Программу ведет Андрей Шарый. Принимают участие директор Института проблем глобализации Борис Кагарлицкий и известный социолог, сотрудник Левада-центра Лев Гудков.
Андрей Шарый : Идея проведения "Русского марша" возникла в прошлом году в связи с появлением нового праздника, который российские власти задумывали как альтернативу 7 ноября. Почему День Народного единства успешно используют в своих силах правые, радикальные и националистические организации? Может ли возникнуть левая альтернатива этим настроениям? На эти темы моя беседа с директором Института проблем глобализации, марксистом Борисом Кагарлицким и известным социологом, сотрудником Левада-центра Львом Гудковым
Андрей Шарый : Лев, можете попытаться дать социологический диагноз тому, что происходит сейчас в России накануне этого праздника, Дня Национального единства?
Лев Гудков : Некое волнение такое и озабоченность все-таки проявляются скорее около властных и ангажированных кругах. Потому что основная масса дифференцирована, отчуждена и дистанцирована от всех этих событий и разговоров. По нашим данным, в прошлом году 51 процент ничего не знали и не хотели ничего знать, в это году 43 процента. Но только 20 процентов могли правильно назвать, что это за праздник. Остальные называли какие-то приблизительные темы и названия. Более точно назвали характер праздника и название праздника - это чиновники, руководители, люди, как-то следящие за такими властными сообщениями, за властной информацией. Общий тон все-таки не просто равнодушный, но и оттенком осуждения что ли властного. Потому что все-таки праздник достаточно фальшивый, так и воспринимается. Аморфность самой позиции власти, такая идеологически бесперспективность, неопределенность этого праздника очень характерно дает по отношению к себе гораздо более радикальные реакции людей либо фундаменталистски настроенных, либо расистски настроенных, но именно в качестве реакции на беспринципность власти.
Андрей Шарый : Вопрос к Борису Кагарлицкому. 7 ноября, прежний официальный государственный праздник, был традиционно праздником левых сил. Сейчас этот новый праздник, 4 ноября, пытаются использовать в своих целях, прежде всего, праворадикальные, националистические, расистские даже группировки. Вам понятно - почему?
Борис Кагарлицкий : Вообще-то говоря, власть, конечно, сама себе выкопала очень серьезную ловушку. Потому что первоначально день 4 ноября был придуман исключительно для того, чтобы как-то замазать, отодвинуть и убрать из политической жизни праздник 7 ноября, то есть именно как годовщину революции, как левый праздник и так далее. Но тут сразу возникли две проблемы. Первая - это то, что 7 ноября, как к нему не относится, это был реальный праздник, реальный исторический факт, который значим. Одних он возмущает, других он вдохновляет, но, тем не менее, это было ключевое историческое событие. Соответственно, когда власть сделала некую антитезу левому празднику, автоматически она просто создала пространство для того, что появился антилевый, то есть правый и праворадикальный праздник. Собственно говоря, в итоге (уже в прошлом году) стало ясно, что вся эта затея с 4 ноября привела не к замазыванию 7 ноября, как к важной исторической дате, а к тому, что, наоборот, появилась своя дата, свой день марша и у крайне правых, у фашистов.
Андрей Шарый : Лев, исследования социологические подтверждают то, что говорит Борис? Это верно?
Лев Гудков : Частично - да. Но, вообще говоря, почти четверть населения будет праздновать все-таки день 7 ноября, День Октябрьской революции. В этом смысле они не включаются вот в это 4 ноября. Вот этот меседж власти с этим новым праздником, Днем Народного единства, он, действительно, лицемерный. Он, по сути, - примите нас такими и не требуйте от нас ничего! Вот этот такой меседж "примите нас" он и вызывает у более ангажированных и радикально настроенных реакцию довольно сильного отторжения от путинского режима с соответствующими акцентами на насилие, на провокацию, на самоутверждение.
Андрей Шарый : Борис, еще несколько лет назад широкое левое движение в России было довольно активное. Правые силы, праворадикальные силы были значительно меньше заметны. С чем вы связываете это?
Борис Кагарлицкий : Вы знаете, я бы не так это трактовал. Как раз несколько лет назад в России левого движения вообще не было ни в каком виде. Потому что КПРФ как раз никак не является левой партией. Это националистическая консервативная партия, которая в силу целого ряда исторических причин просто захватила, что называется, присвоила, приватизировала коммунистический бренд. Может быть, где-то претворяется левой, но ведь в этом-то как раз и парадокс, что лидеры КПРФ по своей идеологии они не сильно отличаются от тех, кто будет проводить 4-го числа правый марш, те же самые ДПНИ. Они же ходили на митинги КПРФ по официальному приглашению.
Парадокс в том, что вообще в России происходит разложение всех тех политических сил, которые были типичны для 90-х годов. В 90-е годы существовала какая-то вообще оппозиция, которая включала в себя немножко националистов, немножко левых, немножко правых, немножко либералов, немножко анархистов - все вперемежку. А сейчас все это рассыпается, и начинают кристаллизовываться новые политические силы - ультраправые силы. К сожалению, они, надо отдать должное, гораздо быстрее наращивают свое политическое влияние. С другой стороны, очень медленно, но происходит также кристаллизация политических сил на левом фланге. Естественно, это происходит без КПРФ, без старой оппозиции.
Андрей Шарый : Что свидетельствуют социологические наблюдения? Стали ли политические преференции предпочтения россиян более определенными в последние годы или наоборот?
Лев Гудков : Нет, наоборот, как раз все становится более размытым и аморфным. Я бы не сказал, что здесь левый фланг или левые группировки, партии как-то усиливаются. КПРФ, действительно, теряет свое влияние, отчасти под влиянием давления партии власти. Но и не наращиваются никакие другие конкурирующие с КПРФ левые партии. Внепартийные структуры и движения немножко растут, действительно. Но они не выдвигают никаких особых, собственно, идеологических лозунгов, программ. Это все-таки мобилизация ксенофобии, расистских настроений и довольно массового и очень мутного такого, неопределенного спектра.
Борис Кагарлицкий : Я вообще, не имел в виду политические партии. Я вообще не считаю, что политические партии в России имеют какое-то отношение к политической жизни. То, что в России называется политическими партиями, не является, строго говоря, политическими партиями в европейском понимании слова. Политические процессы в России загнаны практически в подполье. Публичной политики, как борьбы организованных общественных сил, в России нет. Она полностью подавлена, отменена, запрещена, прекращена. Это не имеет значение, в данном случае, ее нет. Поэтому, если говорить о левой альтернативе, то она, кстати говоря, как и ультраправая альтернатива, вырисовывается абсолютно вне этого политического спектра. Точно также как "Движение против нелегальной иммиграции" (ДПНИ) не является же политической партией, которая котируется на выборах. Тем не менее, она способна устроить погром в Кондопоге. С другой стороны, таким же точно образом, скажем, профсоюз на заводе "Форда" в Ленинграде тоже не является политической силой, но он способен организовать забастовку, которая оказывается одной из главных тем для обсуждения. Поэтому альтернативно выражаются не в формировании вот этих статусных политических партий, а в реальных политических действиях. Эти действия сейчас совершаются либо ультралевыми, радикальными левыми, либо ультраправыми, либо они совершаются какими-то социальными движениями.
