Письмо из Израиля: «Здравствуйте, Анатолий Иванович. Следить за ситуацией в России для меня - большой азарт, словно смотришь увлекательный детектив! И вот мое грустное наблюдение, из-за которого села писать вам свою "жалобу". В милом, спокойном, благодушном Израиле появились "путинские". Тренировочный костюм, босоножки поверх носков, странные детские прически. Это сигнал "отойди подальше", потому что поближе будет хамство и мат через слово. Я практически не слышала этого двадцать два года. В супермаркете две продавщицы обсуждали свои проблемы, практически чистым матом. Сделала им замечание: "Я знаю русский, и не я одна, пожалуйста, не ругайтесь". Получила давно забытое: "Не твое дело, купила и уходи". "Вы, - говорю, - уже не в России". И не нашлась, что ответить на ответную реплику "А где, по-вашему?" Ой, похоже, уже не совсем в моем милом, спокойном и благодушном Израиле... С уважением Талья, в прошлом Наталья».

Спасибо за письмо, Талья-Наталья. Вас не одну коробит самое свежее русскоязычное пополнение Израиля, да и всего Запада. Такое вот раскрепощение. Люди как-то внезапно, скачком, огрубели, особенно женщины и молодёжь, особенно, опять же, женская молодёжь. Эмансипация. Количество причудливой русской свободы перешло в качество… в давно ожидавшееся качество. Всерьёз его предвидеть стали где-то с середины девятнадцатого века. Хотелось бы угадать, как эти изматерившиеся миллионы поведут себя, когда Кремль решит как следует погулять кнутом по их плечам.

Один наш слушатель наткнулся на запись разговора, которому скоро исполнится пятьдесят пять лет. Этот разговор прозвучал недавно на волнах «Свободы». Там был упомянут французский философ Бергсон – как его толкование человеческой жизни повлияло на одного из писателей русского зарубежья, Варшавского. Француз решил, что человек бессмертен, и что понять это он может не разумом, а сверхразумом, интуицией, которая, мол, более надёжный инструмент познания, чем рассудок. «Бергсон для меня был громадным событием, - говорит Варшавский, - потому что меня всегда смущали рациональные сомнения, что жизнь — это бессмысленное случайное сцепление атомов, и всё это погибнет, пойдёт прахом, ничего не останется. Бергсон, именно для меня, своими доводами помогал сопротивляться доводам Бертрана Рассела, помогал мне верить, что жизнь — это не бессмысленное явление. Жизнь на Земле — это путешествие, которое движется к великой цели, к победе над смертью». Вот такой красивый разговор был пятьдесят пять лет назад, и он очень не понравился нашему слушателю Владимиру Яськову. Он пишет: «Пройти через Бергсона, в определённом возрасте, повидимому — удел любого подростка: я сам читал его в шестнадцать лет, на первом курсе университета, когда не мог после занятий возвращаться в общежитие и видеть эти пролетарские рожи, и до закрытия укрывался в библиотеке, читая всяческую чепуху вроде дореволюционных изданий Бергсона, Гумилёва, Северянина и Хлебникова с его пятитомником». Как вам нравится в этом письме «удел любого подростка – пройти через Бергсона»? Ау, любой подросток наших дней, откликнись, подтверди, что это так, что ты тоже проходишь через Бергсона! Вернусь к письму: «Коробит меня то, - пишет Яськов, - что Бергсон, этот, если можно так выразиться, метафизик-фантазёр, представляется Варшавским чуть ли не как учитель, духовный наставник и одновременно - подручное средство, некий психический анальгетик, помогающий справиться со страхом смерти, на самом деле со страхом жизни. Какая-то захолустная метафизика вкупе с духовным практицизмом. Вот эти люди старой культуры, конца девятнадцатого-начала двадцатого веков, представляются мне… дураковатыми, если одним словом. Размышлять о духовном, вести себя по-джентльменски, чувствовать возвышенно, с апломбом произносить благоглупости, быть никому не нужными. Они производят отталкивающее впечатление людей, которые родились только для того, чтобы всю жизнь ничего не делать и бояться смерти. Воистину «не замеченное поколение». И ведь это - из лучших. По одну сторону - приказчики, половые, мастеровые и прочие офени, по другую - аристократия и военщина, по третью - попы с разночинцами, по четвёртую - фантастически невежественное крестьянство… Да была ли в России хоть одна общественная группа, которая понимала, что на самом деле происходит, куда всё катится и кто какую лепту в это вносит?», - пишет Яськов. Но как смачно они говорили, Владимир Георгиевич! Какая была дикция, какое роскошное произношение, каждый слог звучал так отчётливо, так осязательно, что сегодня плакать хочется от наслаждения, слушая старые записи русской речи! И не такие уж пустые жизни прожили лучшие из них - гибли и на фронтах гражданской, и во Вторую мировую - во французском сопротивлении, много писали, в поте лица добывали хлеб насущный, бывало, что и землекопами. Но понять можно и нынешнего их критика, который знает, как далеки они были от жизни, как мало помогла им бергсоновская интуиция. Критик этот, будем откровенны, должен узнать в них себя, ведь он тоже был так же прекраснодушен в девяносто первом году, так же рисовал в своём воображении прекрасное общественное устройство, обязанное воплотиться только потому, что оно ему нравится. Но надо признать и то, что теперь мы уже стреляные воробьи – знаем, что разумно ожидать не столько лучшего, сколько худшего - за грехи наши и наших предшественников.

«Эти господа, - следующее письмо, - в девятнадцатом столетии жили не по-русски в русском мире, отгородившись от него привилегиями, любили его на дистанции, верили, что пороки его - от необразованности, бедности, рабства. Интересная позиция была у части крепостников. Русский мир они любили, служили ему, но на свободу предпочитали не выпускать. А вы никак не желаете признать, что демократия и рынок не изменят нашего человека. При всей омерзительности нынешнего режима, разве он не прав, что Донецкая, Луганская и Крымская местности – части русского мира? Это вовсе не значит, что их надо передать Москве. Это значит, что они – большая проблема для Украины. Голосуют за уголовников, и сами такие. От них надо как-то избавиться. Расселить, выдавить в Россию». Автор этого письма, как вы слышали, считает, что я никак не хочу признать, что демократия и рынок не изменят нашего человека. Во-первых, они, рынок и демократия, даже их подобия!, уже изменили русского человека, и заметно изменили – изменили и к лучшему, и к худшему, как и должно быть. Во-вторых, мысль, что его ничто не изменит, я слышу от него самого сколько себя знаю, о чём неоднократно и докладывал слушателям радио «Свобода». «Не такие мы люди, зверь, а не народ». Вот, например: «Счастье, Анатолий Иванович, что вас не понимают бандеровцы на Майдане и национальные гвардейцы, не верят, что нужно подождать, когда Янукович и его социальная база переделаются свободой, а бьют, наивные, железными прутьями оборотней "Беркута" по черепу и стреляют в «ополченцев», в этот тёмный, затхлый чулан».

«Анатолий Иванович, а Христос - он левый? То-то и оно, - поддевает меня господин Яковлев. - Когда люди говорят "я вообще-то не левый", они имеют в виду современные или исторически дискредитировавшие себя (отнюдь не христианскими равенством и справедливостью) партии и явления. Точно так же, как современная "демократия" (не только в России, но и во всем мире) не имеет ничего общего с демократией. А мечты о свободе, равенстве и братстве никогда никуда не денутся, пока есть человечество. Не обманывайте себя и других ложными софизмами».

Скорее всего, так и будет, как пишет господин Яковлев. Это значит, что во власть всегда и везде будут попадать крикуны, демагоги, народные заступники, ни дна им, ни покрышки - будут путаться под ногами у людей дела, не будучи, однако, в силах отменить закон природы, согласно которому уровень жизни в любой стране и в любую эпоху определяется не тем, как распределяются блага, а тем, сколько их в наличии. В богатой стране и бедняк – не бедняк по меркам бедной страны. И второго закона природы никогда не отменит никакой крикун за счастье народное. Разрыв между самыми бедными и самыми богатыми имеет свойство постепенно сокращаться до терпимого. И это происходит стихийно, в силу самой сути вещей, то есть, помимо воли людей, и тоже – всегда и в любой стране. Ну, и третий закон никуда не денется. Если всё у всех имущих отнять и поделить между всеми двуногими поровну, то хватит очень ненадолго, и закончится равенством всех в нищете… с чем провидение неизменно и поздравляет всех левых с начала времён, будь то основатели долгоиграющих учений или пророки и герои на час.

Пишет Персик-Котик. Как только люди себя не обзывают! А письмо интересное. Читаю: «Мне понравилось, что вы понимаете левую идею как бесплодную. Бессмертие её происходит вовсе не от того, что люди глупы. Главная причина груба, как ваш отопительный котёл. В учебнике физики для восьмого класса описано точно устройство общества. Раздел "Термодинамика". Второе Начало: нагретое тело испускает энергию, охлаждается и нагревает окружающую среду, но обратный процесс - чтобы окружающая среда охлаждалась для прицельного нагрева тела, невозможен. Этот постулат объясняет общественные процессы без шарлатанства. Исследования Карно в области теплофизики относятся к тысяча восемьсот двадцать четвертому году. Маркс вполне мог бы слегка образоваться физикой и передумать писать глупости, ан нет. Случилось другое: изящное обоснование натравливания одних людей на других под соусом добра и справедливости. Будьте здоровы». Этот остроумный слушатель «Свободы» хочет сказать, как вы поняли, что опыт ничему нас не учит. Кто был завистливым или мечтательным дураком, а чаще это в связке, тот таким и помрёт, а до этого, в компании таких же, может успеть наделать немало вредных глупостей вроде социалистических реформ, если не революций, и наука тут бессильна, она, к сожалению, не сокращает нам опыты быстротекущей жизни. Остаётся, правда, вопрос, как же всё-таки и почему происходят перемены, и не все – к худшему, далеко не все. А так и происходят – так и потому, что им положено происходить, что всё сущее должно непрерывно изменяться – всё, кроме главного, в данном случае – кроме зависти как матери всех пороков и мечтательности, верной её спутницы.

Господин Боков приводит одно письмо Прудона Герцену... Что-то чересчур умственной получается у нас сегодня передача. Ну, ладно, пусть будет в порядке исключения. И опять француз. Это тысяча восемьсот пятьдесят пятый год, но письмо Прудона злободневно и сегодня. Читаю: «Не следует ли, прежде чем нападать на деспотизм притеснителей, напасть на деспотизм освободителей? Видали ли вы что-нибудь ближе подходящее к тирании, чем народные трибуны, и не казалась ли вам иной раз нетерпимость мучеников так же отвратительной, как бешенство их гонителей? Деспотизм оттого так трудно сокрушить, что он опирается на внутреннее чувство своих антагонистов, я должен сказать – своих соперников, так что писатель, действительно любящий свободу, истинный друг революции, часто не знает, в какую сторону ему направлять свои удары, в скопище ли утеснителей, или в недобросовестность угнетенных. Верите ли вы, например, что русское самодержавие произведено одной грубой силой и династическими происками?.. Смотрите, нет ли у него сокровенных оснований, тайных корней в самом сердце русского народа?». Так писал французский социалист русскому почти социалисту. С тех пор в сердце русского народа всматривались многие, и продолжают, и видят все то же, но сейчас скажу о другом. Заканчивается письмо Прудона сердцем русского народа, но начинается-то оно, если вы заметили, сердцем французского, склонного к деспотизму не меньше русского. Бывает, что прудоновский вопрос приобретает неотложное значение для людей, которые в нем названы друзьями революции. Два года назад (как летит время!) в Москве были многолюдные демонстрации против власти. По Прудону друзья революции должны были нападать, в первую очередь, на демонстрантов, на их вождей, выставлять их грехи и слабости, а потом уже, если останется время, обращать внимание на их гонителей. Некоторые так и делали, с азартом, с упоением, и говорили верные вещи, но почему так неприятно было их слушать? Почему хотелось сказать: ну, как же ты не понимаешь, когда и для чего уместно раскрывать рот, а когда не только неуместно, а подло? Очень оно интересное, письмо Прудона. Диалектика из него так и прет. Оно одновременно и очень умное, и очень глупое. У Прудона, между прочим, много такого в его писаниях. Это ведь его слова: богатство есть кража. Ум и глупость в одном флаконе.

Пишет, если я правильно понял, киевлянка: «С утра пораньше звонит моя великорусская знакомая из Москвы, которая еще в марте этого года обозвала меня фашисткой, после чего мы перестали общаться, хотя до этого больше двадцати лет мило приятельствовали. Звонит она и, будто ни в чем не бывало, спрашивает: "А чтобы получить украинское гражданство, надо обязательно выучить украинский язык?". Я даже слегка растерялась. «А зачем тебе фашистское гражданство?». Ответ был длинный, вкратце его суть: "Из-за вас, бандеровцев, Россию все гнобят, стараются уничтожить, загнать в концлагеря, а мне нельзя без Шенгена - у меня врач в Австрии, я должна к нему ездить каждые три месяца! Если закроют границы, это может сделать меня инвалидом - здесь таких врачей нет! И если из-за вас я лишусь важной медицинской помощи - моя смерть будет на вашей совести! Украина должна дать мне паспорт! Вам же безвизовый режим делают на нашей крови! Вы нам обязаны!" Мне стало смешно. Говорю: да, но нужно не только язык выучить - еще необходимо перейти в Киевский патриархат, вступить в Правый сектор и принести в жертву русского младенца. Вот сижу и тихо перевариваю случившееся. Как такой бред может нести женщина с высшим образованием, умеющая хорошо играть на фортепиано, мать двоих детей? Блин, что там в этой России делают с людьми?!», - здесь вопросительный знак с восклицательным. Делают с ними ровно то, что они хотят, чтобы с ними делали, - именно хотят, а не позволяют. В прошлом, бывало, да, не хотели, только позволяли от безвыходности, терпели – куда же денешься, а сегодня – хотят. Бреда хотят. В этом бреду чувствуют себя бодрее и спокойнее. Правда, насчёт спокойствия, пожалуй, неверно. Точнее, видимо, говорить о бодрой озабоченности. Бодрая озабоченность в бреду.

Письмо из Сибири, пишет Евгений, называет свой город, завод – думаю, по неосмотрительности. «Мне двадцять восемь лет, у меня высшее образование, работаю слесарем на заводе. Когда начался конфликт в Украине, мы попробовали обсудить его в коллективе, но у нас как-то не заладилось, и по молчаливому согласию всех мы эту тему больше не поднимали, всё больше о работе. Иногда кто-нибудь расскажет о своих знакомых, кто проживает в Украине, и всё. Две недели назад во время обеденного перерыва я решил послушать программы с сайта радио "Свобода". Слушаю вас с две тысячи первого года. В мастерскую зашёл наш руководитель. Послушал вместе со мной минут пять, спросил моё мнение про ситуацию на Украине и вышел. На следующий день он позвонил мне и попросил, чтобы я больше никогда не слушал это радио на работе, так как я разлагаю коллектив изнутри. У нас очень дружный коллектив, и все знают мою точку зрения. На прошлой неделе руководитель вызвал меня к себе, посадил возле компьютера и сказал: смотри, что сделали эти фашисты, ведь твой дед воевал против них, а ты на стороне бандеровцев. Я промолчал, посмотрел всё до конца, так как боюсь потерять работу, которая мне нравится. У нас с работой совсем плохо. В воскресенье, когда жена с дочерью ушли гулять, я решил прибраться и включил радио погромче. Вечером ко мне подошла соседка и спросила, зачем я включил радио громко. Было около восемнадцати часов. Она проживает одна, этажом ниже, а так как дом построен в семидесятых годах, слышимость ужасная. Квартира мне досталась от бабушки и дедушки. Они приехали сюда по комсомольським путевкам. Прибираясь, слушаю радио уже четыре года, и до сих пор соседка не имела претензій, а тут спустя два часа приехал наряд полиции с заявлением от нее, что мы неблагонадёжная семья. Полицейские оказались вежливыми и понимающими людьми. Анатолий Иванович, я боюсь за будущее своего ребёнка. Наверное, надо уезжать отсюда? С уважением Евгений».

Чувствую, Евгений, что если я не отвечу на ваш вопрос, меня упрекнут и те, кто считает, что уезжать не надо, и те, что – надо. Не будет в этом случае одобрена моя уклончивость. Поэтому скажу прямо: если есть возможность, уезжайте. В двадцять первом веке жить там, где происходят такие вещи, - зачем? Только не ожидайте, что на новом месте всё у вас сразу пойдёт гладко.

Господин Билык прислал «Правило борща», оставленное потомкам его покойным другом Игорем Петровичем Красновым. Читаю: «Куда ни плюнь, попадешь в повара английской королевы. Вы мне тут будете говорить: мол, мясо, навар, чеснок и капуста. Только я вам скажу, как родным: главное в борще - кто его делал. Борщ может делать вкусным только хороший человек. Для начала надо сделать бульон. Какой бульон делала моя бабушка Рахель Евелевна Серпик! Я вам так скажу: это был не бульон, а здоровье! Это был пенициллин, а не бульон! Нужна говядина. Свинину можете кушать без меня. Я что, обязан это видеть? Говядина с мозговой косточкой - все! Заливаем водичкой, перец-горошек, три-четыре лаврушечки, нечищеная луковица. Все, дети, все… Подожгите плиту и отойдите от кастрюли, не мешайте природе. Подходить к кастрюле можно только для посолить и снять пенку. Пока бульон сам себя готовит, берем буряк. Буряк дает цвет всему борщу. Вы, конечно, можете называть его свеклой, но я вам так скажу: если вы назовете то, что дает цвет всему, женским словом, то вы - жалкие подкаблучники и ничего не понимаете в высокой кухне. Итак, буряк. Мы шинкуем его меленько, потом бросаем на сковороду, немного обжариваем, а потом заливаем поварешкой-двумя готовящегося бульона, выжимаем сверху пол-лимона и ставим на маленький огонь - тушиться. Именно тушиться, не вариться ни в коем случае. Иначе это будет не борщ, а буряковый суп. В концепроцесса заправляем томатной пастой. Не зажарку заправляем, которую мы еще не сделали, а именно буряк.
Беремся за зажарку: шинкуем морковь, лук, корень петрушки, корень пастернака и корень сельдерея. И не надо мне делать голову, что чего-то там не нашли. Шинкуем болгарский перец и один острый перец. Все это кидаем на сковороду и зажариваем. Пока мы делаем зажарку, надо почистить три-четыре картошки, нарубить полкочана капусты и пару стрелок сельдерея, все это бросить в бульон, из которого уже вынуто мясо и сварившийся лук. Мясо нужно порезать и вернуть на место. Когда картошка будет готова, бросайте зажарку, а после нее тушеный буряк. Варите еще немного, а за минуту до выключить, киньте рубленые зубчики чеснока, перец и мелко нарезанные петрушку и укроп. Но после того, как вы заправите борщ сметаной, начистите чеснок и нарежете белый хлеб, а потом это все попробуете и скажете, что это не вкусно, я перестану хотеть ходить с вами по одной улице, потому что я не люблю людей, говорящих неправду». Я читал вам «Правило борща», оставленное потомкам Игорем Петровичем Красновым. Неужели кто-то из слушателей «Свободы» так плохо про меня думает, что ожидает, что я что-нибудь добавлю к этому «Правилу»? Я только должен объяснить, почему не стал читать это письмо в самом начале передачи. Потому что сразу после этого вы выключили бы радио и побежали бы к плитам. А теперь – пожалуйста, бегите.

На волнах радио «Свобода» закончилась передача «Ваши письма». У микрофона был автор - Анатолий Стреляный. Наши адреса. Московский. 127006. Старопименовский переулок,18. Пражский адрес. Радио «Свобода», улица Виноградска 159-а, Прага 10, 100 00. В Интернете я в списке сотрудников Русской службы на сайте: svoboda.org