Русский авангард просуществовал крошечный по историческим меркам отрезок времени. На смену новаторским экспериментам и свободному изобразительному языку в СССР насильственным образом надолго был внедрен соцреализм. И все же достижения авангарда – самое ценное из созданного российскими художниками в 20-м веке. В этом в очередной раз можно убедиться на выставке, открывшейся в Музее изобразительных искусств имени Пушкина. Ее название – "В гостях у Родченко и Степановой".
Соединение двух имен в одной выставке более чем оправданно: Александр Родченко и Варвара Степанова были не просто супругами, прожившими вместе 40 лет, но и единомышленниками, одними из создателей нового направления в искусстве – конструктивизма. Широкому зрителю Родченко более всего известен своими фотографиями, да еще, пожалуй, плакатами, среди которых есть совсем уж хрестоматийный, под названием "Книги". Его все помнят: женщина в косынке (и это была Лиля Брик) держит у широко раскрытого, кричащего рта ладонь рупором. При имени Варвары Степановой чаще всего вспоминают ее работы в Театре Мейерхольда. Но выставка хороша тем, что представлены все этапы творчества двух художников, одинаково успешных в самых разных областях, от живописи или книжной графики до создания принципиально новой одежды и мебели, где главное свойство – рациональность, стремление проверить алгеброй гармонию. Недаром свои построенные на игре объемов, линий и плоскостей работы оба художника называли "конструкциями".
Внук Родченко и Степановой, куратор выставки в Пушкинском музее Александр Лаврентьев говорит, что многие современные художники и дизайнеры напрямую связаны с наследием русского конструктивизма:
– В первую очередь мне на память приходит Вячеслав Колейчук. Это уникальный мастер. Кстати, он собрал для Георгия Костаки ту самую овальную конструкцию, которую Родченко подарил Костаки еще в начале его собирательства. Конструкция была разобрана на отдельные детали, и вот Колейчук, как человек, занимающийся программированным искусством, то есть искусством геометрическим, искусством конструкций, очень внимательно стал изучать работы Родченко и понял ключ, по которому они выстроены.
– И что же это за ключ?
– Он представляет собой лист фанеры, разрезанный по типу матрешки на концентрические элементы и затем развернутый веером в пространстве. Вот я вам сказал два слова, и в этом, собственно, и есть суть программы. Каждый раз варианты вот этого разворота, естественно, художник контролирует и определяет сам. Мы с Вячеславом Колейчуком долгое время проработали вместе в Институте технической эстетики, где он отвечал за современные
экспериментальные тенденции в дизайне, а я отвечал за старину, то есть за наследие 20-х годов прошлого века. Мы очень хорошо друг друга понимали, и для нас это была совершенно единая нить. Обязательно тут нужно вспомнить и Франциско Инфанте с его отражающими поверхностями, зеркалами и инсталляциями, рассчитанными на игру, на взгляд с разных точек зрения. Он программно идет, может быть, больше от Малевича, но в его работах все равно есть вот эта конструктивная жилка. То, что он делает, это опять сегодняшнее продолжение одной из линий авангарда.
В свою очередь, русский конструктивизм – это не что-то, возникшее из воздуха, неизвестно откуда. Если мы посмотрим с вами образцы русской набойки, допустим, 14, 15, 16-го веков или какие-то старинные предметы крестьянского быта, то увидим там те же геометрические формы и намеки на эти вот сочленения, на врезки, на пересечения, из которых потом художники авангарда сделали веер фантастических композиций. Это значит, что и в природе, и в культуре есть своеобразные геометрические инварианты, и эти инварианты реализуются уже в каждую эпоху совершенно по-разному. Если копать дальше в истории культуры, мы сможем обнаружить какие-то аналогии и в мозаичных полах, и в орнаментальных рисунках. Но весь фокус в том, что до русского авангарда все эти вещи существовали лишь в русле прикладного искусства, а вот в момент наиболее активных поисков художники увидели, что у этих мотивов, у этих форм есть очень мощный визуальный, духовный потенциал, что они с помощью этого могут что-то попытаться сказать. То, что другими средствами не поддается объяснению.
Во времена Родченко была очень популярна книга про плоскатиков. Это такая гипотеза математиков, изложенная, например, в переведенной на русский язык и изданной в 1912 году книге англичанина Чарльза Говарда Хинтона. Называлась она "Четвертое измерение и Эра новой мысли". И там описывается гипотетический мир существ, которые обитают в плоскости. Для чего это нужно? Это нужно как абстракция для возможности описания четвертого измерения. Вот как мы, люди из трехмерного мира, воспринимаем эти плоские существа со своей точки зрения. А вдруг и наш мир есть тоже лишь одна из возможных каких-то проекций, состояний, и существа из другого измерения видят нас совсем иначе, чем мы с вами друг друга?
– И что же, Родченко и Степанова знали эту книгу?
– Да, они читали ее, она была в библиотеке у Родченко. Его интересовало все, что связано с познанием мира. Он эти как бы невинные орнаментальные забавы перевел в такой интеллектуальный план. Он стал художником другого типа. Есть художники эмоционального склада, есть художники агитационного склада, есть художники-интроверты, есть художники-бунтари, а вот Родченко – художник-аналитик. Этот аналитический заряд – как раз то, что ценно и нужно современному актуальному искусству.
И опять же, там можно найти переклички и связи с более древними, архаичными вещами. Я однажды был в Музее декоративно-прикладного искусства, где увидел очень интересные свадебные огромные сосуды. Уж не знаю, для чего они предназначены, но они украшены зигзагообразной линией. Если мы посмотрим на проект Родченко трибуны рабочего клуба, то там эта зигзагообразная линия используется как конструктивный элемент. А у Мельникова эта же зигзагообразная линия определила его планировку Сухаревского рынка. А у Клуциса эта же зигзагообразная линия – в серии "Радио-ораторы". Наконец, у Варвары Степановой эта же зигзагообразная линия в ее тканях. Для художников восприятие мироустройства можно отразить рисованием портретов и натюрмортов, а можно вот таким странным аналитическим творчеством, – говорит Александр Лаврентьев.
