов к спектаклю. Для чего я это все делал? Потому что так я поступаю каждый раз, когда я отправляюсь смотреть Королевский шекспировский театр, регулярно приезжающий в Нью-Йорк. Они гастролируют довольно часто, и я пересмотрел почти весь репертуар Шекспира в их постановке, потому что лучше, конечно, никто Шекспира не ставит. И каждый раз встреча с таким спектаклем — большое испытание, я готовлюсь несколько месяцев к такому походу. Потому что понять по-английски Шекспира со сцены трудно не только мне, но и американцу, и англичанину, все это непросто, ведь этому языку 400 лет. Но однажды я обнаружил, что можно, конечно, все знать, а можно просто смотреть на сцену, потому что хорошо поставленная комедия будет смешной.
С тех пор я пришел к выводу, что трагедии Шекспира можно только читать, но комедии лучше смотреть, потому что там столько юмора в движениях, столько юмора в ситуациях, в хорошей комедийной игре, там столько варьете, там столько водевиля, что на все это очень смешно смотреть. Шекспир в первую очередь был человеком театра, ему нужно было, чтобы в зале смеялись, у него и в трагедиях всегда смеются, но на комедиях зрители действительно заливаются. Я всегда поражаюсь: четыре века назад комедию сочинили, она все еще смешная. Когда ее хорошо разыгрывают, то все те шутки, которые кажутся несколько топорными, ситуации, которые на бумаге выглядят вульгарными, на сцене смешат. И дайте театру возможность разыграть Шекспира, как надо, и вам тоже будет интересно.
Соломон Волков: Вы знаете, я с вами соглашусь в одном определенном аспекте. А именно: я смотрел балет Баланчина, пошел и специально тоже, наоборот, не стал вникать в сотый раз в тонкости развития сюжета в «Сне в летнюю ночь», потому что, на мой взгляд, это совершенно невозможная вещь, а просто сел и стал смотреть балет. И было смешно. Я был поражен, потому что традиционно считаю, что в балете очень плохо удается комедия, чтобы смеялись в зале не над тем, как плохо получается, а смеялись от удовольствия — это очень редко бывает. У Ратманского в балете «Светлый ручей» я в первый раз увидел, как зрители смеются, потому что это смешно. Я считаю это колоссальной удачей у Ратманского. Вот здесь у Баланчина вне всякого соответствия или не соответствия тому, что написано у Шекспира, было смешно.
Александр Генис: Конечно! Что такое комедия? Вспомним немое кино, где все без слов, Чаплин - это ведь тоже балет своего рода.
Соломон Волков: В итоге, я смотрел опять-таки на этот балет, не соотнося совершенно с Шекспиром, а соотнося это с жизнью, с своей собственной в данном случае, потому что для меня это единственный способ воспринимать произведение искусства. Я думал как раз, глядя на все это дело, о том, почему Баланчин это взял и поставил? Ведь брать классический сюжет для балета, на мой взгляд, последнее дело, ты цепляешься за то, что сюжет известен и тогда тебе проще, условно говоря. Но здесь такой запутанный сюжет, что Баланчин себе ничего не упрощал, наоборот.
Мы с ним разговаривали как-то на эту тему именно об этом балете, он мне что-то плел о том, что 8-летним мальчиком играл эльфа в постановке Михайловского театра в Петербурге и навсегда это запомнил, что-то пытался читать по-русски. Я ему верил, что, наверное, остались у него какие-то воспоминания юношеских лет. Но этот спектакль совершенно не об этом, это не спектакль о переживаниях 8-летнего мальчика, какие бы у него воспоминания об этом ни остались. Ему было в это время под 60, это было в 1962 году, когда он сочинил этот балет, это был спектакль, я убежден, что это спектакль рассказывает о его тогдашней ситуации как руководителя большой балетной труппы. Потому что ты руководишь большой балетной труппой, в которой тьма балерин, неизбежно ты вступаешь в очень сложные частью эротические, частью деловые отношения со своими подопечными. Они все к тебе приходят плакаться на плечо, жаловаться на своих соперниц, требовать от тебя каких-то ролей, пытаться к тебе влезть в кровать и так далее. То есть ты живешь в этом коллективе и ты вынужден разбираться во всех делах, в чужих любовных связях, в чужих любовных недоразумениях. И Баланчин поставил балет именно об этом.
Александр Генис: То есть вы хотите сказать, что это и есть Шекспир, который тоже был среди руководителей театра? В общем-то это верно, особенно, если учесть, что это театр в театре, там же тоже ставят спекталкль в спектакле, как в “Гамлете” (еще одно сходство). Магия балета и та магическая атмосфера, которой знаменит , в них есть «Сон в летнюю ночь», - конечно, близки нечто общее. Важно еще, что это лунная комедия, там многое происходит ночью. Отсюда - нечто романтическое, мечтательное. И эта комедия очень необычная для Шекспира, потому что Шекспир - автор солнечной ренессансной комедии, а это - скорее романтическая комедия, не зря ее так потом романтики полюбили.
Соломон Волков: Причем я должен сказать, что Баланчин как раз настаивал в связи с этим, что окончательным толчком к тому, что он сочинил этот балет, было восхищение музыкой Мендельсона.
Александр Генис: Еще бы не любить эту музыку. Это лучшее его сочинение, которое знает каждый человек без исключения, особенно - женатый. Свадебный марш знаменитый как раз отсюда.
Соломон Волков: 17 лет Мендельсону было, когда он это сочинил. Я каждый раз поражаюсь. Это удивительная штука. Сочинение Мендельсона 1826 года, которое продержалось весь 19, весь 20 век. Очень много людей на самом деле знают эту комедию Шекспира через призму этой музыки. И одним из таких людей как раз и был Баланчин. Я-то считаю, что именно уважение и интерес к музыке Мендельсона были тем решающим толчком, который показал ему, как сделать то, что он сделал.
Причем это очень хитрая штука, Баланчин ведь сам немножко сочинял, был композитором. Но как композитор профессиональный он ярче всего проявил себя в этом балете, потому что этот балет на самом деле сочиненный Баланчиным. Там музыки всего на час, а спектакль-то двухчасовой. Баланчин, как он мне говорил, 20 лет подкладывал кусочки из разных произведений Мендельсона под свои воображаемые танцы, под свою воображаемую хореографию, пока наконец не слепил балет, который можно назвать произведением Мендельсона-Баланчина. Он очень этим гордился на самом деле.
Мы сейчас покажем вам фрагмент из музыки гениального Феликса Мендельсона 17-летнего, который сочинил свой опус по мотивам «Сна в летнюю ночь» и побудил Баланчина сделать свой балет.
(Музыка)
Александр Генис: Как обычно, летом обсуждается осень, а именно - осенний сезон телевизионных премьер. Недавно ТВ обозреватель «Нью-Йорк Таймс» Александра Стенли напечатала статью о новых телевизионных сериалах, которые ждут зрителей этой осенью. Начинается чрезвычайно интересно ее статья, потому что, как мы знаем, сегодня у Путина за рубежом очень мало доброжелателей. Но Александра Стенли пишет, что если можно найти людей, которые благодарны Путину, то это американские телевизионные продюсеры.
Соломон Волков: Там цитируется высказывание, что Путин хорош для ТВ, что Путин является даже музой развлекательной индустрии, такие слова можно там прочесть. И я понимаю Стенли. Вообще русские в Голливуде или русские на телевидении, - интересная тема. У Стенли интересное предположение, что когда Советский Союз являлся реальной угрозой для Америки, когда речь шла о противостоянии, разговор шел о жизни или смерти, так, во всяком случае, его воспринимали тогда в Америке.
Александр Генис: Так оно и было во время Карибского кризиса.
Соломон Волков: Конечно. Ядерное взаимное уничтожение. Но отношение к русским в тогдашних телевизионных сериалах было скорее иронически добродушным, они выставлялись в комическом виде. Масса была комических серий, где нелепые были агенты КГБ, их даже скорее с некоторой симпатией изображали.
Александр Генис: Все это сводится к названию самого популярного на эту тему фильма «Русские идут». Это достаточно идиотский фильм о русской подводной лодке, которая попадает в Америку и угрожает ей. Но потом, когда по сюжету надо спасать детей, сердце этих русских медведей не выдерживает напряжения, детей спасают и все кончается хорошо. Это очень характерный, кстати, для «холодной войны» фильм о том, что русские хоть и звери, но они тоже умеют любить.
Соломон Волков: И не надо воевать.
Александр Генис: В общем- “миру - мир”. Но сейчас в связи с агрессией Путина появится новые сериалы, где речь идет уже о будущем, где речь идет об офицерах КГБ, которое не называется КГБ, но не чуть не изменились со времен «холодной войны» - они по-прежнему делают обычные пакости. И это сильно облегчает жизнь сценаристам. Потому что после конца «холодной войны» они долго мучились. Телевидение, конечно, быстрее реагирует - кино еще пока снимут. Но я вас уверяю, в следующем «Джеймсе Бонде» уже будет все в порядке, в кино опять вернутся генералы КГБ, которых будут звать Пушкин, или Гоголь, потому что так обычно в «Джеймсе Бонде» зовут русских негодяев. Но такое кино, оно долго делается. А телевидение, как я сказал, быстро реагирует на перемены в обстановке, и в этом отношении можно быть уверенным в успехе новых сериалов. Потому что после перестройке Западу не хватало кинематографических злодеев. Я специально следил за тем, как это происходит. После падения Берлинской стены, после распада СССР злодеями стали наркодилеры, сутенеры, торгующие несчастными проститутки, конечно, мафия русская. Самая примечательная фраза, которую я слышал от русских на экране... Их теперь действительно играют русские актеры, которые чисто говорят по-русски, в отличие от предыдущих злодеев, которые говорили с жутким акцентом и носили погоны гэдээровской армии, а не русской. Вечно была такая путаница у них.
Соломон Волков: Я не понимаю, почему было жалко денег на консультантов.
Александр Генис: Меня это тодже поражало. У меня есть знакомый, прекарсный актер Илья Баскин, который сделал карьеру в Голливуде, я его спросил: почему ты молчишь, когда видишь, там буква «к» написана в другую сторону? Или когда подают блины не с красной, не с черной, а с баклажанной икрой, сказал бы ты им. Он говорит: «Тогда бы меня и выставили, потому что никому не нужны лишние знания». Так что нелепостей хватает. Но вернусь к той самой умной фразе, которую я услышал от русских на американском экране. Итак, русская мафия на Брайтон-Бич, они, естественно, пьют водку на завтрак и творят злые дела, к ним приходит какой-то прокурор, угрожает им. «Чем ты можешь нас запугать, если мы Сталина пережили? Что может ФБР по сравнению с КГБ? Что ты можешь нам такого сделать?». Он растерянно говорит: «Да, действительно, трудная у нас задача».
Надо сказать, что «холодная война» пойдет на пользу кино, потому что все вернется на свои круги, Путин будет таким же злодеем, каким был Сталин на большом на малом экране. Но я этому не радуюсь. Честно вам скажу, что ненавижу, когда изображают Россию на американском экране. И дело не в том, что русских показывают злодеями, дело в том, что какими идиотами кажутся мне режиссеры. Наверное, когда смотрят китайцы фильмы про китайцев, им тоже кажется, что снимали его идиоты.
Худший пример на моем опыте был сериал«Макгайвер», про человека с перочинным ножом. Он с одним перочинным ножом мог построить комическую станцию. В одной серии его послали спасать знаменитого поэта из сумасшедшего дома. Конечно же, имелось в виду, что это был Бродский. А играл этого сумасшедшего поэта, который на самом деле был гением, но карательная медицина его держала в цепях, играл мой товарищ из Риги тот самый Илья Баскин, замечательный и очень остроумный, между прочим, человек. Баскин, играющий Бродского, сидит в палате номер шесть. А тут Макгайвер на вертолете прилетает, перочинным ножом всех перерезает, спасает Бродского, и вытаскивает его из узилища. И что же говорит Баскин-Бродский: «Мы летим в Америку. У меня будут джинсы! У меня будут джинсы!»
Соломон Волков: «Москва на Гудзоне» фильм, помните, вся идея которого сводилась к этому «у меня будут джинсы».
Александр Генис: Вот поэтому я и не радуюсь возвращению русских злодеев. А как вы относитесь к ним на экране?
Соломон Волков: Это всегда смехотворно — раз, оскорбительно — два. Но в итоге да, я согласен с советом и мнением Баскина, что в этой ситуации открывать рот — значит просто подвергать опасности свое место в этот фильме: тут же выгонят.
Александр Генис: Но согласитесь, что когда Джеймс Бонд воевал с русскими злодеями, тогда они были советскими злодеями, то Джеймс Бонд был лучше. Я понимаю — почему. За боевиками стала манихейская вера: существовали две огромные силы, и они относились друг к другу скорее с уважением. Если мы вспомним отрицательных героев из КГБ, тех самых генералов Пушкиных, Чеховых и Гоголей, то они были гигантами, они были злродеми, но титанами. Вот есть Джеймс Бонд, есть его соперники из Москвы, но за этим стоит борьба двух миров, двух сверхдержав. А с тех пор, как сверхдержава осталась одна, то Джеймс Бонд обмелел, он борется с какими-то наркодилерами, с какими-то непонятными фанатиками, которые не очень понятно, чего хотят. Когда сделали злодеями северных корейцев, мне уже совсем непонятно стало. У них ведь вместо трех плошек риса дают две плошки риса, и при этом они обладают самой замечательной технологией в мире, которой нет ни у кого больше на земле. Какая-то чушь в этом чувствуется. Так что, я думаю, что русские злодеи пойдут на пользу Джеймсу Бонду, и думаю, что следующий фильм будет пользоваться большим успехом - в том числе и в России.
Соломон Волков: А мы вспомним, как звучала замечательная музыкальная тема из фильмов о Джеймсе Бонде.
(Музыка)
Александр Генис: Исполнилось 120 лет Бабелю. У евреев принято желать на дне рождения, чтобы виновник торжества додил 120 лет. Бабель умер молодым,его расстреляли в 46 лет, но проза его жива сегодня. Я предлагаю сегодня поговорить на интересную тему, о том, как Бабеля воспринимают за границей. Ведь Бабель один из самых популярных русских писателей в Америке.
Соломон Волков: Да, я с вами согласен. Но, вы знаете, здесь есть одна любопытная деталь исторического свойства. А именно: Бабель стал очень популярным на Западе еще при своей жизни. «Конармию» перевели на 20 с лишним языков сразу же после того, как она вышла. Бабеля знали, любили, уважали в Европе и в Америке еще тогда, в 1930-е годы, он был всюду желанным гостем — на конгрессе в Париже.
Александр Генис: Это известная история, когда на конгресс советские власти не пустили двух писателей, а именно Пастернака и Бабеля. И на конгрессе сказали: нет, это не русская литература, если не хватает этих писателей. Их срочно “дослали” в Париж. И тогда Бабель обратился к делегатам на прекрасном французском языке. Как известно, он начинал писать по-французски.
Соломон Волков: Так что слава Бабеля очень давнего происхождения. Потом может быть в годы «холодной войны» как-то все это было притушено. А потом в связи с ренессансом Бабеля в Советском Союзе первая книжка Бабеля, которая вышла в свет после более чем 20-летнего перерыва, она вышла в 1957 году. Эта книжка у меня до сих пор стоит здесь в Нью-Йорке на полке с предисловием Эренбурга.
Александр Генис: И у меня стоит эта книжка. На первой странице мой отец расписался, чтобы не украли эту книгу. Она такая затертая. Я прекрасно помню, как я ее совсем ребенком читал, потому что она открывала глаза на другую прозу.
Соломон Волков: Это был удар в челюсть, я бы сказал.
Александр Генис: Нокаут.
Соломон Волков: Нокаут абсолютнейший. В тот момент познакомиться с Бабелем — перевернуло все мои представления о том, что такое мастерская художественная проза.
Александр Генис: Бабель был альтернативой русской литературе. Мы однажды с Синявским об этом говорили (не могу не вспомнить такой лестный эпизод). Синявский сказал: «Величие русской литературы заключается и в том, что когда приходит гений, он создает поток, который должен все сметать на своем пути». Но ничего подобного не происходит, потому что потом появляется дамба, и поток идет совершенно в другую сторону. Так было с Пушкиным. Когда Пушкин пришел — светило Солнце и казалось бесспорным, что теперь будут другие Пушкины, третьи Пушкины. Ничего подобного, пришел Гоголь и вся словесность свернула в сторону.
По-моему, примерно то же самое произошло с Бабелем. К тому времени, когда появился Бабель, существовала толстовская, горьковская, чеховская линия и можно было представить себе, что так будут писать всегда. Но вдруг появляется из подворотни Бабель, который говорит на несуществующем языке. Давайте прямо скажем, что такой язык, на котором говорят герои Бабеля, его никто никогда не слышал в литературной среде — это же язык блатных и уголовников, это язык малограмотных евреев, у них не было своего голоса. Был, конечно, такой персонаж, комический еврей Шолом-Алейхем, вот это как раз самое близкое.
Соломон Волков: Но это такая вялая проза.
Александр Генис: Совершенно согласен с вами, Шолом-Алейхема я люблю, но это юмористическая проза. А Бабель — это большая проза.
Соломон Волков: Шолом-Алейхем — это Джером Джером.
Александр Генис: Джером Джером тоже замечательный, конечно, но мы никогда не перепутаем Джером Джерома, скажем, с Диккенсом.
Соломон Волков: И с Вирджинией Вульф.
Александр Генис: Вирджиния Вульф — это опять в строну. Что у Бабеля самое главное? Солнце. Он сам сказал, что в Петербурге всегда был туман, а в Одессе светило Солнце. И вот два противоречия между туманной и солнечной литературой, они очень характерны. Есть Франция, а есть Прованс, и Прованс — это конечно тоже Франция, но не совсем, там ее всего немножко больше, это Франция на стероидах. Так и Одесса, которая принесла эти стероиды в русскую литературу.
Интересно, что и на Западе это почувствовали. У меня есть знакомые американские писатели, которые относятся с большим скепсисом к русской литературе и считают, что это все устарело, потому что невозможно читать по четыре тома за раз Толстого или Достоевского. Я-то с ними не согласен, но сейчас важно, что и они со мной не согласны. Так вот они говорят, что Бабель — это как раз то, что надо, потому что Бабель — это интенсивность, которая свела всю русскую литературу к двум часам. Сам Бабель однажды сказал замечательную фразу: «Лев Толстой мог описать 24 часа из жизни человека, я могу описать 2 часа, но зато эти 2 часа я уж опишу как следует».
Соломон Волков: У Бабеля есть это потрясающее сочетание уникальное и, пожалуй, что с тех пор никогда уже не повторившееся в русской литературе — это секс, жестокость, какой-то фантастический ужас перед существованием и все это в одном флаконе.
Александр Генис: Плюс юмор, все это еще и смешно.
Соломон Волков: Я забыл, это правильно, это совершенно верно. Юмор — даже слово какое-то не то, что-то другое, я не знаю, как это охарактеризовать. Это усмешка, она не добрая, а скорее злая. Но с другой стороны это смешно и страшно.
Александр Генис: Средневековый гротеск? Да, в этом что-то есть: пляшущий скелет. И все это достигается за счет интенсивности. Откуда она берется? За счет вычитания. Можно добавлять, а можно вычитать и еще неизвестно, что больше производит впечатления. Я очень люблю историю про Бабеля, который описывал покойника. Он посвятил целую страницу, описывая покойника, а потом вычеркивал одно определение за другим пока не осталось одно прилагательное: “на столе лежал длинный труп”.
Соломон Волков: Да, и лучше не скажешь.
Александр Генис: Скажите, как эта одесская тема, пришедшая с Юго-Запада, это одесская школа литературы, к которой принадлежат наши любимые писатели Олеша, Ильф и Петров, Валентин Катаев в меньшей степени.
Соломон Волков: Замечательный писатель, отдадим ему должное.
Александр Генис: О нем поговорим отдельно. Но так или иначе, писатели первоклассные. Как эта одесская школа реализовалась в музыке?
Соломон Волков: Не так ярко, конечно, как в литературе. Вы понимаете, что литература, вся эта юго-западная школа, (вы еще забыли упомянуть Багрицкого здесь) она так сильна, она занимает настолько главенствующие, на мой взгляд, позиции, хотя я встречаюсь, и очень часто, со скептическим отношением к этой школе — это уже дело, в конце концов, вкуса. В музыке ближайшей параллелью будет экскурс в совершенно другую сферу, не в сферу высокой культуры, к которой, несомненно, принадлежат достижения литературной юго-западной школы, а в сферу скорее музыки развлекательной. Потому что из Одессы хлынула волна, которая затопила в 1920-е годы всю Россию, так называемых одесских уголовных песен, которые стали невероятно популярными. Могу сказать, что Сталину эта музыка страшно не нравилась. И тут есть парадокс: Утесов. Сталин понимал, что Утесов - популярный певец, он понимал, что Дунаевский - популярный композитор. У меня есть такая игра, я спрашиваю людей: сколько, по-вашему, Сталинских премий получил Дунаевский, а сколько Шостакович?
Александр Генис: Я знаю, что Шостакович получил пять премий.
Соломон Волков: А Дунаевский сколько?
Александр Генис: Меньше.
Соломон Волков: Одну. В этой сфере личный вкус Сталина проявлялся как нигде. Ему одесская музыка не нравилась, но он понимал так же, что это народу нравится, популярно, нужно как-то допускать существование и этого слоя.
Так или иначе, эта музыка стала популярной в 1920 годы, популярность ее в значительной степени связана с условиями того времени: огромная волна беженцев, которая хлынула в связи с Первой мировой войной с окраин России в центр. Плюс НЭП и нэпманская аудитория, которая в значительной степени тоже создала предпосылки для того, чтобы все это звучало и неслось изо всех углов и щелей. Как к этому относиться — это уже дело вкуса. Мне вся эта музыка не противна, так скажем, я ее слушаю с удовольствием, в ней есть свое обаяние. Это всегда, конечно, на гране кича, а очень часто эту грань и переходит. Но когда это талантливо, как в исполнении того же Утесова, то к этому можно относиться с симпатией. Я хочу показать одну из песен такого рода знаменитая «С одесского кичмана бежали два уркана» в исполнении легендарного Леонида Утесова.
(Музыка)
