В Андреевском монастыре 15 ноября простились с Валерием Сендеровым, советским диссидентом, математиком и публицистом. Он скончался на 70-м году жизни после тяжелой болезни.
С конца 1970-х годов Валерий Сендеров участвовал в деятельности запрещенного в СССР Народно-трудового союза российских солидаристов (НТС) и Международного общества прав человека. Начав преподавать во 2-й московской физико-математической школе, Сендеров обратил внимание, что его ученики-евреи, вне зависимости от своих способностей, проваливаются на вступительных экзаменах в МГУ. В эфире Радио Свобода он рассказывал: "Уже в 1967-1968 году поступить стало практически невозможно. Это была отработанная система, которая отчасти диктовалась сверху. Хотя в ней допускалась большая самодеятельность, это были отнюдь не только инструкции. Но эта самодеятельность поощрялась и поддерживалась, она вписывалась в общую структуру государства и общества". В самиздате Валерий Сендеров опубликовал статью "Интеллектуальный геноцид" о дискриминации евреев в советских вузах и вместе с Борисом Каневским основал кружок, в котором готовили еврейских абитуриентов к поступлению на мехмат, объясняя, как не дать экзаменатору себя "завалить".
В передаче Радио Свобода, посвященной НТС, Валерий Сендеров рассказывал, что его знакомство с этой основанной в 1930 году организацией началось с чтения выходившего в Германии журнала "Посев". "Я очень долго себя не считал членом, хотя и поддерживал прочные контакты. Для закона так называемого это, конечно, все равно, но внутренне для меня это разные вещи, я человек вообще не политический. Надо все упрощать, политическая борьба – вещь несложная, и я тогда видел себя уже и членом, хотя в действительности был просто плотно сотрудником".
В 1982 года Валерий Сендеров был арестован по обвинению в антисоветской пропаганде и агитации и приговорен к семи годам лагерей строгого режима с последующей ссылкой на 5 лет. В марте 1987 года – наряду с другими политзаключенными – был досрочно освобожден.
Он был одним из самых ярких героев политической Москвы конца 80-х, участвовал в диссидентских дискуссиях и правозащитных семинарах, проходивших на частных квартирах, издавал машинописный философский журнал, фактически возглавил представительство НТС в СССР и только в это время, как он сам рассказывал, впервые познакомился настоящими членами этого антисоветского союза, работавшими в ее франкфуртской штаб-квартире.
О Валерии Сендерове говорит бывший политзаключенный Павел Проценко, который проходил по его делу.
– Я познакомился с ним формально 22 июня 1982 года. Меня схватили возле моего дома люди в штатском. И оказалось потом, что это по делу Валерия Сендерова, которого я не знал, только слышал. Они воспользовались предлогом, так как в это время его арестовали, и в Москве, Киеве и других городах проводились обыски. Вот они и ко мне нагрянули. Прошло много лет, и в 1987 году, когда я уже освободился из лагеря, я приехал в Москву и посетил Валеру. Так с осени 1987 года началось наше настоящее знакомство.
– Сендеров был отважным человеком. Для сотрудничества с НТС, главной антисоветской организацией, требовалась необычайная отвага. У него была позиция абсолютно бескомпромиссная.
Он просто принял решение, что будет жить по другим законам
– Да, он был человеком необычайного мужества. Но мужество было и у народовольцев, революционеров-бомбистов. У Валерия Сендерова был совершенно другой характер. В мире невероятно формализованном, когда страной управляли через законы, указы, через бюрократию, вспухшую неимоверно даже по сравнению с царским временем, он просто принял решение, что будет жить по другим законам. И это был закон совести. Для него он отождествлялся с законом христианским. И он решил – я не буду им подчиняться. И стал человеком, с которым просто эта система ничего не может сделать. Он был человеком невероятным, с огромным диапазоном действия, с решимостью на самые невероятные дела. НТС был страшным пугалом для всех, люди говорили шепотом. Ты можешь заниматься правами человека, но только не с НТС, потому что это антисоветчина, чуть ли не вооруженная борьба. А Валера принял решение, что, да, я открытый член НТС, и заявил об этом на следствии, потом на суде. Казалось, что это самоубийственная вещь. Но он выжил. В 1987 году он ощущал колоссальный прилив сил, возможностей, действий для России, в будущее которой он верил, и, конечно, для своих идей, идеалистических идей, которые были для него выше всего. В этом смысле он, конечно, рыцарь без страха и упрека.
– Я думаю, что здесь сыграла роль его профессия. Ведь он был математиком и подходил к общественным проблемам с точки зрения строгой научной логики.
– Да, в его личности это поразительно соединялось. Он великолепный талантливый математик. Еще в 70-е годы мне о нем рассказывали друзья, заканчивавшие физтех, с восторгом, что это уникальный математик по своему дарованию, с огромным будущим, который выбрал такой необычный путь – нонконформизма. Они не понимали почему, но считали, что это человек, который не связан с материей, идеалист с большой буквы. В нем сочеталась эта удивительная логика, ясность мышления и доказательная база. Недаром статья о преследованиях евреев при поступлении в вузы очень доказательна, очень четко написана. И одновременно широкий внутренний кругозор, очень свободный, раскованный, который мечтают иметь люди гуманитарных наук, такая легкость в поиске мыслительном. У него все это совмещалось. Такой необычайный человек.
– Вы сказали, что он был воодушевлен перестройкой. Как он воспринимал то, что происходило в последние годы, в путинское время? Был ли он подавлен, разочарован?
Он считал, что можно просвещать власть
– Есть такой узловой пункт, когда в 1987 году с ним встречался в Чистопольской тюрьме заместитель Генпрокурора. Ему предлагали написать бумагу с просьбой об освобождении. Он написал приблизительно следующее: если меня освободят по любому закону последнего законного правительства России (а это Временное правительство), то я не буду возражать. В этом он весь. Он считал, что нельзя действовать революционным путем, что нужно идти на разумный диалог с властью. Это было его убеждение. А с другой стороны, он понимал, что путь компромиссов не может быть безмерным. Поэтому, когда началась перестройка, он воспринял это время как возможность очиститься обществу, преобразиться и, конечно, избавиться от коммунизма. Поэтому он был очень рад 1991 году. Он проводил время в Белом доме. Потом он приветствовал новую Россию, которая родилась, и надеялся, что это будет путь, щадящий общество, учитывающий его культурное многообразие и социальную избитость. И когда он увидел, что к концу 90-х такое безобразие стало происходить, когда общество грабили, на культуру не обращали внимания, он испытывал боль и разочарование. Правление Путина он воспринял как возможный некий новый шанс новой перестройки России. Последний его текст, который он опубликовал в журнале "Знамя" этим летом, касается вещей его детства, в частности шкафа, который рабочие подарили его отцу за его бессребренность. Это было еще во времена Сталина. Поскольку отца преследовали, то рабочие эти выражали солидарность вопреки сталинскому времени. И вот он пишет такую фразу, что в новой России порой невозможно дышать. "И когда дыхание сдавливается, то я вспоминаю этот шкаф, который в самое страшное время свободные работяги подарили свободному отцу". Это его боль, переживание нарастания бюрократического давления на частного человека, возмущение этим неотказом от коммунистического наследия, от этой идеологии, которая прослеживалась в культуре. А он очень активно участвовал в культурных акциях. Он невероятно плодовитый публицист был. Печатался в огромном количестве толстых журналов. Он всюду сталкивался с новой бюрократической системой. Это его возмущало. Но он надеялся, что надо апеллировать к власти, надо убеждать ее, разворачивать ее к просвещению. Он считал, что можно просвещать власть. Он находился в некотором внутреннем дискомфорте, тупике, потому что видел, что власть не очень-то идет на диалог, хотя он рассчитывал на него.
