Владимир Тольц: Сегодня мы начинаем разговор об особом эпистолярно-публицистическом жанре, весьма популярном с древнейших времен в русской культуре и получившем свое лаотнейшее развитие в культуре советской, да и современной, постсоветской тоже. Речь пойдет о доносах. Ну, и о доносчиках, конечно, тоже. Что такое советский политический донос, как он собственно выглядел, как она выглядит - анатомия доносительства?
Ольга Эдельман: Вот например письмо, адресованное Елене Дмитриевне Стасовой, старой большевичке, в 30-е годы возглавлявшей МОПР - Международное общество помощи борцам революции. Почему это письмо написано именно ей - не совсем ясно. Может, как женщине-коммунистке. Но написано оно 10 декабря 1937 года, за два дня до выборов - 12 декабря.
Дорогая тов[арищ] Стасова,
Я женщина Советской страны, я счастлива, что я 12-го декабря голосую как человек, а не то что я была раньше, но я, как женщина свободной страны, не могу допустить, как это допускают люди, не в силах найти выход, чтобы эта свора, выродки троцкистко-бухаринцев, выродки и подголоски попов и не добитые злейшие враги народа так ловко маскируются и до сих пор я, я как женщина, зная вас лично и зная, что вы не должны оставить этого без последствий, я надеюсь, что примете меры к этим вопиющим делам. Мы, трудящиеся, так восхищаемся, что мы 12 декабря, у нас такое торжество, мы несем в душе дорогое, несравненное ни с чем имя Сталина, а люди поносят это имя, как нельзя хуже. В конверт с именем Сталин, говорит, я туда насеру, чтобы знали, что есть люди, которые не хотят этого армяшку. Говорят, что ему место на бульваре с щеткой чистить сапоги, а он залез в управление, это я хозяин, а русский дурак хорош, хорош, ура, Сталин, а не понимают, что он нас совсем задушил всех. Рабочие, крестьяне кричат ура, а сами, придя домой, заливаются слезами и проклинают и Сталина и себя, а газеты крича все, как один за Сталина
Товарищ Стасова, я не могу описать все, что проделывает этот человек. Я только вас прошу, не оставьте это без внимания. Я вас прошу вызвать гражданку, проживающую вместе с этим врагом народа, гражданку Киселеву. Она вам расскажет, как он вредит, этот злодей.
Вот адрес: Марьина Роща, Шереметевская ул. [...] домовладелец Алексеев А.А., а женщина проживает с ним в одной квартире гр[ажданка] Киселева, она вам все расскажет, что из себя представляет гр[ажданин] Алексеев.
Прошу вас, пока не начали выбирать, чтобы эта сволочь не была допущена. Обо мне вы узнаете от гр [ ажданки ] Киселевой. К Алексееву приезжают какие-то граждане ночью и уезжают тоже ночью. Да вообще, проверьте, там много творится преступлений. Алексеев говорит открыто, что Сталин награждает и выдвигает баб, с которыми спит, например, Мария Демченко, Виноградова и другие. Вообще, не хватает силы, приходя к ним, выслушивать это. Я еще раз вас прошу не оставляйте этого, примите меры. Фитисова.
Если я буду вам нужна, Киселева вам скажет, кто я.
Ольга Эдельман: Таким образом, донос полуанонимный: фамилию назвала, адрес говорить не стала, но найти доносчицу в принципе можно. Из документов Стасовой как руководителя МОПР, неясно, имела ли эта история какое-то продолжение. Бывали письма, которые она передавала в НКВД, чтобы там разобрались. Гражданка Фитисова была, конечно, дремучей, малограмотной женщиной, видимо, склочной.
Владимир Тольц: Не знаю, нужно ли уточнять, что Сталин был не армянином, а грузином. Но, хотя выражение "лицо кавказской национальности" появилось много позднее, путали-то их и тогда. В больших городах (Москве, Ленинграде) да еще в лагерях, куда к 37-му году переселено было немало горожан бытовало обмдное, вероятно, для сына сапожника Сталина - "гуталинищик". Так его прозвали за внешнее сходство - с уличными чистильщиками обуви (чаще всего это были ассирийцы и иногда армяне, лица которых как и у генсека были украшены «кавказскими усами».
Ольга Эдельман: Возвращаясь к доносу. В его тексте как бы прослеживается возможность сговора доносчицы с упоминаемой Киселевой, проживающей с Алексеевым в одной квартире. То ли соседка по коммуналке, то ли даже сожительница. Для Киселевой в доносе на Алексеева могла быть какая-то корысть: квартирный вопрос, ссора. А Фитисова, выходит, доносила бескорыстно?
Владимир Тольц: Может и не бескорыстно. Хотя доносы бескорыстные, на чисто идейной основе, вполне существовали. Бывало, доносили и не особо идейные и не особо душевно сбалансированные правдолюбцы, мотивация которых причудливо перекликалась с толстовским «не могу молчать»…
Ольга Эдельман: Как-то не хочется считать гражданку Фитисову жертвой советской пропаганды. Кажется, они с советской властью были просто созданы друг для друга.
Владимир Тольц: Да, это интересно: для тов. Фитисовой советская власть - действительно своя. В общем-то, слова Алексеева, которые она приводит, никакой такой особой угрозы существующему строю не содержали. Но Фитисова восприняла их как почти личную обиду. И как угрозу. Потребовала "не оставлять этого", более того, заявила, что "там много твориться преступлений", только надо проверить и распознать их, эти преступления. Вот об этой, можно сказать, интимной связи "женщины советской страны" со своей властью я хочу поговорить с гостем нашей передачи социологом Борисом Дубиным.
Борис Дубин: Тут ведь что важно: во-первых, действительно апелляция к стране. Во-вторых, апелляция наверх. Иначе говоря, женщина себя чувствует ответственной перед страной и говорит об этом главным людям в государственной власти. Скажем, если ваш сосед в Германии позвонит в полицию и скажет, что вы неправильно припарковали машину, он не будет обращаться наверх к властям и не будет говорить про государственные интересы и про предстоящие выборы, а он просто сообщит в местную общину, что есть люди, которые нарушают общественный порядок. Важно, к кому обращаются, в чем обвиняют и каких санкций требуют за это нарушение. Это, собственно, определяет наш донос как политический донос, тайный донос, анонимный или полуанонимный и всегда донос в интересах государственной власти.
Владимир Тольц: Ну вот, с момента написания гражданкой Фетисовой своего доноса прошло почти три десятилетия. Времена изменились, уже и разоблачение культа Сталина, и оттепель, и снятие Хрущева. В мае 65 года в Прокуратуру СССР поступил донос, автор его назвал себя и свой адрес, более того, это было далеко не первое его обращение в официальные инстанции - все по одному и тому же поводу.
Представляю Вам антисоветское стихотворение на 8 стр[аницах], переписанное с напечатанного (на пиш[ущей] машинке), подобранное в уборной дома [указан адрес] в г.Ростове-на-Дону в разорванном виде и сильно запачканное фекалием. Не одобряя Н.С.Хрущева, которому оно посвящено, однако оно носит вредную пропаганду, рассчитанную на отравление мозгов советского народа, и автором его является бесспорно грамотный враждебный антисоветский элемент. Автор стихотворения обещал продолжить его (см. последние 2 строки). Наряду с этим обращаю Ваше внимание, что подобных языков, как автор стихотворения, немало, рассказывающих в очередях антисоветские анекдоты и считающие в настоящее время это нормальным явлением, мотивируя тем, что наказания по закону за это нет. Полагал бы настоятельно необходимым организовать с этим антисоветским злом решительную борьбу через органы милиции, парторганизации и население. Если действительно в угол[овном] кодексе нет статей, предусматривающих меры наказания, то следовало бы иметь их и не оставлять авторов без наказания в уголовном порядке.
Ольга Эдельман: Вот ведь, считается, что донос - грязное дело, но чтобы настолько буквально!
Владимир Тольц: Давайте посмотрим, что собственно было за стихотворение. Называлось оно "Сказка про царя Никиту", пародировало фривольное пушкинское стихотворение. Оно длинное, так что почитаем отрывки.
Ольга Эдельман: Там перечислялись основные события хрущевского правления: разоблачение культа личности, приход Хрущева к власти, помощь развивающимся странам, дружба с Тито, дело антипартийной группы Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шипилова, полеты в космос.
Принц Никита жил когда-то
Ни высоко, ни богато,
И за море не летал,
И подарков не давал.
И имел подобно принцу
Киевград свою столицу ...
А в Москве на главном троне
Жил Кащей, но не в короне,
А надел на китель он
Высший воинский погон. [...]
Вот пришел конец Кащея
Смерть взяла к себе злодея,
Для Никиты это сласть
Захватил Никита власть. ...
И Никита, словно птица,
Стал летать по заграницам.
И куда б он не летал,
Всем подарки раздавал:
Там дворец, тому заводик,
Здесь пшеницы, пароходик -
Так он грабил свой народ,
Чтоб другой кормился сброд. ...
Вот по царскому союзу
Посадил он кукурузу.
Дескать, кушайте, друзья,
Все о вас забочусь я.
Царь Никита был мордастый,
И речистый, и зубастый,
Кукурузу сам не ел,
А кормить других велел. [...]
И заметил царь Никита,
Что ему мешает свита,
И командовать ему
Захотелось одному. [...]
Царь собрал скорее Пленум
И промолвил: "Я измену
Начинаю замечать.
Разрешите доказать.
Маленков с дороги сбился,
Каганович заблудился,
Влево Молотов свернул,
А Шепилов к ним примкнул.
Чтобы не было раздору,
Нужно выгнать эту свору ...
Месяц месяцем сменялся,
Царь Никита окопался,
И кричит: "Опять напастье,
Маршал Жуков лезет к власти". [...]
Стал хозяин тут и там,
Все теперь решает сам,
Сам придумал семилетку,
Приказал пустить ракетку
На далекую луну,
Разбудить там сатану. ...
Жизнь хорошую сулил,
И конечно говорил:
"Мы Америку догоним,
И по мясу перегоним,
По одежде, по руде,
Будет рай у нас везде!"
Сам счастливо проживал,
Коммунизма он не ждал,
А потом сам заблудился
И с вершины покатился.
Ты скорби, народ-творец,
Тут и сказочке конец.
Но скажу вам по секрету,
Я продолжу сказку эту.
Ольга Эдельман: Вот насчет этого доноса мы знаем, чем дело кончилось. Начальник отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры СССР Терехов наложил такую резолюцию: "В подобных случаях уголовные дела органами гос[ударственной] безопасности возбуждаются и виновные в распространении антисоветских листовок и стихотворений привлекаются к уголовной ответственности. В данном случае стихотворение "Сказка про царя Никиту" нельзя расценивать как антисоветское (оно направлено против Хрущева)".
Владимир Тольц: Да, доносчик явно не понял изменений политической обстановки. Этот донос можно считать лишенным личных, корыстных мотивов. Но заметьте: хотя автора тоже не упрекнешь в излишке грамотности, от доноса гражданки Фитисовой его отличает заметная отстраненность от предмета. Он вроде бы тоже возмущен, но не так непосредственно, не так лично. Между ним и советской властью заметная дистанция. Он несколько отстраненно рассуждает о влиянии на мозги "советского народа", будто к нему самому это не очень относится. С чем это связано? Хочу спросить нашего гостя, социолога Бориса Дубина: что, может, доносчики к 60-м годам перестали чувствовать себя народом? Или власть стала ощущаться не столь уж народной, как ранее?
Борис Дубин: В общем действительно перемены произошли, властители стали умирать, о них стали известны какие-то неблаговидные подробности. Сам народ переставал выглядеть чем-то таким монолитным, в нем начали проступать какие-то разные слои, разные группы. Стала не столь агрессивной и не столь тотальной пропаганда. И люди это, несомненно, чувствовали и проговаривались на этот счет. То, что стало совершенно очевидным в 70-е годы, что все лезет по швам, что власть рассыпается и сыпется все по швам усатым вождем построенное здание, уже в ситуации середины 60-х, несомненно, ощущалось. Разница между центром и периферией, между высшими и низшими. Власть вроде бы наша, народная, но уже какие-то кавычки слышатся и видятся в обращении и в требовании наказать, в указании на то, что совершаются антисоветские вещи. Эта риторика еще действует – антисоветский. Опять-таки, этот гражданин в Соединенных Штатах или Германии, который укажет на то, что у соседей шумят в неположенный час, он же не будет ссылаться на американскую конституцию или на чувства германского народа, которые оскорбляются в этот неположенный час. Очень характерная риторика, она еще продолжает жить, но при этом лишается своей активности, своей живой крови, что может даже и хорошо.
Ольга Эдельман: Сегодня мы говорим о доносах и доносчиках как компонентах советской культуры. Да, люди писали доносы. Иногда из личных видов, иногда из любви к партии и правительству. Но вот еще что надо заметить. Когда я читала архивные дела, искала в них доносы, я видела довольно много документов, которые были не то чтобы доносом в чистом виде, скорее служебной перепиской, иногда конфиденциального свойства. Но по сути к доносу очень близкой. Например, служебные характеристики 30-х годов вовсе не были пустой формальностью.
В Орготдел ЦК МОПР
Прочитав письмо т. Саранчи, могу сообщить, что ее я знаю по работе в Дальневосточном Крайкоме МОПР как активистка и как постоянная сотрудница. Была инструктором. В работе разбрасывается и требует очень сильного руководства, были случаи и правых, и левых заскоков, например, на одном собрании, говоря против войны и считая ненужность армии, вообще договорилась до того, что Красную Армию считала паразитом. Было и еще несколько таких, как она сама созналась, неудачных "формулировок", нами она за это была снята. После соответствующей правки последнее время она стала лучше.
Считаю, что для самостоятельной работы как секретарь Райкома слаба, но инструктором можно использовать вполне.
Пред. ДальКрайкома МОПР Аносов.
21 ноября 1933 года
Владимир Тольц: Товарищ Саранча с левыми и правыми заскоками, считавшая Красную Армию паразитами!.. – Такое не придумать!
Ольга Эдельман: Предлагаю считать СССР родиной сюрреализма.
Владимир Тольц: Но мы отвлеклись. Действительно, вроде бы честная, добросовестно составленная характеристика. Но на ее основании товарища Саранчу вполне можно подвергнуть еще более "соответствующей правке".
Ольга Эдельман: Достаточно много встречается таких случаев, я бы рискнула сказать, что в 30-е годы сама категория "донос" была размытой, со множеством пограничных, переходных форм. Может, это тоже признак близости народа и власти?
В Наркомвнудел - тов. Ежову. Срочно.
Уважаемый Николай Иванович!
Сегдня, 25 ноября, в 11 часов утра ко мне, как к доверенному лицу по 4 избирательному участку Советского избирательного округа пришла избирательница Полосина Нина Ивановна ... которая сообщила, что она под впечатлением бесед на предвыборном кружке решила открыть тайну своей семейной жизни. Тайна эта заключается в следующем:
Ее муж Полосин Петр Павлович, член партии, работает начальником строительного отдела Наркомсовхозов ... в 1922 г. сошелся с ней - быв[шей] женой царского офицера Никитина Михаила Петровича ... о чем перед всеми скрывает и ее из года в год третирует, как жену бывшего офицера. С ними живет Полосин-Никитин Серафим Михайлович - сын офицера Никитина. Он комсомолец, инженер треста "Строймеханизации". Женат на Константиновой Татьяне Мефодьевне, у которой все родственники, как бывшие торговцы (дед и мать) являются лишенцами. Все эти обстоятельства скрываются и Полосиным-коммунистом, и Полосиным-комсомольцем.
Полосина объяснила мне, что она неоднократно говорила мужу, что нужно честно признаваться в прошлом ее, сына и снохи, но ее за это муж и сын называли "психопаткой", "сумасшедшей". Наконец, под впечатлением избирательной кампании она решила 22 ноября сообщить в НКВД. Дома ее отговорили, а затем вечером пытались задавить лифтом. Сейчас ее преследует и муж, и сын, и она решила бросить мужа, сына, с тем, чтобы больше не возвращаться к себе в квартиру.
Полосина много и не совсем связно рассказала о бытовой нечистоплотности в своей семейной жизни (пьянство, кутежи с женщинами и прочее), организатором которой является ее муж. Вместе с этим она передала один факт, ярко освещающий политическое лицо Полосина.
На днях она стала проверять свою прислугу, с которой вместе ходит на кружок - Смагину Ефросиью Федоровну, о ее знаниях, и на вопрос, кто у нас в стране "главный", прислуга ответила "Троцкий". Полосина сообщила об этом своему мужу с тем, чтоб он узнал, кто прислуге о Троцком говорил. Полосин сказал: "Мало ли что болтает старуха, ее не надо водить на кружок".
Я договорился с Полосиной, чтобы она вернулась к себе на квартиру и до вызова ее в соответствующие органы не только никому ничего не говорила о своей беседе со мной, но и виду не подавала как мужу, а также и сыну. Она согласилась на мое предложение и просила в свою очередь, во-первых, чтобы Полосину ничего я не говорил, во-вторых - скорее довести это дело до конца, иначе она не выдержит и откроется мужу, и в-третьих, при вызове ее для объяснений сделать так, чтобы муж об этом не узнал.
Прилагаю: разорванную Полосиной фотографию Полосина, письмо Полосиной и письмо Полосина своей жене.
Доверенное лицо 4-го избирательного участка, чекист запаса Тессельман
25 ноября 1937 г.
Ольга Эдельман: Далее в деле следовала довольно обстоятельная запись беседы с Полосиной. Она, к сожалению, не подписана - в ту эпоху все были не шибко грамотные, делопроизводители в том числе. Но приходила к Полосиной сотрудница не из НКВД, кто-то еще. Может, из избирательного участка.
Владимир Тольц: Выборы здесь имеются в виду те же, что и в документе, с которого мы начали сегодняшнюю передачу, 12 декабря 1937 года. Итак, о чем они беседовали?
Ольга Эдельман: В записке - ворох полубессмысленных дрязг. Когда Полосина жила в Сибири и подрабатывала шитьем, однажды в ее комнате внезапно умерла клиентка, и Полосина с братом спрятали тело. Брат Полосиной на всех работах растрачивал казенные деньги. Муж сожительствует с невесткой и они организуют кутежи, в том числе с иностранцами, причем говорят Полосиной, что это - секретное служебное задание. В сущности, все это был бред неуравновешенной и вздорной женщины.
Из записи беседы с Полосиной, 3 декабря 1937 г.
Мое впечатление от этого разговора такое, что вся семья и все жильцы этой квартиры преступные элементы, что их друг с другом связывают и уголовные, и контрреволюционные дела. Хотя Полосина ничего подробно не говорила о смерти женщины в ее комнате, но у меня создалось впечатление, что Полосина ее убила и вместе с братом убрала труп. Полосин Петр Михайлович с партийным билетом, явно укрывает вора Бориса, брата Полосиной. Полосин падок на женщин и имеет связь со всякого рода преступными элементами. Татьяна - сноха Полосиной, преступный элемент и с Полосиным и Борисом делают свои преступные дела, а муж ее Серафим Никитин-Полосин, комсомолец, все знает, все прикрывает и участвует во всех их проделках. Полосина сама не лучше всех упомянутых, но из-за ревности к Полосину теперь решилась рассказать об их проделках общественности.
Ольга Эдельман: Получается, смотрите, какая вещь: активистка все приняла всерьез. Ей, правда, Полосина не понравилась, но она сочла ее не сумасшедшей или просто дрянной женщиной, - а соучастницей преступной группы. Но я хочу сейчас поговорить не о моральном падении доносчиков - этим людям падать-то особо не приходилось. Тут у них с советским строем опять же была полная гармония. У меня вот какой вопрос к нашему гостю, социологу Борису Дубину. Известно, что по статистике в любые времена в обществе существует примерно один и тот же процент людей душевнобольных, он не связан с социальными, экономическими обстоятельствами, это постоянный такой фактор. Я понимаю, что насчет склонности к доносительству статистический учет не ведется. Но как вы думаете: число доносчиков в обществе колеблется в зависимости от эпохи, или их как сумасшедших, всегда примерно одинаково, а разница в том, что власть начинает реагировать даже на явно вздорные "сигналы"? Вот гражданка Полосина: ведь будь это не 37-й год, к ней бы пришли не активисты избиркома, а скорее санитары.
Борис Дубин: Конечно, эпоха выбирает себе героев, и не только тех героев, которых мы знаем по фильмам, памятникам и так далее, но и отбирает некоторый тип человека. Характерна атмосфера, в которой это все происходит – атмосфера страха, атмосфера подозрительности, когда чужой человек внушает чувство раздражения, зависти, он непонятен, его надо как-то удалить из поля зрения. Вот что просматривается за всеми этими документами. Такая эпоха отвечает установившемуся социальному порядку, закрытому обществу, обществу, закрытому влево, вправо, наверх, можно только падать вниз, можно только уходить из социальной жизни, все остальное чрезвычайно забетонировано, законтролировано и так далее. И здесь не может не возникнуть второй план. А уж этот второй план – это вторая жизнь, она может начать требовать под себя таких людей, о которых и врач не всегда точно скажет, где здесь кончается здоровье и начинается болезнь. В конце концов прочитаем мы сегодня знаменитый роман Достоевского «Бесы», как там главные герои – полностью здоровы? Не знаю, не уверен, не во всех отношениях. Но последствия того, что они делают, становятся вполне реальными, вполне серьезные, тем более, если эти люди не в маленьком уездном городке, а наверху власти или наверху репрессивной власти и у них есть сильнейшие инструменты наказания, воздействия на людей, вгоняния их в еще больший страх, во всеобщую подозрительность и прочее. Здесь уже последствия даже мельчайших действий могут оказаться чрезвычайно серьезными и через три-четыре шага мы уже не разберем, кто принимал решение – человек здоровый или не совсем. Это уже не будет иметь значения, они обрастут документами, обрастут решениями, обрастут свидетелями и так далее. Процессы 30-х годов, чудовищные явления геноцида конца 40-х годов послевоенные и другие такого рода процессы, которые происходили в Советском Союзе, было бы просто списать на то, что не совсем здоровы были люди, принимавшие решение. Я думаю, что это вопрос не медицинский. Судите их по их делам, сказано в старой книге, где тоже, кстати, участвовал один знаменитый доносчик, получивший за это 30 сребреников. Известно, чем он кончил.
Владимир Тольц: Я думаю, к теме доносчиков и доносительства мы еще будем возвращаться в наших передачах.
