Иван Толстой: После двух путчей и становления Московского бюро на ноги следующим профессиональным испытанием для журналистов стала Чеченская война, грянувшая под новый 95-й год. Январская программа 11-летней давности.
Диктор: Записки российского журналиста из дворца Дудаева. 6-7 января. Грозный. Специальная часовая программа московской редакции Радио Свобода.
Леонид Никитинский: На войну журналисты летают гражданскими самолетами. Рейсом Москва, Внуково – Кавказские Минеральные воды. Моим гидом и командиром в этой поездке, ибо в военных условиях, в отличие от мирного времени, я признаю дисциплину и единоначалие, стал давний товарищ по «Комсомолке», а нынче заместитель главного редактора Новой Ежедневной Газеты Дмитрий Муратов. Дима летел в Чечню второй раз и знал здесь какие-то партизанские тропы, позволяющие обойти российские военные посты, где журналистов, следующих в Грозный, просто заворачивают обратно. А у возвращающихся из Грозного, как минимум, отбирают блокноты и кассеты, а могут заодно и накостылять по шее.
В Минводах мы некоторое время поторговались с водителями, наперебой предлагающими довести желающих хоть до Назрани, хоть до Грозного, хоть к черту, хоть к дьяволу. И даже нашли одного, который готов был домчать нас за 100 баксов. Его «Жигули», однако, блокировали возмущенные коллеги, не позволяющие сбивать цену. В результате, мы уехали в Назрань за 200 долларов. Говоря по совести, оплата соответствует труду и риску водителя. 250 километров, отделяющие Минводы от Назрани мы преодолевали 6 часов по гололеду в темноте и в густом тумане, останавливаясь по требованию хмурых людей с автоматами лишь на тускло освещаемых постах ГАИ, укрепленных и вооруженных словно маленькие бетонные крепости. На последнем из таких постов, за Нальчиком, в машину попросился еще один пассажир - молодой парень в светлом, не по сезону, плаще. В непролазной грязи, окружавшей пост ГАИ, гостеприимно прицелившийся в путников из пулемета, этот новый пассажир производил нездешнее впечатление жениха, собравшегося на несвоевременную свадьбу. Как вскоре выяснилось, впечатление это не было совсем обманчивым. Километров через 40, распознав в нас журналистов, попутчик заговорил первым.
Попутчик: Я согласен забыть те 4 года, вот сейчас весной будут 4 года, как я в сапогах. Чего я добился за эти 4 года? Единственное, что я имею, - это 200 часов налета, третий класс и старшего лейтенанта Чечни, чеченских ВВС. А у нас есть нечего, у нас жить негде, мы впроголодь летаем. Я как-то взвесился и посмотрел. За 4 смены я потерял 5 килограммов 600 грамм.
Леонид Никитинский: Нашего попутчика зовут Тимур. В 92-м году его отчислили из Ейского Высшего военного летного училища под предлогом неуспеваемости. Но, фактически, как считает и доказывает Тимур, за то, что он ингуш. Россия, в буквальном смысле, обрезала Тимуру крылья. Но его душа летчика по-прежнему рвалась в небо. И он пошел в авиацию Джахара Дудаева, где было много самолетов, правда, не боевых, а учебных, и много керосина, чтобы летать. Два года, проведенных в небе Чечни, стали, может быть, лучшими годами его недолгой жизни. Тимуру всего-то 21. Летать его учили русские летчики-инструкторы, оставшиеся в Чечне на бывшем советском аэродроме и работавшие там фактически бесплатно - из любви к делу, к небу.
Тимур: Мне все равно, где летать. Но я отдаю предпочтение двум державам в мире – это Россия и США. Ну, США это круто сказано, конечно. Я хотел бы служить России, очень хотел бы. Летать, знать, что я летчик. Не абы кто, а то, что я хочу. Сейчас сколько таких летчиков! Я посмотрел – они ничего не имеют. Я согласен на это ничего. Согласен. Лишь бы летал.
Леонид Никитинский: Вопрос стоит резко, но жизнь его ставит так. Вот ты или летчик, или ингуш - что ты выбираешь?
Тимур: Вы знаете, если так дальше пойдет, я чувствую, что мне придется отказаться. Взять национальность и фамилию матери для того, чтобы мне пробиться сначала. Но потом, когда это все будет снято, я потом обязательно обратно возьму свою нацию и свою фамилию. Я свою нацию очень уважаю, я горжусь, что я ингуш. Но, в то же самое время, я метаю о том времени, когда в России будет такое, что я россиянин, и все.
Иван Толстой: С начала 95-го года основным корреспондентом Свободы в Чечне стал Андрей Бабицкий, вернувшийся после полуторагодичного перерыва в журналистику. Андрей, прошло 10 лет, вы уже не корреспондент Московского бюро, вы теперь живете в Праге, но слушатели помнят ваши репортажи. И среди тех претензий, которые чаще всего предъявляют вам, цитируют ваши слова о том, что «чеченцы отрубают головы, для того чтобы сделать войну более выразительной». Многие высказывали ими свое возмущение, совершенно понятное. Вы можете дать объяснение вашим словам?
Андрей Бабицкий: Тут есть два объяснения. Во-первых, понятно, что это ситуация, которая вырвана из контекста. Разговор шел о том, что они не садисты. Это традиционный способ умерщвления для мусульман, который, как ни странно, гуманен. Потому что когда перерезают сонную артерию, человек умирает сразу. Я прошу прощенья, я не поддерживаю, не оцениваю, я просто объясняю это с чисто медицинской точки зрения. Это было описание.
Понимаете, дело в том, что очень многое из того, что происходило на этой войне, очень многие действия чеченцев я оценивал весьма критически. Я понимал, что они режут головы, делают вот эти чудовищные вещи, этот галстук, когда язык через прорез вынимается наружу, для того, чтобы российское общество ужаснулось, для того, чтобы произвести впечатление жестокости, для того, чтобы продемонстрировать, что они не остановятся ни перед какими зверствами, и следует отступить. Вот смысл этой фразы. Я думаю, что это была крайне неудачная фраза, я об этом говорил несколько раз, о том, что стихия войны - она, конечно, меняет сознание в худшую сторону. Когда ты привыкаешь к смерти, можешь говорить об этом совершенно спокойно. Когда каждый день умирают люди, ты видишь их трупы, у тебя пропадает интонация сострадания, пропадает ощущение близости к той человеческой жизни, которая сейчас уже смерть, а недавно была жизнь. Уже момент перехода ты не ощущаешь как трагедию.
Когда российские власти в 1999-2000 году пытались возбудить уголовное дело, они разворошили весь корпус моих тестов, они искали там столь же неудачные выражения, они отдавали этот корпус на экспертизу в Московский Государственный Университет. По результатам экспертизы было принято решение, что нет никаких фраз, заявлений, мыслей или эмоций, которые позволяли бы обвинить меня в разжигании межнациональной розни, в жестокости. Но я готов признать, что фраза крайне неудачная и я объясняю, я еще раз хочу сказать, что здесь есть элемент вот этого влияния войны.
Иван Толстой: Случившаяся в январе 2000-го история с задержанием, лже-обменом, а, по сути, похищением Андрея Бабицкого еще жива в общественной памяти. Она мало кого оставила равнодушным, одних сблизив, других разведя на далеко отстоящие гражданские позиции. Но был у этой истории и один аспект, о котором российские силовые ведомства, осуществлявшие свою неуклюжую и преступную спецоперацию, не задумывались. Вот как говорил об этом в конце 2000-го года бывший шеф-редактор Московского бюро Савик Шустер.
Савик Шустер: Конечно же, все, что произошло, вся история с Бабицким, еще и очень сильно повлияла за западную общественность сейчас. Именно на западную общественность в большей степени, чем на российскую. Что я говорю? Вообще, иначе. Российская общественность это восприняла как какую-то американскую историю, вмешательство в российские дела. А Запад всю эту историю воспринял совсем иначе. Во-первых, началось недоверие к тому, что происходит в России. Началось недоверие к Путину и его людям и очень сильно возросло доверие к нам. Если уж говорить, что британское телевидение сделало фильм, что постоянно шли репортажи и статьи во французской печати, что очень много об этом говорила американская, немецкая печать, что во время этого дела в этой редакции, в этом бюро в Москве были абсолютно все телекомпании мыслимые и немыслимые, от Польши до Японии… Такого желания, конечно, у силовых министерств не было, но они нам сделали эту услугу. Они нас прямо вывели на очень высокий уровень. На самом деле, мы сейчас воспринимаемся как настоящее средство массовой информации не только в России, но везде.
Иван Толстой: Репортажи – вот что стало приобретением Свободы с появлением Московского бюро. 40 лет существовало наше радио в Мюнхене с отделениями в Париже, Лондоне, Риме, Нью-Йорке и Вашингтоне, 40 лет рассказывало о событиях во всем мире, собирало статьи и анализы западных журналистов о жизни в Советском Союзе, передавало материалы самиздата. Но всё это не было репортажами с места, не было журналистским рассказом непосредственного свидетеля о своей стране. Мощная корреспондентская сеть с центром в Москве решительно изменила эфирные возможности Свободы. Страна заговорила сама.
Мой собеседник – Владимир Абарбанель, редактор и ведущий еженедельной программы «Корреспондентский час».
Владимир Абарбанель: Я считаю, что она очень точно отражает миссию Радио Свобода. То есть, мы передаем точную информацию, и «Корреспондентский час» важен именно тем, что он не касается информации из столиц. То есть, он сразу не передавал никаких репортажей из Москвы и Петербурга. Это реальная жизнь реальной России, жизнь провинциальных городов, жизнь самого низа, жизнь рядовых граждан. И мне кажется, что очень многие процессы, которые потом происходили в обществе, сначала удалось подсмотреть нашим корреспондентам, которые жили в провинции и живут в провинции, и только потом это оказалось на острие общественного внимания, и эти процессы пошли широко, эти проблемы стали очень видны. А зарождались они именно там, в этих репортажах.
Иван Толстой: Как вы проводите отбор материалов для такой программы? Ведь когда у вас такая колода карт, вы можете смухлевать. Вы можете выложить все козыри, вы можете пойти с червей, вы можете какую угодно картину представить. Пасьянс, который сложится всегда будет в пользу чего-то, в пользу вашего предвзятого, субъективного мнения. Как вы добиваетесь баланса?
Владимир Абарбанель: Да, здесь возможны два подхода. Либо я, как редактор, придумываю какую-то тему, беру ее, конечно, из жизни, для чего есть информационные поводы, или по поводу тем, которые сейчас обсуждаются широко в обществе и, таким образом, специально заказать репортажи. Это бывает, но редко. Но, в основном, я свои программы строю, полагаясь на корреспондентов, полагаясь на то, что они там, живя у себя в провинции, лучше видят какие-то интересные вещи, которые интересны для слушателей во всей России, которые свидетельствуют об очень важных процессах, происходящих в обществе. Вот мне присылают, например, заявки на 20 репортажей, и из этих заявок иногда уже складываются темы. Вот, например, касается это земли. Сейчас же идет и захват и скупка земли, и игнорируют интересы собственников, корпорации игнорируют интересы граждан. И из этого иногда получаются целые подборки. Я надеюсь, что «Корреспондентский час», в этом случае, оказывается таким зеркалом сегодняшней, этой недели ситуации в стране, еженедельным тестом российской жизни.
Иван Толстой: Давайте, в качестве примера, послушаем один сюжет из «Корреспондентского часа».
Николай Зюзин: В эфире Сыктывкар, Николай Зюзин. У Александра Клеина, известного в Республике Коми литератора, есть стихотворение «День победы». В нем он описывает день, когда узнал, что война закончилась.
Александр Клеин:
Зэк-банщик, в Александровском централе,
Сегодня по секрету сообщил,
Что год назад Рейхстаг в Берлине взяли,
Капитуляцию фашисты подписали,
И Сталин день победы объявил.
Николай Зюзин: Да, это была уже не весна 45-го, а осень 46-го. И находился тогда Александр Соломонович в Сибири в знаменитом Александровском централе, где когда-то томился на каторге знаменитый писатель и революционер Николай Чернышевский. Но времена изменились. Если когда-то каторжник имел право на книги, бумагу и перья, то теперь Александру Клеину приходилось все свои стихи запоминать наизусть. Впрочем, ему было не привыкать. Стихи он начал писать еще в немецком плену. На фронт он, студент ленинградского Театрального института, ушел добровольцем. Там же, под Ленинградом, попал контуженный в плен. Ему, еврею по национальности, не миновать было лагеря смерти, но его спасло владение в совершенстве немецким языком. Немецкий офицер поверил его лжи, а, может, просто пожалел.
Александр Клеин: Я тогда говорю: «Если вам сказать честно, отец у меня немец, мать еврейка». «Шаде, шаде. Пошел!». И повели. И меня в общий лагерь. И я стал русским. Александр Степанович Ксенин.
Николай Зюзин: Александр Клеин сделал несколько попыток бежать из плена. Удачной оказалась пятая, в 44-м году. Когда попал к нашим, был уверен, что ему, за его лихость, если не дадут героя, то уж орден - точно. Наивность из него вышибли быстро. Статья 58-1Б - измена родине. Приговор - расстрел. Заменили смертную казнь 20-ю годами заключения. Худшими были годы в Александровском централе. Это была тюрьма, наглухо отрезанная от всего мира. На свободу был один выход.
Александр Клеин: Кто помер, бычок вывозил ночью. Он был запряжен в телегу. Проверяли, конечно, живой или мертвый. Проверка техническая – колуном по голове. Мне Воркута, несмотря на адский климат, показалась раем по сравнению со всем предыдущим. В Воркуте была, хоть и в столовой, но сцена. Там я выступал с художественным словом, ставил спектакли, сценки.
Николай Зюзин: В Воркуте Александр Соломонович и освободился по амнистии в 55-м году. Затем долгие годы добивался реабилитации. 9 мая для него, говорит он, особый главный праздник. Пусть даже и встретил он некогда победу за решеткой. Но так уж сложилась его судьба, что годы заключения вошли в нее и трагическими и светлыми - в лагере он стал профессиональным режиссером и писателем. Отсюда же его безукоризненная память. Он в свои 85 лет по-прежнему без запинки читает все свои стихи. И не только свои. Ведь когда-то все приходилось хранить в голове. Другая тренировка памяти. Он развлекал сокамерников «тиская романы» - вспоминая и пересказывая им свои любимые книги.
Александр Клеин:
Никто не ждал вестей из дома,
И за парашей стихла мышь,
Когда я тискал длинный роман
Про инсургентов и Париж.
И в пересказе книжки старой
Рождался грохот баррикад,
И кто-то всхлипывал на нарах,
А кто-то ахал невпопад.
И каждый видел ход подземный,
Которым, не жалея сил,
Герой, как я, от стен тюремных
Друзей к свободе уводил.
Иван Толстой: «Кавказские хроники» - программа Московского бюро, которую ведет Олег Кусов. Уроженец Северной Осетии, военный и политический журналист, Олег, поработав представителем Радио Свобода на Северном Кавказе и теперь переехав в Москву, продолжает свою тему, знакомую ему изнутри. «Путешествие из Дагестана в Азербайджан» - так называлась одна из его программ.
Олег Кусов: Путь от Махачкалы до Баку еще каких-нибудь 15 лет назад на автомобиле занимал не более 5 часов. Сегодня он длится гораздо дольше. Но зато стал интереснее. За 2 часа махачкалинский таксист довез меня до государственной границы. Дальше предстояло добираться около 3-х часов на азербайджанском такси. Но между этими этапами 6 часов ушло у меня на преодоление государственной границы – участка протяженностью в километр. Российский участок границы - это около десятка шлагбаумов, узкие проходы между ограждениями из проволоки, будки с пограничниками и патрулирующими на этом участке дагестанскими милиционерами. Один из них разговор со мной начал с проверки паспорта. Но быстро перешел на другую тему.
«У напарника день рождения. Получится?» - спрашивал меня милиционер.
«Сколько надо?» - уточняю я.
«Полтинник посмотри. Чисто по-братски», - говорит милиционер.
«У меня есть 30» - отвечаю я.
«Полтинник посмотри, и поехал туда-сюда. Еще там другому дал», - не отстает милиционер.
«Есть сто рублей», - обречено говорю я.
«Ну, ты интересный человек!» - смеется милиционер.
Но денег я ему так и не дал. Много подобных предложений, - «дай полтинник, и поехал дальше», - мне удалось услышать по обеим сторонам Золотого моста. Азербайджанские служащие границы, как мне показалось, выпрашивают деньги более изящно, чем из российские коллеги. Россияне почему-то убеждены, что за мои же деньги меня обязательно надо унизить и оскорбить. Азербайджанцы, напротив, вежливы и доброжелательны. Они не забудут подчеркнуть: «У других мы просим сто рублей. Но ты хороший человек». Любопытно, но на каком ты находишься участке границы, можно определить даже по выражению лиц людей в погонах. После каменных лиц российских пограничников взгляд их азербайджанских коллег выглядит чересчур заботливым и лукавым. И даже президент Гейдар Алиев на огромном портрете встретил меня при пересечении границ добродушной улыбкой. Переходя границу, я размышлял о сложившейся здесь практике. О том, что политики используют проблемы азербайджано-российской границы и торгового транзита в своих интерсах, чиновники – в своих, но оплачивают эти интересы простые труженики и торговцы. Они, согнувшись под тяжестью многочисленных проблем, стараются не роптать, а выживать.
Таксист: Не воруем, главное.
Олег Кусов: На хлеб хватает? Дорога эта кормит сейчас дагестанцев?
Таксист: Конечно, только дорога. Меня, лично, дорога. Как могу воспитываю детей своих, одеваю, обуваю...
Олег Кусов: Эти слова произнес на прощание мой попутчик, азербайджанский такси Абдурашид, пожимая мне руку у так называемого Золотого моста. На мосту, на нейтральной полосе, я на несколько минут задержался. Река Самур несла свои воды в Каспий. На мост въезжали несколько груженых под завязку КАМАЗов. Для кого-то этот мост, действительно, стал золотым. Но для большинства азербайджанцев и дагестанцев остается обычным, каменным. И преодолеть его довольно непросто. И, как мне показалось, многое здесь требует коренной реконструкции.
Иван Толстой: Мы обсуждаем радиожурналистику с самими журналистами. Мой собеседник – врач, поэт и ведущая программы «Свобода в клубе» Елена Фанайлова.
Елена Фанайлова: Я работала доктором-терапевтом в Воронеже, но в один прекрасный миг я осознала, что, как говорил Чехов, медицина не может быть женой, а литература любовницей. Кого-то нужно будет выбирать. Я пошла преподавать на факультет журналистики Воронежского университета, и мои приятели, которые меня туда, скажем так, спродюсировали, оказались большими друзьями Андрея Бабицкого. И где-то в 96-м году я все время слышала от них такие предложения: а не хочу ли я поработать для Радио Свобода? И вот, собственно говоря, с 97-го года я начала делать небольшие репортажи из Воронежа, а потом я приехала сюда знакомиться со всеми. Познакомилась с Кареном Агамировым, с Володей Бабуриным, с Ильей Дадашидзе, и они были моими первыми учителями в деле освоения репортажной классики. И с лета 99-го я здесь работаю.
Первая большая программа, которая у меня появилась, за которую я стала отвечать, называлась «Далеко от Москвы». Она во многом основывалась на моем репортерском опыте. Я выезжала в какой-нибудь город (там была довольно серьезная география - от Тбилиси до Калининграда) и пыталась создать портрет этого города звуковыми средствами. Я просто ходила с микрофоном, записывала какие-то уличные звуки и много встречалась с тем, что называется творческой интеллигенцией, с людьми, которые обеспечивают культурное наполнение этого города.
Меня чрезвычайно волновала книжечка наших коллег под названием «Гений места» и, вообще, я считаю, что это правда, что «Гений места» существует на самом деле, что место, где человек родился, вырос и сформировался как творческая личность, оно как-то влияет на него и человек, продолжающий работать в определенном городе, он некий культурный портрет этого города создает. И мне очень хотелось создавать такие портреты городов устами, глазами, мозгами и сердцами художников, поэтов, музыкантов, киношников, каких-нибудь еще развеселых людей, звуко- и телережиссеров. Вот это мне все казалось крайне любопытным и действительно благодарным делом, потому что я смотрела на большое количество ссылок, которые на эти программы стоят, они есть в интернете. И эти культурные сообщества, принадлежащие к разным городам, они часто цитируют эти программы.
Иван Толстой: Как и у кого возникла идея «Свободы в ОГИ»?
Елена Фанайлова: Это, конечно, идея Руслана Гелисханова. Прежде всего, что-то такое носилось у нас в воздухе, когда мы с Олей Писпанен задружились с товарищами, которые этот «Клуб ОГИ» придумали, а это, надо сказать, было самое первое предприятие такого рода, когда молодая интеллигенция собирается и делает клуб для себя. То есть не клуб для алкоголя и вечеринок, а клуб для литературных чтений, для существования книжного магазина, для каких-то музыкантов продвинутых, не хэви-метал, а понятно, что это некий интеллигентный рок-н-ролл. Такой арт-центр, по сути дела. Когда в Москву приехал Руслан, мы его туда потащили. И он сказал, что это все ему напоминает Мюнхен его молодости, когда он сам выступал в подобного рода кафе, где собирается студенческая молодежь, потому что «ОГИ», особенно в первые годы своего существования, - это, конечно, было место для студентов. Таким образом, Руслан Гелисханов дал добро и утвердил мысль, что хорошо было бы делать оттуда программу. Дать голоса не только экспертам, которые забронзовели, заматерели в своем экспертном состоянии, но дать возможность высказываться в более свободном, расслабленном режиме богеме. Основная аудитория программ, полагаю, - это богема. Хотя у нас бывают и очень серьезные программы с участием экспертов серьезных – психологии, социологии. Но это люди, которым, опять же, не противно ходить в «Клуб ОГИ», которые ощущают это место как свое собственное. Оно их не коробит. Это совсем не пафосный клуб, это очень демократичное место. Для 2000 года, когда он появился, я имею в виду клуб на Чистых прудах, это было такое событие.
Иван Толстой: Ваше журналистское кредо?
Елена Фанайлова: Я очень не люблю морализаторство. Я не люблю подталкивать людей к выводам. Я очень аккуратно использую собственное мнение в программе «Свобода в клубе ОГИ». Если я его использую, это означает, что я использую себя в качестве персонажа, тоже участника жизненного процесса, как и мои гости. Я бы хотела сказать, что мое кредо – объективность. Но это тот идеал, к которому я стремлюсь. Наверное, так. Я не хочу ничего искажать ни в этой жизни, ни в том пространстве журналистском, в том медийном пространстве, за которое я отвечаю.
Иван Толстой: Мумин Шакиров – кинорежиссер, автор нескольких документальных и игровых картин, участник кинофестивалей. В Московском бюро он редактор и ведущий программы "Формула кино".
Мумин Шакиров: «Формула кино» – передача о тех, кто снимает, показывает и рассказывает о кино. Кинорежиссер Алексей Герман после долгого перерыва вновь вернулся на съемочную площадку, чтобы продолжить работу над картиной «Трудно быть богом» по одноименному роману писателей-фантастов братьев Стругацких. Алексей Герман, как и многие другие большие художники, ревностно относится к отснятому материалу. Присутствовать в творческой мастерской кинорежиссера – большая удача. Увидеть фрагменты фильма мне не удалось. Мастер позволил лишь почувствовать дыхание будущей картины через шумы и звуки, записанные во время съемок. Каждый, кто знаком с повестью братьев Стругацких, по-своему представляет средневековое арканарское государство, где и происходит главное действие книги. Тираны-реформаторы, философы и злодеи, герои и антигерои и благородный дон Румата. Алексей Герман, на основе прозы, придумал свою планету.
Алексей Герман: Не знаю, была такая планета, было такое время, не было такого времени, я ее сочинил и я абсолютно верю, что вот такая она была. Я долго смотрел на Босха, долго смотрел на Брейгеля, и потом у меня возникло что-то такое среднее. Придумали жизнь, придумали людей, придумали религию. Мы знаем, где они писают, мы знаем, где они спят, мы знаем их извращения, их сны, мы это придумали, и мы в этот мир поверили.
Мумин Шакиров: Выбор артиста Леонида Ярмольникка на главную роль в картине «Трудно быть богом» удивил многих. Шоумен, весельчак, популярный телеведущий, в далеком прошлом - актер Таганки - попал в поле зрения Алексея Германа совершенно неожиданно.
Алексей Герман: Я вообще не знал, что он киноартист. А на телевидении он вел какую-то довольно глупую киноигру, где кто-то, в результате, получал какие-то деньги, подарки и так далее. Он мне понравился внешне. Я не знал, что он артист, но он хорошо сыграл маленький кусочек. Я его утвердил, мы сшили для него костюмы. Приехав в Чехию, в экспедицию, от чешского копродюсера я выяснил, что Ярмольник снялся в 65 фильмах. Я упал в обморок.
Мумин Шакиров: И все же хочется понять, о чем будет картина такого мастера, как Алексей Герман. Чем завершится история арканарского государства?
Иван Толстой: Много лет слушатели Свободы знакомятся с театральными новостями, премьерами и гастролями благодаря программам редактора Московского бюро театроведа Марины Тимашевой. Вот фрагмент из «Театрального выпуска Поверх барьеров». 2004-й год, Марина рассказывает о спектакле "Наваждение Катерины" по лесковской "Леди Макбет Мценского уезда". Постановка Алексея Песегова, Минусинский театр драмы.
Марина Тимашева: В темноте кромешной, в зеленом луче вдруг явится то старик-купец, то сын его, то мальчик, который перед смертью читал Житие. И еще видится, после каждого убийства, как начинают вращаться тяжелые лопасти мельницы, и, будто подхваченная их движением, вращается маленькая иконка, перед которой Катерина поначалу исправно зажигала лампадку, а потом вовсе бросила. Леди Макбет сходит с ума от сознания своей вины, а Катерина – нет. Да и не с чего сходить. Дремучая она, дикая, никакой вины за собой не чувствует. Каяться ей в голову не приходит. Разум зачаточный, эмоции первобытные, жила медленно, любила топко. Убивала словно нехотя. Сперва, правда, крестилась истово. А потом рука сама плетью падала, и не выходило креститься. Одно знала наверняка, и на сей счет ни себя, ни других не обманывала.
Катрина (сцена из спектакля): Так ежели ты, Сережа, мне-то изменишь, ежели меня да на кого да нибудь на какую ни на есть иную да променяешь, я с тобой, друг сердешный, извини меня, живая не расстанусь.
Марина Тимашева: Вольно Сергею было не поверить в угрозу, вольно насмехаться над Катериной с ненавистной Сонеткой. Сонетка, в исполнении Жанны Лавникович, ему сапог в пару. Наглая, чувственно бесчувственная, расхристанная, в несвежей рубахе на голое тело и хриплым, вызывающим смехом. Но живая женщина, не то, что иссушенная, выжженная собственной страстью некогда купчиха, ныне каторжанка. То, что случилось с ней, случается и в музыке спектакля, в песенке, которую Катерина и Сергей пели, в мелодии, которая их обволакивала. Мелодия то ликовала, то ерничала, то глумилась, то страдала, то балагурила. Изначально была вот такой:
(Песня)
А вот что с песенкой этой сталось:
(Песня)
Никто из зрителей даже не замечает того момента, когда, обхватив Сонетку, Катерина бросится с ней в воду. Только вертикально рассечет сцену сверху донизу столб голубого света, и в нем долго-долго, как в невесомости, будут плыть женские тела.
Иван Толстой: Арслан Саидов - ответственный редактор информационной службы Московского бюро. Он ведет ежедневную программу «Свобода в полдень». Арслан – из Костромы, где закончил Педагогический университет, прошел курс обучения в Университете штата Калифорния, по специальности «директор отдела новостей». Он возглавлял службу информации Костромской телерадиокомпании «Русь». Победил на Всероссийском конкурсе «Новости - время местное» в номинации «Репортаж».
Арслан Саидов: Дебют мой состоялся в программе Владимира Абарбанеля «Корреспондентский час». По его просьбе я подготовил материл о розни, о проблемах межнациональной розни. Вернее, это был репортаж о деятельности Русского Национального Единства. Это как раз тогда, в конце 90-х годов, когда такие профашистские организации стали вытеснять из Москвы, они стали обосновываться в российских регионах, в том числе, и в Костроме, развили бурную деятельность, причем вполне даже официальную, а некоторые из лидеров организации занимали вполне высокие посты. А действовал даже так называемый отряд самообороны, в качестве добровольных помощников милиции. То есть, это было вполне легальное полувоенизированное формирование, которое в свободное время занималось погромами на местном рынке, а по ночам и вечерам устраивало факельное шествие.
В это время я работал в Костроме на местном телеканале. В городе, в местной прессе было не то что не принято говорить о таких вещах, но и даже несколько опасно. И единственное место, где я мог подготовить этот материал, рассказать о том, что происходит в городе, а происходили просто ужасные вещи, это было Радио Свобода. Этот материал вышел в эфир, причем без всяких купюр, без предварительного просмотра, без правки, и тогда, сразу после первого репортажа, мне стало ясно, что Радио Свобода - это то место, где мне бы хотелось работать, где можно рассказывать обо всем, не оглядываясь на какие-то условности, не думая, как это может отразиться на твоих родных, близких, на твоей карьере, не уволят ли тебя на следующий день. Здесь журналист чувствует себя полностью защищенным и для его деятельности созданы все условия.
Иван Толстой: Программу «Качество жизни» ведет в Московском бюро Марина Катыс, которая выступила на Радио Свобода одним из самых первых советских журналистов – огоньковцев - во время поездки в Мюнхен в 87-м году. Для иллюстрации сегодняшней журналистской работы Марины мы отобрали фрагмент из программы 2005 года. Как выполнение международных обязательств по уничтожению химического оружия сказывается на здоровье российских граждан? Президент Союза «За химическую безопасность» Лев Федоров комментирует слова Галины Андреевой, пострадавшей от работы в отрасли.
Галина Андреева: Никакой социальной защиты мы не имеем, нам ничего не выдают. Конечно, главные проблемы – со здоровьем. Во-первых, у меня головные боли не проходят, боли в печени у меня, пульс у меня очень большой, перебои с сердцем я ощущаю, ноги у меня стали болеть, холодные конечности, очень сильный шум в голове, слух падает, зрение падает. Я, наверное, не одна такая. Мы теперь абсолютно брошенные, никому не нужные, каждый сам по себе.
Марина Катыс: Лев Александрович, мы слышали рассказ Галины Андреевой. Как вы считаете, ее судьба типична для людей производивших химическое оружие в России?
Лев Федоров: Абсолютно типична. В свое время, когда принимался закон о социальной защите граждан, работающих с химоружием, мы туда специально вносили предложение, чтобы под этот закон попадал любой человек, который имел дело с химическим оружием. Потому что без последствий не ушел никто из той жизни, при подготовке к химической войне. Разумеется, это выкинули. То есть, это удалось при первом чтении через Думу протащить, а ко второму чтению они просто отменили закон. И эти люди просто были выброшены из этого закона. Так что эти люди полностью из жизни вычеркнуты.
Марина Катыс: А сколько людей вообще занималось в СССР производством химического оружия?
Лев Федоров: Хорошо, что вы спросили про СССР. Лучше, все-таки, про войну говорить, потому что там есть документы. Я подсчитывал. Основные производства у нас были в Чапаевске и Дзержинске. Через это прошли примерно 100 000 человек. От того времени осталось несколько сот человек, примерно 200 человек в этих двух городах. Но самое тяжелое заключается вот в чем. Там же были девчонки. Мальчишки все молодые ушли на фронт. Там сменяемость была такая, что люди отравлялись примерно на десятый день. Где-то отлеживались, возвращались и, снова – на десятый день. И вот из этих 100 000 человек десятки умерли на месте, тысячи в бараке (их просто списывали), а десятки тысяч потом умерли от последствий (то есть они умерли не своей смертью, а их смерть была просто отложенным отравлением). Поэтому у нас государство виновато тягчайшим образом перед этими людьми, и то, что оно сейчас бросило тех, кто делал химическое оружие в Чувашии, то есть, оружие второго поколения, если честно говорить, то это просто преступление перед людьми.
Иван Толстой: Прессинг – одна из самых долговечных программ, делающихся московскими сотрудниками Свободы. Я разговариваю с бессменным ведущим «Прессинга» Валерием Винокуровым. Валерий, когда спорт нельзя показать, а о нем только нужно рассказывать, то, наверное, и задача журналиста какая-то совершенно иная. В чем вы видите свое кредо?
Валерий Винокуров: Мне вообще больше нравится, когда можно рассказать, чем показать. Я всегда сравниваю выступления по телевидению и по радио. Потому что по телевидению, когда ты выступаешь, то зритель начинает смотреть как ты одет, как ты смотришь, как ты на что-то реагируешь… И мысль твою улавливает не лучшим образом. Я говорю это по большому собственному опыту. Много раз я в этом убеждался. А когда ты еще в эту линию вставляешь спортивные сюжеты и их комментируешь, то тоже твой комментарий телезритель не очень внимательно слушает – ему важно, что показывают. По радио каждое слово ценно. И вот с этой точки зрения мы стараемся, чтобы слова в наших программах спортивных на ветер не улетали.
Иван Толстой: Помните ли вы самую удачную программу «Прессинг»?
Валерий Винокуров: Ой! Это не возможно. Потому что их уже сейчас около 600. Я думаю, что мне легче вспомнить 2-3 неудачных.
Иван Толстой: Вспомните 2-3 неудачных, и в чем была суть неудачи?
Валерий Винокуров: Суть неудачи бывала в том, что гость программы оказывался не радийным человеком. И было очень трудно его вялую речь, да еще с избытком вводных слов и не всегда приемлемых…. Когда одно и то же слово человек повторяет, и почистить бывает трудно, а когда в прямом эфире, то совсем тяжело.
Иван Толстой: Кого из людей спортивного мира вы хотели бы получить в качестве собеседника в студии?
Валерий Винокуров: Хотели бы? Кого еще не получали? А мы всех получали.
Иван Толстой: Программы христианской тематики появились на Радио Свобода еще в конце 50-х. Тогда нашим священником у микрофона был отец Александр Шмеман. В 80-е годы религиозные сюжеты освещал из Мюнхена Марк Смирнов. С открытием Московского бюро встал вопрос о возобновлении программ. Анатолий Стреляный предложил название - «С христианской точки зрения», и ведущего – отца Якова Кротова. Передача называется «С христианской точки зрения», а насколько только по-христиански ставится в ней сам вопрос? Или это вообще разговор на духовные темы?
Яков Кротов: Нет, это, конечно, отчетливо христианская точка зрения, это безусловно. Причем, изначально задача ставилась так: это о чем угодно, но это не о христианстве. Анатолий Иванович требовал, чтобы это были передачи об абортах, о разводах, о шахматах, но не, скажем, о Патриархе. Потому что Патриарх - внутри церкви, а взгляд должен быть наружу. Последние 3-4 года я позволяю себе от этого отклоняться и делаю довольно часто передачи о внутрицерковных проблемах. Я знаю, что слушатели резко распадаются на ту часть, которым интереснее христианская точка зрения на не христианские проблемы, и на тех, которым интересно про церковь. Мне кажется, что большой разницы нет. Все пороки, которые есть в церкви, они есть вовне, все проблемы, которые есть у внешнего мира, они есть и в церкви. Христианская точка зрения здесь понятие очень условное. Потому что единственная настоящая христианская точка зрения - это точка зрения Господа Иисуса Христа. Передача объединяет очень разные точки зрения и, я думаю, что моя точка зрения тоже периодически меняется. Но она тоже развивается. Поэтому это, скорее, поиск христианской точки зрения, нежели ее выдача в готовом виде в целлофане.
Иван Толстой: Вопрос о ваших собеседниках. Как вы их подбираете?
Яков Кротов: Вообще, моя мечта - пропустить через эту радиопередачу всех христиан России, мало-мальски активных. Всех священников, которые умеют говорить, всех протестантов, всех католиков, чтобы был такой звуковой архив панорамы церковно-христианской жизни. Отчасти это выполнено. Потому что у меня в передаче представлен весь спектр, за одним возможным исключением. У меня бывают черносотенцы, антисемиты, крайние либералы. Кого у меня решительно не бывает, не по моей воле, это чиновников. Между тем, советское радиовещание и наше нынешнее российское, которое мне кажется его прямом продолжением, оно, в основном, приглашает чиновников. Это разумно. Чиновник выносит решения, которые определяют жизнь человека. И я был бы рад видеть и чиновников. Кого я имею в виду? Митрополит Кирилл, его спикер отец Всеволод Чаплин. Они бывают на радио, они бывают даже на «Эхо Москвы». Но дело в том, что они не способны к диалогу. То есть, они бывают, когда противник связан по рукам и ногам и слушает, что они говорят. У меня на передаче такого быть не может. Наверное, если бы святейший Патриарх пришел, я бы не стал задавать ему провокационных вопросов. Но слушатели бы задали. С них тоже, знаете ли, дождетесь комплиментов.
К сожалению, это советская организация жизни, когда чиновник не идет на дискуссию. Я неоднократно посылал письма, могу сделать объявление по радио и делывал - не идет. Я особенно не сокрушаюсь. Я выхожу из этой печальной для меня ситуации, зачитывая обширные их интервью, которые они дают. Тем более, что эти люди обычно повторяют одни и те же текстовые блоки. Они очень мало меняются. Так что я сам озвучиваю их позицию и, таким образом, добиваюсь полифонии.
