Александр Генис: Русское нонконформисткое искусство отмечает важный юбилей: столетие одного из самых талантливых и самых своеобразных художников авангарда - Василия Ситников. Знаменитый в свое время на всю Москву, он и сегодня, через 27 лет после смерти, сохранил статус почитаемого учителя среди своих многочисленных учеников. Полотна его хранятся в частных коллекциях Европы и Америки, висят они и в самых престижных музеях, включая и Нью-йоркский музей современного искусства. Ситников был выдающимся мастером и живописи, и рисунка. Среди прочего, он написал множество портретов, поражающих своей почти истерической интенсивностью. Работал Ситников в фантастическом жанре, соединявшим лубочные московские пейзажи с саркастическими образами демонов. Есть в его наследии и потрясающие по тонкости исполнения почти абстрактные картины. Короче, Ситников – виднейшая фигура в богатой именами и талантами истории нонконформистского искусства.

Наш коллега Андрей Загданский снял полнометражный неигровый фильм “Вася”. В центре этой картины – и творчество художника, и его судьба. Уникальная, но и типичная биография русского чудака с гениальными задатками, полусумасшедшего, почти юродивого мастера, который создал из своей жизни легенду и вписался в нее без остатка.

История Ситникова изобилует редкими по живописности и страшными по существу подробностями. Это сплошная череда испытаний, которые он принимал без ропота, с тем смирением, что паче гордыни. В юности, во время войны, Ситникова арестовали за то, что он подбирал немецкие листовки, надеясь использовать хорошую бумагу для рисования. После тюрьмы и психушек, где Синтников написал целую галерею карандашных портретов своих сокамерников, художник попал в Москву. Тут он быстро стал любимцем дипломатов, которые с удовольствием покупали картины у самобытного автора. Охотно подыгрывая иностранцам, Ситников изображал из себя Распутина. Заработанные деньги художник тратил на иконы. Самую ценную из них – редчайшую работу домонгольского периода – он подарил московскому музею Рублева. Потом - эмиграция, сперва Европа, затем Америка, Нью-Йорк, где он и умер в таком одиночестве, что труп нашли уже полуразложившимся.

Надо сказать, что мне приходилось встречаться с Ситниковым. Первое впечатление он оставил неизгладимое: на снегу стоял босой старик в одной набедренной повязке. Я до сих пор не знаю, почему он так выглядел, но помню, что его мускулистое тело и сосредоточенное лицо сразу вызвали ассоциацию с йогом.

Предельно экзотическую историю Ситникова в фильме рассказывают все те, кто его знал и любил. Причем, нам даже не называют имена свидетелей - эти сведения отложены до конца картины, чтобы мы не отвлекались от сюжета. Он разворачивается словно сам по себе, легко перепрыгивая из одних уст в другие. Плавному течению рассказа ничуть не мешают кричащие противоречия в самых существенных подробностях ситниковской биографии. Напротив, именно эта разноголосица, логическая несуразица, прикрывают фильм вуалью смури. Нам рассказывают не биографию художника, а легенду о нем. Картина отрывается от правды и поднимается над ней, чтобы перенести зрителя на другой – магический – уровень реальности. Ситников в фильме выглядит больше себя. Нам показывают архетипический образ: сильный и сложный характер, олицетворение целостности русской культуры, символ ее нерастворимости в любой среде.

Это - фильм о Ситникове, но это и фильм о мифе художника, причем, именно русского художника, глубоко национального в своих реакциях на мир, в особенностях своего дарования, в причудах своей мучительной и целеустремленной судьбы.

Посетители нашего сайта могут посмотреть полностью этот фильм здесь.

(Музыка)

Александр Генис: В преддверии юбилея Ситникова мы встретились с Андреем Загданским, чтобы поговорить о фильме “Вася” и его герое.

Андрей, наш сегодняшний разговор посвящен столетию замечательного художника Василия Ситникова. Вы сняли о нем фильм 13 лет назад, в фильм “Вася” вышел в 2002 году. Я хотел бы начать беседу с того, как изменилась роль и место Ситникова среди художников нонконформистов, какова эта роль сегодня? Какое место занимает его творчество в этом течении?

Андрей Загданский: В этом мире.

Александр Генис: Да, в мире художников-нонконформистов, ведь он очень своеобразный, я бы сказал, как Олимпийские игры, все знают свое место.

Андрей Загданский: Сложно ответить на этот вполне простой вопрос. Почему сложно? Потому что динамика ситуации совершенно изменилась. То, что было нонконформизмом, сегодня стало мейнстримом. Те художники, которые были неизвестны, работали в подполье, стали теперь именами первого порядка, их уже называть нонконформистами невозможно.

Александр Генис: То есть они уже стали классиками, а не изгоями-нонконформистами.

Андрей Загданский: Да, тот же Зверев — это классик, тот же покойный Яковлев — это классик. Это музейные работы, их работы очень дорого стоят, они хорошо продаются на аукционах. Теперь разбогатевшие русские и не только русские коллекционеры их покупают. Нонконформизм — это уже скорее факт истории. Хотя каждый художник хотел бы занять неортодоксальную позицию, считать себя нонконформистом.

Александр Генис: Это напоминает импрессионистов, которые тоже были нонконформистами своего времени, пока не стали классиками.

Андрей Загданский: Наверное, так происходит со всеми направлениями в искусстве, они начинаются как вызов, как неподчинение правилам, новые правила игры, а потом оказывается, что это уже норма.

Александр Генис: Насколько я понял, Ситников после вашего фильма заметно вырос.

Андрей Загданский: С одной стороны время принесло Василию Яковлевичу Ситникову большее признание, большее количество поклонников, о его работах больше людей узнали. Была устроена несколько лет назад персональная выставка Ситникова в Москве, было собрано значительное количество его работ. Его работы стали продаваться на аукционах. Официально зарегистрированная цена на одном из аукционов была порядка полумиллиона долларов. То есть это уже значительные суммы, которые Василий Яковлевич не видел никогда. В этом смысле что-то изменилось. Способствовал ли этому фильм? Не знаю, но мне бы хотелось думать, что да. Мне бы хотелось, чтобы большее количество людей узнали о Ситникове благодаря этой картине.

Александр Генис: Я, как уже говорил, немножко знал, Ситникова, даже был у него в гостях, где он произвел на меня незабываемое впечатление. Потому что не так часто вы увидите в Нью-Йорке зимой, (по-моему, это был февраль), как по снегу ходит старик в набедренной повязке и выглядит как йог. Ситников производил впечатление безумца или святого, я думаю, что одно не противоречит другому. И картины его такие же, они смесь безумия и невероятного мастерства. Мне всегда казалось, что Вася Ситников — это наш Ван Гог, есть в нем такое же парадоксальное сочетание черт. Ведь Ван Гог был невероятно мастеровитый человек, посмотрите, какие рисунки у Ван Гога, какая у него твердая рука. И Ситников точно так же обращается не только с рисунком, но и со светом. Я помню одну из его картин, которая называется просто «Небо». И вот эта чистая голубизна передана в таких тончайших градациях, что автору мог бы позавидовать сам Энгр.

Андрей Загданский: В Ситникове, как и в Ван Гоге, слиты два начала — человек и художник. Характер Ситникова, его судьба являются таким же произведением искусства, как и его работы. Он создал себя.

Александр Генис: Что вы имеете в виду?

Андрей Загданский: Дмитрий Плавинский, замечательный художник, которого тоже, к сожалению, уже с нами нет, снимался в фильме и давал большое интервью. Он считал, что Ситников нашел свою форму существования в безумной советской власти в качестве юродивого.

Александр Генис: Это, по-моему, очень точно.

Андрей Загданский: Когда вся система - сумасшедший дом, то единственная форма выживания в нем — быть безумным, играть в еще большего безумного, тогда системе тебя труднее схватить.

Александр Генис: Это мы знаем по «Борису Годунову»: только юродивый может говорить правду, только юродивый может выжить при терроре.

Конечно, художник как юродивый — фигура достаточно универсальная, потому что он должен стоять по ту сторону реальности, чтобы создать свой мир. Если раньше художник раньше был мастер высокого ремесла, то сегодня художник — это еще и, как вы сказали, автор своей жизни. Слава Курицын когда-то сказал:

- Все поражаются Олега Кулику, который изображает собой собаку. А зря, потому что он играет роль городского сумасшедшего, без которого мир не полон”.

Что-то в этом есть.

Андрей Загданский: Но еще до того, как художник научился рисовать, он был шаманом и тысячелетия оставался таковым. Роль художника в обществе была другой — он был человеком, который искал для общества иные пути соединения с реальностью, со Вселенной, с космосом.

Александр Генис: И находил их!

Андрей Загданский: Потому что страшно быть одному. Поэтому Бог, поэтому художник, нужны антенны, нужно соединение со Вселенной.

Александр Генис: Любопытно, что именно так Кандинский трактовал свое абстрактное искусство. Сравнительно недавно появилась работа йельской исследовательницы, которая доказывает, что его поздние абстрактные картины — это шаманские бубны, которые он видел во время этнографической экспедиции по окраинам России. Смысл заключался в том, чтобы соединить нас с другим миром, потусторонней реальностью. Художник — это проводник, и в этом, конечно, есть великая правда искусства. Мы ходим в музеи, чтобы выйти за пределы себя. И художник выводит нас и себя, как это было с Ситниковым, который, конечно, был крайне экстравагантным человеком и работы его такие. Скажите, как сюжеты Ситникова смотрятся сегодня, ведь оно очень тесно связаны с советской реальностью?

Андрей Загданский: Меняются контексты, меняется ситуация. Советского Союза уже вроде бы нет. Я часто об этом думаю, почему русское искусство такое особенное? Для того, чтобы понимать и соединиться с ним, нужно что-то знать про Советский Союз, а западному человеку это очень сложно. Понимать вещи Ситникова, не зная советского контекста, не понимая, как этот мир был устроен.

Александр Генис: Тем не менее, его картины пользуются успехом среди западных коллекционеров.

Андрей Загданский: Да, вот пример. Не так давно меня нашел человек из Италии, который очень хотел со мной встретиться. Он видел фильм «Вася», у него дома порядка 60 работ Ситникова. Его отец был коллекционером русского искусства, он был каким-то образом связан с итальянским дипломатом, который работал в Москве. Вот у этого человека, с которым я встретился и пил кофе в Манхеттене, у него 60 работ Ситникова, из них приблизительно 40 первого класса, у меня уже глаз на Ситникова настроен. Он, наверное, не отдает себе отчет, что у него в руках сокровище, у него колоссальная коллекция замечательного выдающегося русского художника. Ему бы выставку сделать в Италии.

Александр Генис: Может быть еще и произойдет. Я в Италии был на выставке, по-моему, в Болоньи, или в другом небольшом итальянском городе, где была огромная выставка русского нонконформистского искусства. Там, кстати, и Вагрич Бахчанян был представлен. Я помню толпу зрителей. Казалось бы, что им наша живопись? Но она всем интересна. Само противостояние несвободе создает особое напряжение. Не зря у коллекционеров очень ценится кубинское искусство, потому что оно все еще создается в условиях антитоталитарного протеста. У нонконформизма всегда есть своя энергия.

Андрей Загданский: Конечно, потому что мы измеряем свободу степенью несвободы.

Александр Генис: Именно поэтому интересна судьба Ситникова в Америке. Трудно представить себе более неподходящей среды для Ситникова, чем Америка. Как сложилась его ситуация в Соединенных Штатах?

Андрей Загданский: Многие считают, что его отъезд из России был крахом, он вроде бы хорошо себя чувствовал в Москве. Другие, и я склонен с ними согласиться, как человек, который занимался Ситниковым серьезно, считают, что он обрел свободу. За ним перестал ходить КГБ, он перестал бояться, что его в какой-то момент арестуют, схватят санитары или КГБ и уволокут в сумасшедший дом, как это было несколько раз, скажем, перед какими-то международными соревнованиями его запрятали, чтобы он не мозолил иностранцам глаза. В Америке он обрел свободу.

Александр Генис: А каковы его работы этого периода?

Андрей Загданский: Они мне кажутся менее значительными. Но он уже стал старше, он потерял учеников. Ведь в Москве он был окружен учениками, что очень стимулировало его работу. Учеников стало гораздо меньше, работ меньше. Какая-то степень изоляции, бесспорно, была. Но то, о чем фильм, вернее, часть фильма, который называется «Вася» - это о его желании научить своего брата рисовать, и сделать его брата, который был обычным советским чиновником, работающим в Агентстве печати новостей, сделать его художником, изменить его последние пенсионные годы, наполнить иным смыслом — искусством. В этом смысле Вася преуспел.

Александр Генис: Поразительное совпадение, ведь именно в этом видел свою миссию и Ван Гог. Он постоянно писал своему брату Тео в знаменитых письмах: «Это так жестоко говорить о себе — я не художник. Ты просто не можешь так говорить, ты должен быть художником, мы обязательно сделаем из тебя художника». Трогательные письма.

Андрей Загданский: Точно так же, как Ванг Гог, Ситников был убежден, что художник есть в каждом человеке. Между прочим, наш с вами общий друг Вагрич Бахчанян точно также считал, что художник есть в каждом человеке, нужно просто найти время и желание выпустить его на свободу, иначе жизнь не реализована. Об этом Ситников часть писал в письмах, он писал многим художникам давал советы, в том числе и Титову, его любимому ученику, который живет во Франции. Но в первую очередь - брату, он изменил старость брата и сделал его счастливым. Брат мне сам об этом рассказывал:

- Мне говорят, мол, что я не художник, я подражатель. Какая мне разница — это моя жизнь.

Брату уже за 70 лет было, когда я его снимал.

Александр Генис: Я должен все-таки у вас спросить, почему - «Вася»? «Вася» - это очень многозначительное слово, это универсальное имя для русского человека.

Андрей Загданский: Вася — универсальное имя, совершенно верно. Есть всегда бытовое объяснение — его всегда называли Вася. Более того, развернутая кличка была Вася Русский Сувенир, художники так подкалывали его. Это действительно универсальное, как английский «дуд» - чувак.

Александр Генис: В Америке говорят Мак, имя Майк примерно то же самое, что русское Вася.

Андрей Загданский: Строго говоря, если ты хочешь сказать, что мой персонаж архетипичен, то ты ему даешь подобное имя. Вася подходит, потому что — это не только Вася, это фильм о безумии артистической жизни, о том, что живопись, искусство как таковое выше тебя, выше твоей жизни, искусство, которым ты занимаешься, больше тебя. Вася — это персонаж такого сюжета.

Александр Генис: Вы снимали немало фильмов о художниках и о богеме, «Вася», Костя и Мышь» про Кузьминского, совсем недавно «Вагрич. Черный квадрат». Что вас привлекает в этой теме? Документальное кино и живопись, где перекресток?

Андрей Загданский: Мне надо бы знать, но я не знаю. Честно скажу, так получилось. Есть вещи, которые сами складываются. Вася меня заинтриговал своим характером, совершенно заинтриговал. Я понимал, что если я не сделаю такой фильм, то, наверное, никто его не сделает. Кроме того, изначально у меня был очень сильный формальный стимул. Вы же прекрасно знаете, что часто формальное для автора является самым глубоким, самым важным стимулом. На этот раз им стала идея соединить документальное кино с анимацией, которую нам в фильме сделала Сигне Баумане.

Александр Генис: Которая с тех пор стала известнейшим кино-художником, ее анимационные фильмы произвели маленькую сенсацию. Мне очень нравятся ее работы.

Андрей Загданский: Она кроме того ваша землячка, из Латвии. Сигне замечательная, очень талантливая, я рад, что мы с ней работали.

Фильм о Кузьминском получился сам по себе. Я снимал, наблюдал, складывал — получилось. Фильм о нашем общем друге Вагриче я очень хотел сделать — это, пожалуй, самый осмысленный выбор, я хотел, чтобы фильм о Вагриче был.

Александр Генис: Эти картины складываются в трилогию о богеме. Что общего между Вагричем, Кузьминским, Ситниковым? Они не похожи никоим образом, но все они - персонификация богемы. Вы согласны?

Андрей Загданский: Только если мы согласимся с вами, что богема — это персонификация искусства. Когда ты отдаешь себе отчет, что искусство больше меня, это больше, чем моя жизнь, это больше, чем мои усилия, я всегда стремлюсь к какой-то недосягаемой точке. Это было в Вагриче, как мы прекрасно с вами знаем, это характерно и для Кузьминского, и это было в Василии Ситникове, чье столетие мы с вами отмечаем.