Ссылки для упрощенного доступа

Лингвисты в российских деревнях, «Новая драма», как она есть, «Нелепая поэмка» Театра юного зрителя, и новейшее историческое пособие по Единому Государственному экзамену






Марина Тимашева: Лето закончилось, учебные заведения и театры начинают новый сезон, а множество людей по осени подводит итоги плодотворной летней деятельности, в их числе – лингвисты, побывавшие в экспедициях в российских деревнях. С профессором кафедры русского языка Петербургского университета Людмилой


Зубовой беседует Татьяна Вольтская.



Татьяна Вольтская: Людмила, я привыкла, что филологи ездят в фольклорные экспедиции, радуются новой найденной частушке, сказке, рассказу, быличке, но вы ведь ездили на озеро Селигер в диалектологическую экспедицию. Это нечто совсем другое. Что вы искали?



Людмила Зубова: Мы искали слова. У нас на кафедре русского языка, как и во многих других учебных заведениях и научных институтах, составляются словари. В том числе, диалектные. Наша экспедиция собирала материал для такого нового словаря «Селигер. Материалы по русской диалектологии».



Татьяна Вольтская: Почему именно Селигер?



Людмила Зубова: Видимо, потому, что до сих пор не были хорошо обследованы эти места в диалектологическом отношении.



Татьяна Вольтская: И в чем заключается эта работа?



Людмила Зубова: Участники экспедиции спрашивают, ходят к жителям деревни. Бывает очень полезно прийти, когда люди сидят в очереди и ждут, когда придет продуктовая машина. Она приезжает два раза в неделю.



Татьяна Вольтская: Автолавка, это называется.



Людмила Зубова: Автолавка. Когда приходит автолавка, собирается большая очередь, люди сидят, им делать нечего. Тогда можно совершенно замечательно спрашивать, и они с удовольствием отвечают. Довольно часто бывает так, что они начинают соперничать друг с другом. Кто-то что-то вспомнил, а другому тоже вспомнить надо. И получаются очень хорошие записи.



Татьяна Вольтская: Что вы спрашиваете?



Людмила Зубова: Вопросы самые разные. Например, мы спрашиваем о том, как раньше работали на полях, когда не было таких инструментов, как сейчас, как засеивали поле, как обрабатывали лен, в какие приметы верили, что ели. И тут выясняется, что ели, например, «чудный месяц». Это такой сборный суп, типа солянки, из самых разных продуктов. Или «дедову мордочку» ели. Это картошка, толченая с водой. Было неожиданно очень много совершенно замечательных, поэтичных, интересных слов, которые очень много открывают в русском языке и, даже, в какой-то степени, в истории русского языка. Во-первых, некоторые слова, которые были нам совершенно не известны, и которые кажутся очень выразительными. Например, маленький участок земли они там называют «шкричок». Или тоже такое выразительное слово «слюз» - слякоть на льду. «Плетуха» - сорняк. Сообразительного называли «чукавым». Потом все наши студенты друг другу говорили: «Какой ты чукавый!». Ловкого, умелого человека называли «доделец». А неумелого – «коверзень». Вообще, «коверзень» это лапоть. «Нестатиша» - некрасивая женщина.



Татьяна Вольтская: У которой стати нет.



Людмила Зубова: Да. «Венечек» - ободок на корзинке. «Приторкыш» - тоже очень понятное и красивое слово - якорь. Собственно, все связано с историей языка. Например, чернику там называют «синюхой». Дело в том, что и в древнем русском языке слово «синий» обозначало не то, что сейчас, а блестящий черный. Поэтому говорили о синих конях, дьявола назвали «синец».



Татьяна Вольтская: Иссиня-черный.



Людмила Зубова: Но иссиня-черный сейчас - не совсем то. Потому что там обязательно был этот компонент - блеск, блестящий. И вот можете себе представить, когда блестящий камушек находят, говорят «синий камень». «Засинивает» - когда тучи надвигаются. Там, правда, блеска уже никакого нет, но синий - это черный. Совершенно великолепные диалектные языковые метафоры. Например, мелкую рыбку называют «овес». «Зыкать» – и быстро бегать, и ухаживать за девушками. Довольно многие слова имеют не те значения, которые в литературном языке. Например, «пьяница» это голубика. Дело в том, что от нее голова может заболеть и закружиться, человек чувствует себя как пьяный. Однажды, на ночь, бабушка говорит: «Да я никуда не езжу, я – домушник». Оказывается, что «домушник» это домосед. А «ханжа» – попрошайка, а «крохобор» – взяточник, а «болтушка» - корова, которая отбилась о стада. Еще есть совершенно замечательные слова, которые очень сильное впечатление произвели. Во-первых, «сутки» - это двери. Стыкаются, соединяются день и ночь, и двери также соединяются. Но я считаю, что самое лучшее слово, самое интересное, которое мы привезли оттуда, это слово «стихи». «Стихи» - это полоски лыка, из которых лапти плетут.



Татьяна Вольтская: Вот это да!



Людмила Зубова: Один человек рассказывал, как он «расплел лапти на стихи». Первоначальное значение слова «стих» - это строка, полоса.



Татьяна Вольтская: Мы до сих пор говорим: в третьем стихе… Мне кажется, от этого значение поэзии только повышается.



Людмила Зубова: Конечно. Любопытно иногда такое ироническое значение, этот юмор народный, очень симпатично и точно. «Козой» называют корову, которая дает мало молока. Есть еще выражение «сталинская корова». Это когда запретили держать коров, а коз разрешили, то коз стали называть «сталинскими коровами». Иногда бывают совершенно неожиданные значения и еще более неожиданные объяснения. Например, что-то такое странное показалось в употреблении слова «палевый». Так вот они говорят, что палевый это цвет блохи, ближе к темно-красному. Есть такие устойчивые выражения, образные, чаще всего: «замертво плакать» – очень сильно плакать, «морозный суп» – пустой суп.



Татьяна Вольтская: Здорово, просто мороз по коже идет!



Людмила Зубова: «Хвосты расплетать» – выяснять отношения. И сплетника называют «нахвостником».



Татьяна Вольтская: Когда вы приезжаете к ним, как они воспринимают ваш интерес, ваши вопросы, ваш приезд?



Людмила Зубова: Мы говорим, что мы собираем материалы для словаря, что сейчас очень интересуются тем, какие в деревнях есть слова, неизвестные городским жителям. Они, конечно, сначала начинают стесняться и говорить: «Да мы серыми словами говорим!». Тоже замечательное выражение! Мы объясняем, что именно эти слова нас и интересуют, это не неграмотность, это радость находить такие слова.



Татьяна Вольтская: Скажите, Людмила, а вообще есть такое понятие как искусство собирателя слов, искусство разговорить человека?



Людмила Зубова: Конечно. Это во многом зависит от собственного характера, темперамента. Студенты в экспедиции очень неожиданным образом раскрываются. Какая-нибудь тихоня, от которой не ждешь никаких успехов, вдруг начинает совершенно замечательно с бабушками разговаривать - бабушки ее понимают, и она их понимает. И наоборот бывает. Мы ищем людей, с которыми можно поговорить. В этой экспедиции у нас счастливая случайность была. Первый человек, к которому нас направили, был Игорь Петрович Минаков. Игорь Петрович Минаков и Татьяна Борисовна Минакова только что написали совершенно великолепную, большую и умную книгу «Селигерский край». Игорь Петрович - историк архитектор, Татьяна Борисовна - биолог и эколог. Они прекрасно знают деревни. Они нам, конечно, много помогли, и мы им очень благодарны.



Татьяна Вольтская: Нет ли ощущения, что русская деревня, как она есть, она, все-таки, исчезает? Что избы понемножку заменяются коттеджами, как и язык, который заменяется тоже чем-то другим?



Людмила Зубова: Да, есть такое ощущение. Но именно там, где появляются коттеджи, там, где появляются новые производства, именно эти деревни имеют какие-то перспективы. Остальные просто умирают. И на севере, в Карелии, очень много деревень, в которых остались самые пожилые жители. Этих деревень уже нет. А деревни поселкового типа, где есть люди разного возраста, где есть школы, где есть производство, они видоизменяются, но выживают.



Татьяна Вольтская: То есть, старое не выживает без нового?



Людмила Зубова: Да, совершенно верно.




Марина Тимашева: Павел Подкладов принес себя в жертву программе «Поверх барьеров» и мужественно ходил на спектакли фестиваля «Новая драма». Бедный, бедный Павел!



Павел Подкладов: Как-то раз я попенял свой любимой актрисе Галине Тюниной за то, что она замыкается в рамках Мастерской Фоменко и не участвует ни в антрепризах, ни в других модных нынче проектах.



Галина Тюнина: Предлагают такие вещи, на которые невозможно согласиться. Потому что смотришь, читаешь и думаешь: я же никогда не скажу это со сцены, я же не смогу этого сделать! Не потому, что я такая хорошая, а потому, что просто внутри меня все зажмется, и я не скажу или не выйду. Природа все равно не позволит. Она держит в какой-то момент. И ты думаешь, что буду репетировать, репетировать, а потом возьму и уйду. Нельзя обмануть людей.



Павел Подкладов: Эти слова я чуть ли не каждый день вспоминал в ходе завершившегося недавно фестиваля «Новая драма». Задолго до начала фестиваля, его идеологи и организаторы пригласили журналистов на пресс-конференцию, в ходе которой поведали о предстоящих спектаклях «Новой драмы» и об основных задачах и перспективах одноименного движения. На этот раз, правда, дело обошлось без воинственных призывов встать грудью на защиту «Новой драмы» от имперских поползновений старого, заскорузлого и до предела прогнившего классического театра. В проспекте фестиваля было написано: «На сегодняшний момент «Новая драма» это самый молодой и перспективный проект современного театрального движения, главный поставщик новых имен, фабрика по производству драматургических событий». Я тут же представил себе, если не настоящую фабрику по производству товаров широкого потребления, то нечто вроде известной телепрограммы с аналогичным названием, и привиделось мне, как наши новые, звездные, фабричной выделки драматурги чередой выходят на авансцену и громко, под звуки хип-хопа, читают свои высокоталантливые пьесы восхищенному залу. А тот потом выбирает лучших из лучших. Но мои маниловские фантазии были прерваны репликой главного отборщика фестиваля Кристины Матвиенко.



Кристина Матвиенко: Это такой фестиваль, в котором очень часто качество спектакля, в таком, общепринятом смысле слова, куда менее важно, чем его идеологическая ценность и, может, даже какая-то его дикость и аутентичность иногда важнее, чем качество.



Павел Подкладов: Наверное, Кристина права, - подумал я, и приготовился внимать и сопереживать острым социальным, пронизанным гражданским пафосом текстам уже известных или только рвущихся к славе дарований. Начался фестивальный марафон с так называемых «читок» пьес. Суть этой формы работы, возникшей на театральном фестивале «Любимовка», состоит в том, что актеры, под руководством режиссера, дня три-четыре репетируют абсолютно новую, никому еще не известную пьесу, а потом выдают на-гора некий полуфабрикат, так сказать, почти спектакль. При этом допускается даже то, что актеры во время действия держат в руках тексты своих ролей. В конце концов, важнее не зубрить текст, а донести до зрителей мысли и чувства драматурга. В первый день фестиваля я попал на одну из таких «читок». Пьеса называлась «Трусы». Суть дела такова. Главная героиня влюблена в этот предмет женского туалета и периодически ведет задушевные беседы с самыми дорогостоящими его образцами, в изобилии развешенными на сцене. Вокруг нее и ее трусов кипит жизнь глухой провинции, населенной алкоголиками, асоциальными элементами, продажными, жирными, похотливыми ментами и грубыми, неотесанными представительницами прекрасного пола. И все бы ничего, нас не удивишь ни стебом над родной страной, ни изображением мерзостей жизни, но на протяжении всей «читки» со сцены неслось такое, от чего уши добропорядочного гражданина, любителя всяких там чеховых и островских, должны были бы не только завянуть, но и незамедлительно опасть, как желтый осенний листок. По долгу службы, я решил было записать фрагмент этого полуфабриката будущего спектакля, но вовремя понял, что практически всю запись придется заглушать пронзительными звуковыми сигналами, часто используемыми в таких случаях на радио и телевидении. И, в результате, в нашем эфире прозвучали бы только предлоги и отдельные междометия. После просмотра вышеупомянутого зрелища я поймал себя на том, что постеснялся пересказать его содержание своим близким даже обычными, печатными словами.


Об этом аномальном, как мне поначалу показалось, эпизоде можно было бы забыть, как о страшном сне, если бы не несколько нюансов. Во-первых, заметил, что среди восторженно принимавших этот спектакль зрителей были наши ведущие и уже даже знаменитые молодые деятели театра, обладатели «Золотой маски». А один из идеологов «новодрамного» движения, известный театральный деятель, ныне режиссер, по рассказам тех, кто с ним общался, был так восхищен пьесой «Трусы», что решил поставить ее в своем театре. Причем заявил, что непременно разденет главную героиню догола. Впрочем, решив, что в семье не без урода, я ринулся в стремительно набиравший силы фестивальный поток за новыми впечатлениями. Тем более, что «читки» уступили место полноценным спектаклям. Первым из таковых стал, простите за модное словечко, но другого в данном случае не подберу, проект под названием «Большая жрачка». Название пьесы, согласитесь, вызывало некоторое опасение, но организаторы фестиваля в программке предуведомили будущего зрителя: «В московской «Большой жрачке», хите «театра. doc » двухгодичной давности, были нелицеприятные подробности телевизионного закулисья – вынос голого человека в паштете и секс на сцене. В польском аналоге все выглядит, как обычная жизнь обычных молодых людей, которых совместная работа заставила строить совместные отношения». Однако, эта, так называемая, «обычная жизнь» была скорее похожа на второразрядный КВН с ужимками и прыжками бездарных актеров и шутками ниже пояса. О лексиконе персонажей наш уважаемый радиослушатель может догадаться сам. Как выяснилось в процессе просмотра этой самой «Жрачки», известные идиоматические выражения очень схожи в русском и польском языках, поэтому наушников для перевода оных не потребовалось. Что ж, - подумал автор этого сюжета, - наверное, телевизионное закулисье это такая клоака, которая иной лексики просто не достойна. Но, предположил, что в спектакле из жизни бизнесменов такое вряд ли услышишь. Там, скорее всего, будет жесткая и нелицеприятная критика рыночных отношений этапа первоначального накопления капитала в России. И я отправился на спектакль «Манагер» в популярном в узких кругах «Театре. doc ». Но и здесь моим ожиданиям не суждено было сбыться. На сцене опять царствовала низкопробная развлекаловка с теми же шутками и жестами, и все той же актерской и режиссерской беспомощностью. А уж по количеству и качеству употребленной трехэтажной матершины герои пьесы - менеджеры среднего звена некоего учреждения, среди которых имели место и дамы - дали бы сто очков вперед любому бомжу или асоциальному элементу из упомянутых в начале этого сюжета «Трусов». Перечень такого рода открытий на фестивале «Новая драма» можно было бы продолжать долго. К сожалению, не стал исключением в этом смысле спектакль замечательного питерского режиссера Андрея Могучева, «Не Hamlet », созданный по пьесе Владимира Сорокина. Впрочем, это не удивительно. Произведения последнего, как известно, всегда отличались высоким уровнем «гуманизма» и «глубиной проникновения в жизнь человеческого духа».


Кому-то мой обзор творческих событий фестиваля «Новая драма» может показаться недостаточно репрезентативным. Признаюсь, что, действительно, не сумел посетить ни одной утренней лекции героев «Новой драмы», а также тусовки в ночном клубе. Вполне возможно, именно эти мероприятия стали настоящим украшением фестиваля. Но на некоторые, с позволения сказать, «проекты» «Новой драмы» меня бы не заманили даже калачом. Приведу лишь анонс одного из них, и вы поймете, почему я манкировал служебным долгом. Это краткое описание спектакля «ЯрМо Contra et Pro », независимого театрального проекта Матюкова из Санкт-Петербурга. «Гей проза Ярослава Могутина – чистая мелодрама. С тем исключением, что предметом переживания журналиста, писателя и модели является он сам и его анус, что чрезвычайно занимательно представлено в спектакле Юрия Васильева и Андрея Матюкова». Дальше продолжать, думаю, не стоит. Наш уважаемый слушатель после этого сюжета может впасть в отчаяние, решив, что современный отечественный театр решительно и бесповоротно деградирует. Но спешу вас разуверить – не все еще прогнило в датском королевстве. И свидетельство тому - несколько замечательных спектаклей, показных на фестивале. Например, «Чернобыльская молитва» режиссера Йоэла Лехтонена по документальным текстам Светланы Алексиевич. Уж не знаю, каким боком вписывается в рамки движения «Новая драма» это произведение, да и не важно. Главное, что рассказанные со сцены живые свидетельства трагедии мирового масштаба, случившейся 20 лет назад, резали в кровь души и зрителей, и замечательных молодых актеров, занятых в спектакле. Событием стали также спектакли пермского театра «У Моста» по пьесам модного нынче ирландского драматурга Мартина Макдонаха, которые тоже с трудом можно причислить к разряду «Новой драмы». Тем не менее, маленький провинциальный театр, в своих негромких камерных спектаклях в постановке руководителя Сергея Федотова, продемонстрировал высочайшую театральную культуру и такой класс актерской игры, который не снился большинству нашей «новодрамной» братии. Отмечу, кстати, что пьеса Макдонаха «Красавица из Линнэна» дважды фигурировала в программе фестиваля. Под занавес ее показал Театр имени Евгения Вахтангова. Спектакль по этой пьесе - «Королева красоты» с Аллой Казанской и Юлией Рутберг в главных ролях - поставил известный воронежский режиссер Михаил Бычков. Но, надеюсь, что об этом спектакле чуть позже будет разговор особый. Не могу не упомянуть и спектакль по пьесе Елены Исаевой, показанный в уже упомянутом театре «Док». Называется пьеса довольно игриво «Док.тор». Поставил ее очень талантливый актер, режиссер, музыкант и композитор Владимир Панков. Главного героя, провинциального врача, каждый день сталкивающегося с пограничными ситуациями в жутких условиях больницы в российской глухомани, блистательно сыграл актер московского Театра имени Пушкина Андрей Завадюк.



- Он, уже прошедший через онкологический диспансер, списанный на симптоматическое лечение…


- То есть, там уже все настолько, что радикально не вылечишь…


- Его привозят с асфиксией…


- То есть, он задыхается, синий…


- Прорастание трахеи такое – воздух не идет!


- Одним словом, я понимаю, что в этой истории ничего не нужно было делать, и уже сейчас, с опытом, я и не стал бы ничего делать. Смотрю я на это ужасное синюшное лицо…


- Попытки вздохнуть…


- И я, черт меня дернул, попер на трахеостому через опухолевую ткань. А там анатомии никакой. По сути, все… Ну, как и полагается, подходя к трахее, я напоролся на яремную вену… Знаете, есть такая крупная вена, основной отток крови из мозга… И начинается такое жуткое кровотечение, фонтан этой крови, фонтан этой черной крови гипоксичной! Хватаю зажимами, пытаюсь хоть как-то остановить, а оно крошится у меня в руках, потому что опухоль.. И - вжик, у меня под руками, и уходит. Стою я в этой черной крови гипоксичной… Честное слово, сдохнуть хочется, такое ощущение, что взял, горло человеку перерезал, а он умер. Хорошо еще, хоть наш анестезиолог, Михалыч, он мне стакан спирта налил, я хряпнул…


- Андрей, ты пойми, у тебя мотивация основная была - спасти человека.


- А во-вторых, ты избавил его от страшной смерти, от удушья. Просто кровь ушла из мозга, и все - мгновенная смерть.



Павел Подкладов: Этот спектакль, рассказом о котором я и завершаю сюжет о фестивале «Новая драма», показал, что оказывается можно без единого бранного слова и стеба поведать о болевых точках нашей не всегда радостной жизни. Надо просто хоть немножечко любить и жалеть тех, о ком ты рассказываешь.



Марина Тимашева: Еще раз благодарю Павла Подкладова за профессиональную стойкость. И ещё раз прошу прощения за то, что в передаче про КУЛЬТУРУ мы вынуждены уделять внимание мероприятиям, которым больше подошла бы рубрика «Происшествия»: там, где пьяные драки, скандалы в пивных и матерная брань. В принципе, это не наше дело, но поскольку граждане, которые так самовыражаются на сцене, официально считаются деятелями театра, а СМИ переполнены их рекламой, то будет правильно довести до людей и другое мнение о том, что происходит под вывеской «Новой драмы». Я понимаю, что для устроителей никаких авторитетов нет, а для меня - есть. Один из них – Юрий Норштейн. Цитирую: «В искусстве матом пользуются от недостатка подлинного. Это легкий наркотик, который заменяет подлинно эмоциональное состояние. Наркотик дает эмоциональное состояние, но убивает организм. Сквернословие в искусстве это удел трусливых людей, которые боятся жить по-настоящему». Ну, а жюри фестиваля следует поблагодарить за то, что премию в номинации лучшая пьеса на русском языке решено не вручать, что лучшим спектаклем признан «Док.тор», лучшей женской работой - роль Анны Галиновой в «Чернобыльской молитве», а специальной Премии жюри удостоен Иван Маленьких из Театра «У Моста». Выходит, что мнение жюри в основном совпало с мнением Павла Подкладова.



Марина Тимашева: По сути, рассказав о спектакле студии Сергея Женовача «Захудалый род», я начала знакомить вас с теми спектаклями, которые без сомнения войдут в афишу национального театрального фестиваля «Золотая маска». И продолжаю заниматься тем же самым. Еще один очевидный номинант на премию – «Нелепая поэмка» Камы Гинкаса в декорациях Сергея Бархина в московском Театре юного зрителя. Это инсценировка трех глав из романа Достоевского «Братья Карамазовы»: диспут Ивана и Алеши и «Легенда о Великом Инквизиторе», которую «нелепой поэмкой» называет ее автор – Иван Карамазов. На левой стороне сцены, на фоне кирпичной кладки, до поры до времени таится нечто, укрытое тканью. Когда дело доходит до «Легенды о Великом инквизиторе», ткань падает, и вы видите множество деревянных католических крестов, от больших – почти в высоту сцены - до самых крошечных. С них мы и начнем разговор с режиссером Камой Гинкасом.


Кама Миронович, на сцене - огромное количество крестов всех размеров, и все эти кресты - католические. Я понимаю, что с одной стороны, это связано с тем, что действие «Легенды о Великом Инквизиторе» разворачивается в средневековой Испании, но, с другой стороны (полагаю, что не я одна), подумала о том, что в Литве есть знаменитая Гора крестов или Крестовая гора.



Кама Гинкас: В Литве есть очень старая традиция ставить крест возле собственного дома. Крестьянин сам пилил крест, сам вырезал фигурки. Это потрясающе известная во всем мире деревянная литовская скульптура. Человек должен сам свой крест нести и сам его поставить. Ставили по разным случаям. Скажем, сын вернулся с войны, хороший урожай, корова отелилась. А если это очень важное событие, то человек не на перекрестке, близко к своему хутору, ставил крест, а через всю Литву на телеге тащил крест и рядом с Шауляй, святым местом, на Крестовой горе, ставил свой крест с надписями. Это ведь все как лес, причем, густой лес. Ты ходишь, продираясь сквозь кресты, которые стоят, висят… И на одном из крестов была потрясающая надпись: «Боже, дай мне ума!». А потом все кресты сожгли. Хрущев велел сжечь. И какое-то время ее не было. Потом литовский студент в садике напротив оперного театра сжег себя. И вдруг, на следующий день, на Крестовой горе возник крест. Местное начальство или какое-то другое велело его спилить. Его спилили. А на следующий день появился другой крест. Его тоже спилили. Это уже почти миф, но вся трава, которая росла на этой горе, была скошена в виде креста. Плюнули, не стали больше запрещать и опять возникли кресты. И вместе с Сергеем Бархиным, который знал про эту гору, мы обсуждали, что нам надо искать, я ему показал фотографии, и он сказал: «Так вот это и надо». И мы стали делать это. Хотя возникло огромное количество художественных проблем. Ведь там потрясает именно то, что это миллион крестов, и возможно в театре дать ощутить, что ты находишься как в лесу. И обилие крестов - от десятиметровых до пятисантиметровых, которые висят, как борода на больших крестах - как это сделать в театре? Кроме того, такая вещь перестает в театре действовать, если она с самого начала. Считается, что я люблю метафоры, а я ненавижу метафоры и символический театр. Тогда зритель читает: «а, это обозначает то-то». И все. В театре должна вместе с действием раскрываться множественность значений всего того, что происходит в театре, в том числе, и пространства.



Марина Тимашева: Правую часть сцены художник Сергей Бархин превратил в маленький трактир – там, за столом и начинается спор братьев Карамазовых. Иван (Николая Иванова) ответа от Алеши (Андрея Финягина) не ждет, ему надо выговориться, тот это знает и, робея, вслушивается в нервную лихорадочную речь.



Кама Гинкас: Действие, на самом деле, происходит в вонючем трактире, где кругом пьют, где чесоточные нищие носят своих визжащих детей. Это принципиально у Достоевского. Где еще о Боге и о бессмертии можно говорить, как не в таком вонючем трактире? Потому что все остальное - фальшь, все остальное это с трибуны, все остальное это президентские кресты в известных соборах. Достоевский не верил в это, а верил в мальчиков, которые в непотребных местах затевают разговор о том, что их мучает.



(Сцена из спектакля)



Марина Тимашева: Убогий трактирчик заполняется не менее убогой массовкой: нищие, слепые, мычащие, корявые обрубки и те, кто ими прикидывается, вечно беременные женщины с толстыми мальчиками, усаженными в тачки вместо колясок. Если бы Брейгель рисовал русских оборванцев, вышло бы нечто подобное. Таких « черненьких» не то, что полюбить, на них и смотреть-то тошно.



Кама Гинкас: Возникли эти никчемные, грязные, убогие, безъязыкие, которые не могут выразить себя, недолюди, но живые существа. И их нечленораздельный, невнятный хор, который воздействует своими стонами, шепотами, нытьем, канючиньем, - эта какофония, которая превращается, в результате, в хорал. Какофонический, может быть, но хорал. Потому что все это живые существа. И Великий Инквизитор не может допустить, что, как ему кажется, Иисус Христос их не берет во внимание.



(Сцена из спектакля)



Марина Тимашева: Толпу представляет всего 8 актеров, но режиссер знает, как добиться эффекта столпотворения на сцене. Дело не только в том, что актеры постоянно перемещаются с места на место, а места не так уж много, поэтому пространство заполнено людьми. Но у каждого из них на груди – монитор, экран, изображение все время меняется, появляются и исчезают лица – черных и белых, мужчин и женщин, детей и взрослых.



Кама Гинкас: Я придумал эти телевизоры и придумал, что там должны быть многонациональные, многорасовые, многоконфессиональные лица. Чтобы это был не только тот убогий, который несет телевизор, но чтобы было их еще какое-то количество. Потому что человек рождается и умирает. Значит, уже хорошо бы его показать. Там же вопрос о смерти есть, а если нет бессмертия, то зачем?



Марина Тимашева: Я просто все время думала о Достоевском в связи с тем, что вы раньше делали Чехова, вот эта чеховская тема - или знать, зачем живешь или все трын-трава.



Кама Гинкас: Это же не чеховская тема. Чехов так это высказал. Это и называется проклятые вопросы – кто мы, зачем мы и куда мы идем? Каждый создающий человек задается этим вопросом.



Марина Тимашева: И прежде, и сейчас, когда читаешь, это довольно очевидно, что Достоевский все-таки имел в виду сделать такой памфлет на католического Великого Инквизитора. И сам Достоевский, видимо, этого католического Инквизитора ненавидел ровно так, как он ненавидел поляков…



Кама Гинкас: Во-первых, ничего подобного. Неправда, что Достоевский хотел низложить католичество. Хотя, а кто восхваляет Инквизитора? К католицизму можно относиться по-разному, но к Инквизиции - однозначно. Но ведь эти вопросы задает Иван. Какое ему дело до какой-то далекой средневековой Инквизиции? Иван, в тот момент, когда, может быть, он, так сказать, «уедет в Америку»… У Достоевского уехать в Америку это значит покончить с собой. В «Преступлении и наказании» Свидригайлов уезжает в Америку. Мы знаем, как он уехал в Америку. И это как раз момент, когда Иван, может быть, через час или завтра покончит с собой. Что, он будет разрешать противоречия православия и католицизма? Да бред! И, вообще, эти вопросы, которые там ставятся, как относиться к человеку – как к ничего не понимающей твари дрожащей, не отвечающей за себя, или как к богоподобному существу, которое имеет свободу выбора и имеет право задавать вопросы, в том числе, и Иисусу Христу? Все персонажи Достоевского задаются этими вопросами. Потому что самого Достоевского, не католика, православного, истово верующего и истинно верующего, всю жизнь занимают только эти вопросы. Ей Богу, я знаю, я слишком залез в Достоевского и слишком долго живу им, и я знаю, как режиссер, который должен перевоплотиться в персонажа, что Достоевского всю жизнь только эти вопросы и мучают. Но Достоевский понимал, что это до такой степени страшные вопросы, что он всегда отдает эти вопросы своим персонажам. Но эти вопросы до такой степени в монологе Ивана заострены, что ему этого мало, и он это все еще третий раз передает Великому Инквизитору. Он его поместил в далекой, неизвестной Достоевскому Испании. Достоевский никогда не был в Испании. Иван тоже. И еще в средние века! Чтобы только это все отстранить, отдалить, уж слишком интимные, физиологически выстраданные всей жизнью, каждой секундой вопросы мучали Достоевского. Да, ненавидел католиков, да, ненавидел поляков. Но это совсем другое. Напиши трактат, напиши в дневниках не как писатель про это. Тем более, что в конце там есть хитрость такая. Испугавшись того, что он слишком открылся, автор дает Алеше говорить. «Это все католики». Иван говорит: «Так ты что считаешь, что все католики они такие?». И, вдруг, даже Алеша говорит: «Да нет, нет». И, вдруг, странная фраза: «Даже напротив».



Марина Тимашева: К разноликой и разномастной толпе, да еще ко всему зрительному залу, обращена страстная, но иссушающая душу речь Великого Инквизитора. Огромному монологу Игоря Ясуловича зал внимает, почти не дыша. Кама Миронович, Вы назначаете на эту роль Игоря Ясуловича. И как всегда бывает, даже если роль отъявленного негодяя, не имеющего такой мощной философской, теологической, человеческой аргументации, каковая есть за Великим Инквизитором, а даже если просто вы назначите великого актера на роль какого-нибудь негодяя, то выйдет , что негодяй и есть самая привлекательная для зрителя персона.



Кама Гинкас: Ясуловича, кого бы он не играл, ты его будешь обожать. Не только потому, что это грандиозный, большой артист, а потому что это человек, который, что бы он ни играл, он всегда вызовет сочувствие, и ты ему будешь верить. Важно, чтобы зрительный зал пошел легко, свободно, с доверием за Великим Инквизитором, верил бы ему до конца, и только буквально в последнюю секунду понял, кому он верит. Потому что Антихрист это Христос только наоборот. Мы - животные. Да, мы хотим заглядывать в щелку и видеть чужой половой акт. Но зачем в нас это стимулировать? Конечно, во всех это есть. Но цивилизация, мама, папа, хорошие книги, хорошая музыка, хороший театр, религия выкорчевывают из нас эти животные вещи, которые никуда не уходят, они все равно остаются. Дай им чуть-чуть. Скажи: «Ты беден потому, что жид пархатый отобрал у тебя…». И сразу легко. Не я плох, потому, что я бездарный, ленивый или еще что-то, а потому, что он отобрал! Так вот, как относиться к человеку? Верить, что он не животное, что он справится со своей животной природой, что не надо его вести? Что он сам выберет свет, правду, справедливость? Иначе, по Достоевскому, выберет Христа, а не Великого Инквизитора, выберет Христа, а не Антихриста? Это не столько про Инквизитора, сколько про нас, про то, кто мы.



Марина Тимашева: Кама Гинкас говорит, что не любит метафор, однако, в спектакле они есть и очень властные. Например, буханка черного хлеба, распятая на кресте. Толпы, соблазненные логикой Великого Инквизитора, молятся ей. Вспоминается знаменитый брехтовский зонг: «Сначала хлеб, а нравственность потом». Неужели мы и впрямь хотим, чтобы это было так?



И вот еще что. Я долго искала повода прочитать в программе поразившее меня стихотворение Дмитрия Быкова. И сейчас, мне кажется, это будет уместно. Стихотворение называется «Теодицея», в эпиграф вынесен текст из книги Михаила Веллера: «На, сказал генерал, снимая «Командирские». Хочешь – носи, хочешь – пропей». Читает сам автор.



Дмитрий Быков:



Не всемощный, в силе и славе, творец миров,


Что избрал евреев и сам еврей,


Не глухой к раскаяниям пастырь своих коров,


Кучевых и перистых, - а скорей,


Полевой командир, не брит или бородат,


Перевязан наспех и полусед.


Мне приятней думать, что я не раб его, а солдат,


Может быть, сержант, почему бы нет.



О, не тот, что нашими трупами путь мастит,


И в окоп, естественно, не ногой,


Держиморда, фанат муштры, позабывший стыд,


И врага не видевший, - а другой,


Командир, давно понимающий всю тщету,


Гекатомб, но сражающийся вотще,


У которого и больные все на счету,


Потому что много ли нас, вообще?



Я не вижу его верховным, как ни крути.


Генеральный штаб не настолько прост.


Полагаю, над ним не менее десяти


Командиров, от чьих генеральских звезд,


Тяжелеет небо, глядящее на Москву


Как на свой испытательный полигон.


До победы нашей я точно не доживу -


И боюсь сказать, доживет ли он.



Вот тебе и ответ, как он терпит язвы земли,


Не спасает детей, не мстит палачу,


Авиации нет, снаряды не подвезли,


А про связь и снабжение я молчу,


Наши танки быстры, поем, и крепка броня,


Отче наш, который на небесех!


В общем, чудо и то, что с бойцами, вроде меня,


Потеряли еще не все и не всех.



Всемогущий? - о нет. Орудья на смех врагу.


Спим в окопах - в окрестностях нет жилья.


Всемогущий может не больше, чем я могу,


«Где он был?» - Да, собственно, где и я.


Позабыл сказать: поощрений опять же нет.


Ни чинов, ни медалей он не дает.


Иногда подарит - кому огниво, кому кисет,


Скажем, мне достались часы «Полет».



А чего, хорошая вещь, обижаться грех.


25 камней, музыкальный звон.


Потому я чувствую время острее всех -


Иногда, похоже, острей, чем он.


Незаметные в шуме, слышные в тишине,


Отбивают полдень и будят в шесть,


Днем и ночью напоминая мне:


Времени мало, но время есть.



Марина Тимашева: Спасибо Дмитрию Быкову за то, что согласился прочитать свое стихотворение, а еще больше за то, что его написал.



Марина Тимашева: Недавно наш рецензент Илья Смирнов озвучивал в эфире тесты Единого экзамена по обществоведению. Из них следовало, например, что человеческого общества как такового не существует. Несуществующее общество смеялось. А поддержку Смирнову неожиданно оказал один из главных реформаторов образования, ректор Высшей школы экономики Ярослав Кузьминов.


http://www.svobodanews.ru/articlete.aspx?exactdate=20060722170013317 Только, по его мнению, «ахинея» возникает не потому, что порочна сама идея ЕГЭ, а по вине конкретных специалистов, которые писали ещё «советские учебники обществознания» и теперь «перестроились, как могли». Сегодня Илья Смирнов продолжает тему ЕГЭ с очередным пособием – на сей раз уже по истории.



Илья Смирнов: Аргументация в пользу компьютеризованного «Поля чудес» вместо нормальных экзаменов, сводится к нескольким пунктам. Во-первых, ужасы коррупции в вузах, которые, может, и ужасны, но к делу отношения не имеют: в больницах и судах взяточничества не меньше, но никто, вроде, не требует переводить их на «Единый диагноз» и «Единый приговор», а также футбол на «Единый счёт». Без игры, по пенальти. А по делу утверждается, что тесты плохи оттого, что составлены плохими специалистами. Школьники и их родители возмущены с непривычки. Вот привыкнут к заполнению клеточек, как к турникетам в автобусе, и перестанут возмущаться. Наконец, говорят, что противники ЕГЭ просто не в курсе прогресса: ведь сейчас это не одни только тесты, для получения высокого балла нужно отвечать и на задания так называемой «категории С», которые «предполагают развёрнутый письменный ответ».


Итак, открываем самое свежее, 2006 года пособие по ЕГЭ. «История», подзаголовок «сдаём без проблем», издательство «Эксмо». Первое же задание: «Выберите правильный ответ. Древние авторы словом «Русь» называли государственное образование, сложившееся в районе…» Ответ «Волги» неправильный. Правильный - номер 4, «Среднего Поднепровья». Между тем, в науке утвердилось мнение, что слово «Русь» - скандинавско-финского происхождения. Так называли экипажи гребных судов. Что касается одноименного «государственного образования» с центром сначала в Ладоге, потом в Рюриковом городище, и только потом в Киеве – то оно сформировалось на речных торговых путях, из которых более раннее направление - волжско –донское.


Переворачиваем страницу. «Соседями восточных славян были…» На выбор: печенеги, германцы, бедуины, итальянцы. Правильно – печенеги. В действительности же ближайшими соседями славян являлись всё те же скандинавы, то есть германцы, о чём свидетельствуют не только письменные источники, но и материалы Ладожской, Новгородской, Смоленской археологических экспедиций.


«Историческое значение победы на Куликовом поле…» Правильный ответ под цифрой 2: «Московские князья стали передавать великое княжение как свою «отчину», не спрашивая согласия ордынских ханов». Вот те на! Василий, впоследствии «Тёмный», просил у хана Улу – Мухаммеда великого княжения как «улуса, по твоему царёву жалованью». А соперника своего, князя Юрия обвинял как раз в том, что тот хочет действовать «по мёртвой грамоте отца своего (то есть Дмитрия Донского!), а не по твоему жалованью вольного царя». После решения в Орде этого спора (понятно, в чью пользу) с Василием был отправлен на Русь «царевич Мансырь Улан, который и посадил его на великое княжение 5 октября 1432 года» Смотри у А.А. Зимина, «Витязь на распутье», страница 48.


Как видите, сдавать историю (как и любую другую науку) «без проблем» не получается.


И виноваты не конкретные авторы пособия, а сам принцип теста. Именно формализация того, что формализации не поддаётся, превращает малейшую некорректность в грубую ошибку, от которой пострадает как раз лучший ученик. А выигрышная стратегия – тупая механическая зубрёжка.


Конечно, можно придумать одноклеточные задания. На даты. Или берутся хрестоматийные имена и надо указать, были они: 1. композиторами, 2. писателями и так далее. Если у кого-то Левицкий и Боровиковский окажутся полководцами, а Шаляпин учёным, то он сам… Двоечник? Нет, скорее он просто запутался в клеточках и циферках. Я ведь сам сейчас по 10 раз перепроверяю, под какой буквой какой темы на какое задание ответ. Уважаемые слушатели! Попробуйте без помарок заполнить бланк сложной анкеты, связанной с визами или налогами. И посочувствуйте жертвам ЕГЭ.


Наконец, задания «категории С» – «с развёрнутым письменным ответом». О чем? Например: «Каковы итоги индустриализации?» Или: «Какое общество было построено в СССР к концу 1930-х гг.? Сопоставьте различные оценки и изложите своё мнение». Извините, но это сочинение по истории. А даётся на него не 4 часа, а, согласно тому же пособию, 12 – 15 минут, причём человеку, который ещё не отошёл от игры в крестики – нолики. Тут нужно не среднее образование, а истфак плюс ещё литинститут. И нервы разведчика. А самое смешное (сквозь слёзы) - то, что с задачей на изложение серьёзных проблем в ритме клипа катастрофически не справляются сами экзаменаторы.


Вот термин «смерды». Раньше его переводили как «свободные общиннники», что вызывало недоумение – с чего же это слово стало в русском языке бранным? Последние лет 30 в науке утверждается иная точка зрения. Смерды – как раз неполноправные, зависимые люди. Авторы пособия в целях экономии изготовили из двух версий нечто гибридное. И выдали школьникам за образец. Такая же путаница – в попытках объяснить, кто такие диссиденты и чем отличаются (если отличаются) от правозащитников: «термин «диссиденты» применялся по отношению к советским гражданам, открыто противостоявшим действиям властей или проявлявшим иную общественную активность, не санкционированную властью». Изуверская секта; педагог, осуждённый за сексуальную практику по месту работы; просто компания идиотов, вознамерившихся отметить день рождения Гитлера тогда, когда это было ещё всерьёз запрещено – всё это, что, диссиденты? Соседний образец, как надо отвечать на вопрос категории «С» - характеристика Хрущёва: сплошь кавычки и клинический субъективизм. Никита Сергеевич виноват в том, что его методы были «большевистские» (в кавычках!) и «командные», а также непоследовательные и половинчатые. Интересно, какими небольшевистскими методами авторы хотели бы вооружить Хрущева? Может, у них отыщутся ещё некапиталистистические для Черчилля?


Из задания в задание вдалбливается в головы так называемый «тоталитаризм» - универсальная отмычка к советскому периоду, при этом «закономерности» сведены к политике и «низкому уровню культуры», а история великой страны – к убогой схеме, в которой нет принципиальных различий между 37 годом и 87-м. Цитирую: «Трагедия Горбачёва заключалась в том, что он пытался реформировать тоталитарный общественный строй, который невозможно изменить, а можно только уничтожить». Между тем, во-первых, советский строй при Горбачеве нельзя считать «тоталитарным» даже по тому корявому определению «тоталитаризма», которое дано в самом пособии. Во-вторых, расскажите это китайцам: «нельзя изменить, только уничтожить». Смех долетит до гималайских гор.


Я не придираюсь к опечаткам: почему славянский бог Хорс переименован в Хороса (не иначе, как в честь известного специалиста по политэкономии). Претензии принципиальные. К тому, что «потерпели крах татаро-литовские планы раздела Руси» – именно такие, совместные татаро-литовские! – после чего у нас, оказывается, «политические причины преобладают над экономическими», а самодержавие объясняется через «родовые символы русской цивилизации».


Вооружившись такими пособиями, Министерство образования сделало в этом году ЕГЭ по истории обязательным. Опять не ведают, что творят? Всё они ведают. Недавно Виталий Третьяков опубликовал с собственными комментариями проект программы Союза Правых Сил, где особое место уделено скорейшему внедрению «Болонских» ноу-хау, которые прицельно рассчитаны на снижение уровня образования: подмена наук «модулями», дипломов бумажками непонятно о чём, знаний «дискурсами», то есть болтовнёй, а экзаменов, соответственно, тестами. А наш министр, вроде бы, от другой партии, последовательно (запятым по пятам, а не дуриком), претворяет в жизнь программу «оппозиционного» СПС. С чего бы это?


Вот вам вопрос к экзамену по новейшей истории. Не самый трудный. Но в 12 минут всё равно не уложиться.





Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG