Александр Генис: В эфире - новый выпуск нашего культурно-исторического цикла:
1915 - век спустя:
парадоксы и параллели
Фолкнер сказал: “Прошлое никогда не бывает мертвым. Оно даже не прошло”.
Взяв знаменитый афоризм в эпиграфы цикла, мы погружаемся в вечно живое время прошлого, добравшегося до нас в виде исторических событий, художественных течений, музыкальных направлений, судьбоносных книг и - важная часть каждой передачи - стихов, которые, пожалуй, лучше всего остального способны передать дух времени.
Вглядываясь в прошлое, мы ищем не эскапизма, позволяющего отдохнуть в давно прошедшим, а уроков, позволяющих лучше понять настоящее и заглянуть в будущее.
Традиционные вопросы, которые эти передачи задают прошлому, звучат так:
Что было?
Что стало?
Что могло бы быть?
(Музыка)
Александр Генис: Соломон, в нашем цикле мы часто говорим о культурных революциях, о культурных фигурах, о поэзии, о литературе, об искусстве, о музыке, но, конечно, 1915 года был, как и все эти страшные годы, главным образом жил войной. Война стала фоном повседневной жизни - всепроисходило на фронтовых новостей. Сегодня я предлагаю заглянуть в одну из воюющих стран, а именно в Австро-Венгрию, потому что там в 1915 году творил, думал и страдал Зигмунд Фрейд. 1915 год для него был чрезвычайно важным и творчески очень богатым, может быть таким же богатым, как рубеж веков, когда Фрейд создал свою теорию психоанализа и написал «Толкование сновидений», книгу, которая стала исторической для всей западной философии.
Что же было в 1915 году в Австро-Венгрии, в этой империи, из-за которой, собственно говоря, и началась Первая мировая война? Для всех сторон конфликта 1915 год был страшным. Для англичан, австралийцев, новозеландцев он был связана с военной катастрофой на турецком полуострове Галлиполи. Для русских этот год отмечен тяжелым поражением от немецкой армии, в результате которого только немцы только в плен взяли миллион русских. Французы были обескровлены. Но для австрийцев было все еще хуже, потому что австрийская армия терпела поражение всюду. Именно в 1915 году шли страшные бои на Карпатах. Крепостью Перемышль тогда стала символом сопротивления Австро-Венгрии русским войскам, - точно так же, каким был Верден для французов.
Соломон Волков: Как Сталинград.
Александр Генис: Да, Сталинград, но уже в другую войну. Перемышль был окружена русскими солдатами, и в конце концов русские взяли эту крепость. Во время попыток австрийцев прорвать осаду шли страшные бои на Карпатах. Бои шли в снегу, целые подразделения замерзали на смерть. Снаряды либо тонули в снегу, либо отскакивали ото льда, винтовки приходилось греть на кострах. В этих боях Австрия принесла в жертву 800 тысяч человек.
Соломон Волков: Когда я слышу эту статистику, меня охватывает ужас. Чудовищно. Действительно всякий раз думаешь о том, что та война была почти удавшейся попыткой самоубийства Европы.
Александр Генис: Именно так. Для австрийцев это было еще особенно тяжело, потому что к 1915 году стала распадаться империя Габсбургов. Славянские войска вызывали сомнения в лояльности, один пражский полк был даже распущен. Но так или иначе уже все понимали, что никакой быстрой победы не будет, никакой славы эта война никому не принесет. Это то настроение, которое овладело Фрейдом в этом году. Его сын сражался окопах, и отец никогда не знал, пуля пролетит ли над ним или убьет его. Он об этом думал каждый день. Собственно, поэтому в 1915 году Фрейд написал исторически необычайно важную книгу: «Мысли о времени войны и смерти».
Ему было 59 лет, Фрейд уже был всемирно известным ученым. Его теория отнюдь не была общепризнанной, но тем не менее, все о нем знали, и он чувствовал свою ответственность перед цивилизацией, которую пытался осмыслить. Он начал писать о войне с того, что сказал: мы переживем эту войну, мы все переживем, но счастливым этот мир уже никогда не будет.
Соломон Волков: Это замечательное предсказание, увы, оно свершилось.
Александр Генис: Но главное для него было то, что психоанализ позволял понять весь ужас и кошмар войны. Он писал так: «Наш ум — это игрушка инстинктов. Мы не способны справиться с тем варварством, которое в нас заложено».
Я представляю себе это наглядно. На Востоке, у буддистов, есть такой образ: наш разум — это обезьяна, которая пытается удержаться, сидя на бешеном тигре. Примерно то же самое говорил Фрейд, который вывел отсюда неудовлетворенность культурой. Он считал, что культура, цивилизация, в данном случае это одно и то же, не способна спасти человечество от его убийственных импульсов. И война это показала. Война для Фрейда была важным стимулом в его размышлениях, потому что она подсказывала две важные темы: цивилизации и смерти.
Соломон Волков: Вы знаете, тут парадокс заложен. Он заключается в том, что война погрузила Фрейда в море отчаяния, связанного и с тем, что сын у него воевал, другие были потери в этой войне. Как человека Фрейда война очень мучила в его повседневном существовании. Но как для теоретика культуры война послужила подтверждением правильности его теории.
Александр Генис: И не только. Она подтолкнула его к важным выводам. Он писал, что вся наша культура проиграла в эту войну. Как это так, ведущие нации Европы воюют?! Это не дикари, которые не обладают цивилизованными навыками, это люди, которые представляют цвет западной культуры. Даже у первобытных людей убийство было связано с очистительными ритуалами. Но в войну государство взяло на себя эти очистительные ритуалы, и убийца стал героем. То есть все цивилизованные покровы были сняты. Что же делать? Получается, что цивилизация проиграла. И тут любопытным образом Фрейд нашел выход из этой ситуации. Мне кажется, тогда этот тезис был еще не слишком оценен.
Соломон Волков: Осознан.
Александр Генис: А по-моему, Фрейд нашел замечательный выход. Он сказал, что единственное спасение от наших инстинктов — это лицемерие. Цивилизация — это лицемерие. Мы вынуждены врать и притворяться для того, чтобы жить друг с другом.
Соломон Волков: Быть политкорректными.
Александр Генис: Вот это я и хотел сказать! То есть Фрейд предсказал власть политкорректности. И об этом надо помнить каждый раз, когда мы над политкорректностью смеемся. А мы это делаем постоянно, потому что она бывает глупой, смешной, унизительной: не бывает такого специально женского искусства или литературы национальных меньшинств, которые заменяют Мольера — это все смешно Но тем не менее, то, о чем говорил Фрейд, торжествует сегодня. Потому что всякая вежливость начинается с лицемерия. Лицемерие — это лекарство, которое спасает цивилизацию от того, чтобы она потерялась в океане инстинктов. Это потрясающая мысль Фрейда, который сказал, что с каждым поколением лицемерия будет больше, и это наша единственная надежда.
Соломон Волков: Я совершенно с вами согласен. В частности, по вопросу о политкорректности. Потому что именно сейчас в России по нарастающей идет волна насмешек над этой политкорректностью.
Александр Генис: Конечно, это частая тема в русской прессе.
Соломон Волков: И я должен сказать, при том, что мы с вами действительно в разговорах, поскольку мы сталкиваемся все время с какими-то переизбытками этой политкорректности в нашем с вами повседневном существовании, и мы можем с вами посмеиваться над гротескными формами этой политкорректности. Тем не менее, это я хочу подчеркнуть, за наше с вами почти 40 лет проживания в Нью-Йорке эта политкорректность вошла в нашу кровь. Мы понимаем, что в каком-то смысле это может быть лицемерием, назовем это правильно, согласно Фрейду, усвоенными уроками цивилизации. Но она стала частью нашего сознания, и мы автоматически не можем себе позволить оскорбительных и глупых, дурацких заявлений, которые с легкостью слетают с уст многих современных вполне достойных российских деятелей культуры.
Александр Генис: Конечно! Вы посмотрите, с чего началась Первая мировая война — да с учебников истории. Каждая страна представляла другой народ в виде пародии, карикатуры; В школах учили про гуннов-немцы, про развратных легкомысленных французов.
Соломон Волков: Лягушатники.
Александр Генис: Вот с этого началась война. Сегодня это немыслимо, потому что в атмосфере лицемерной политкорректности этого никто себе не позволит. Что говорить, фигура Обамы в качестве президента США стала возможной только благодаря благодаря тому, что политкорректность сделала большинство американцев расово слепыми. И это, конечно, чрезвычайно важно. Есть такое хорошее американское выражение: Fake it till you make it. То есть, притворяйся, пока это не станет правдой.
Соломон Волков: Улыбайся, и будешь веселым.
Александр Генис: Имитируй, симулируй и, в конце концов, это станет твоей второй натурой.
Другая тема, которую война подсказала Фрейду — смерть. Он писал, что смерть для человека — это опыт, который он не может осознать. Потому смерть — мать всех религий, что с ней невозможно примириться. В гипотетическом первобытном обществе, о котором он писал очень часто, смерть была источником первых мыслей о религии. Поскольку человек не может умереть, он должен жить в каком-то другом месте, вести загробную жизнь.
Любопытно, что эта теория недавно получила подтверждение. Недавно ученые раскопали неандертальские могилы (неандертальцы - это еще не люди, но у них были захоронения) Ими занялись эксперты по плеоботаники, изучающие древнюю пыльцу растений. И они обнаружили в этих захоронениях пыльца от разных цветов. Это значит, что неандертальцы приносили мертвым букеты цветов, собранных в разных, весьма отдаленных друг от друга местах. То есть это был похоронный обычай, видимо, связанный с первыми представлениями о загробной жизни. Вот, когда родилась религия. Им нужны были специальные ритуалы, чтобы похоронить этих протолюдей. Это даже не первые люди — это неандертальцы, а не хомо сапиенс.
Соломон Волков: Потрясающе.
Александр Генис: Да, и это подтверждение догадки Фрейда.
В 1915 году Фрейд написал 8 больших статей и книг, это был необычайный творческий взрыв. Он говорил: «Знаете, что самое странное? Мы приспособились к войне. Я пишу статьи, я принимаю по 8 человек в день. Каждую минуту мы можем умереть, но именно ощущение смерти, которое стоит над нами каждую секунду, делает жизнь полной, полноценной».
И в этом ярком ощущении жизни вскрывается психологическая глубина той ситуации, в которой жили люди в 1915 году.
Соломон Волков: Это парадокс, о котором я слышал от людей, которые прошли через Великую отечественную войну. Мне говорил мой отец, и я слышал то же самое от многих фронтовиков, что они никогда не жили такой насыщенной полнокровной жизнью, как во время войны, о которой они потом вспоминали даже с некоторым оттенком ностальгии, как это было.
Александр Генис: У Уоллеса Стивенса, замечательного американского поэта, есть стихотворение, где есть такой афоризм: «Смерть — мать красоты». Правда, Стивенс был страховым агентом...
(Музыка)
Александр Генис: Соломон, а теперь я хочу продолжить Фрейда, но на совсем другой территории. Дело в том, что когда мы говорим о подсознании, в том числе о подсознании нации, то не очень понятно, как это подсознание увидеть, пощупать, услышать и осознать. Но на этот случай у меня есть теория, согласно которой подсознание современной культуры — это ее сны, то есть, кино, в первую очередь - Голливуд, а если брать шире, то вся массовая культура — вот это и есть коллективное подсознание. Тут важно не то, что говорит массовая культура, а что именно нам нравится, что мы выбираем из нее, потому что этот выбор и этот контакт происходят на подсознательном уровне. Вот почему я предлагаю сегодня отправиться в 1915 год и навестить самый популярный жанр массовой культуры того времени: романсы.
Соломон Волков: Это очень интересное предложение, потому что идея русского романса 1915 года или того, что было популярным в 1915 году, связана тесно с другим аспектом массовой культуры, с музыкальной революцией. Это - расцвет граммофона, граммофонной промышленности, которая впервые стала промышленностью именно в эти годы в России. Первые записи на граммофоне были экзотической и дорогостоящей новинкой с Запада, но именно в эти годы граммофонные записи стали невероятно популярным и доходным видом продукции в России.
Александр Генис: Сейчас даже трудно представить, что раньше музыку можно было услышать только живьем.
Соломон Волков: Нужно было музицировать дома.
Александр Генис: Представляете, как с явлением граммофона расширился круг поклонников музыки.
Соломон Волков: Это была революция. Вообще если мы посмотрим на технологические нововведения первых лет ХХ века и сравним с тем, что происходит сейчас, то мы увидим много параллелей. К 1915 году все эти новые вещи стали повседневной частью жизни — электричество, телефон, автомобиль, самолет, множество вещей, которые уже во второй половине ХХ века воспринимались как нечто само собой разумеющееся, при том, что я как был идиотом, технологическим, так им и остался. Спроси у меня, как работает электричество — понятия не имею. По какому принципу работает телефон? Понятия не имею.
Александр Генис: В том-то и дело, что современная техника в ХХ веке перестала быть понятной. Еще Жюль Верна ее всем объяснял. Спрашивают, как устроен «Наутилус», вот он и подробно рассказывает читателям.
Соломон Волков: Пропеллеры крутятся.
Александр Генис: Их еще можно представить себе. Но именно на рубеже веков произошел переворот, когда все мы стали невеждами. Одни этим пользуются, скрепя сердце, а другие страдают молча. Но вернемся к пластинкам.
Соломон Волков: Пластинки стали очень популярными, они стали расходиться в сотнях тысяч экземпляров по России, и они создали новую среду потребления культуры. Именно в эти годы, тут есть другая область, о которой стоит вспомнить — это кинематограф, конечно, который тоже именно в эти годы в России становится достоянием массовой культуры. Многие встречали это торжество массовой культуры с ужасом.
Александр Генис: Как и сейчас мы встречаем с ужасом каждый новый триумф масскульта.
Соломон Волков: По-моему, это традиционное, ритуальное явление: встреча с ужасом массовой культуры.
Александр Генис: Но не все бывают настолько слепы. Например, Лев Толстой с восторгом встретил рождение кинематографа.
Соломон Волков: А с другой стороны Лев Толстой с омерзением встретил приход новой литературы. Известны его отрицательные отзывы о Леониде Андрееве, Константине Бальмонте, о всех самых модных писателях того времени. Кстати, любопытно, что сохранилось от этих людей? От Леонида Андрееве сохранились слова Толстого - «он пугает, а мне не страшно». Больше о Леониде Андрееве никто из современных читателей ничего не знает.
Александр Генис: Я читаю Леонида Андреева, люблю его книгу «Иуда Искариот». Но я согласен с вами, отзыв Толстого сильнее.
Соломон Волков: То же самое о Бальмонте.
Александр Генис: И Бальмонта я люблю, несмотря на Толстого.
Соломон Волков: Издевательские отзывы Толстого, по-моему, на сегодняшний момент больше известны, чем сочинения этих авторов.
Александр Генис: Не будем забывать, что еще более издевательскими были отклики Толстого о Шекспире и Вагнере.
Соломон Волков: И о пьесах Чехова.
Александр Генис: Толстой умел сказать что-то дикое.
Соломон Волков: Но возвращаясь к граммофонным пластинкам. В эти годы получили распространение романсы традиционные, старинные, которые непонятно, откуда даже вынырнули и получили широчайшее распространение. Они были популярны - это не назовешь даже мещанской средой, это был средний класс, конечно, с уклоном к тому, что мы называем сейчас презрительно “мещанством”, а что в тогдашней России было просто определением классового места данного слоя.
Александр Генис: Это еще не было кличкой.
Соломон Волков: Да, это было официальным определением принадлежности к тому или иному сословию.
Александр Генис: Соломон, а что характерно именно для русского романса? Ведь романс — это международное явления. Есть замечательные немецкие, австрийские романсы, есть романсы Шуберта, Бетховена, Вульфа. Есть французские романсы - Гуно, Берлиоз, Бизе. Что же такое русские романсы, в чем специфика русского романса?
Соломон Волков: Русский романс - причудливый экзотический цветок, который появился впервые еще в XVIII веке. Многие очень популярные экземпляры, если так можно выразиться, русского романса относятся к XIX веку, и они сохранились, что тоже очень любопытно, до наших дней. На самом деле для меня массовая культура, в особенности, конечно, русская массовая культура, которой я очень интересуюсь профессионально — это поле чудес, это поле загадок. Вот, к примеру, всем нашим слушателям знакомый русский романс «Гори, гори, моя звезда». До сегодняшнего дня можно услышать уверенное заявление в том, что этот романс написан никем иным, как адмиралом Колчаком. Это абсурдное заявление. Романс написан композитором Петром Булаховым, который родился в 1822 году, умер в 1885 году, и сочинил целую серию популярных русских романсов . «Нет не люблю вас», в частности. У него есть романсов 20 популярных, но из них, конечно, самый знаменитый — это «Гори, гори моя звезда». Что интересно, до самого недавнего времени считалось, что автором романса (я отвергаю абсурдную версию о Колчаке) некий Пойгин, тоже автор знаменитых романсов. Иногда романс приписывался неизвестному автору. И только сравнительно недавно. вспомнили о том, что это Петр Булахов. Человек очень интересной судьбы, у него отец был знаменитым певцом, дочка знаменитой певицей, по фамилии Збруева, которая оставила воспоминания о Булахове. Он был паралитиком и всю свою сравнительно недолгую жизнь был прикован к креслу, иногда только мог позволить себе встать и потыкаться в фортепиано. Это был несчастный человек. У меня есть такое определение гения, которое весьма скептически встречается моими приятелями. Что такое гений? Там много может быть вариантов, но я лично считаю гением человека, который написал хотя бы одно произведение, ставшее всенародно любимым.
Александр Генис: Как «Марсельеза».
Соломон Волков: Написал оно стихотворение, которое было принято народом или сочинил нечто такое, что знает весь народ. Причем это может быть в парадоксальном ключе, это могут быть какие-то смешные вещи, но все равно, раз принял народ — значит ты гений. Слова романса написал некто Чуевский. Кто такой Чуевский? До сих можно встретить по отношению к «Гори, гори, моя звезда» утверждение, что не известен автор ни слов, ни музыки.
Александр Генис: Интересно, что в 1915 году именно романс «Гори, гори, моя звезда» был, говоря современным языком, главным хитом того года.
Соломон Волков: И неслучайно. Потому что с войной был связан всплеск фаталистических настроений. Отсюда успех романса типа «Гори, гори, моя звезда», которому свойственна особая экзистенциальная меланхолия. Вот она и сделала его таким популярным.
Александр Генис: Вот вы и ответили на мой вопрос о том, что является характерным для русского романса: именно такое настроение.
Соломон Волков: Экзистенциальная меланхолия.
Александр Генис: Для этого есть и боле простые слова. Одна исследовательница русского языка, Анна Вежбицкая, она полячка, но живет в Австралии, написала, что весь русский мир держится на трех лингвистических китах. Как же их зовут? Душа, Тоска, Судьба. На этих же трех китах и стоит русский романс.
Соломон Волков: Замечательно сказано. Давайте послушаем замечательный, бессмертный романс «Гори, гори, моя звезда» в записи именно 1915 года в исполнении безмерно популярного тогда певца Собинина. Этот романс разошелся в сотнях тысяч экземпляров.
Александр Генис: Соломон, мы говорим о 1915 годе, пытаемся попасть внутрь этого времени, как на машине времени. Так, в нашем цикле играют важную роль стихи, благодаря им, мы понимаем, что чувствовали эти люди. Но благодаря этому романсу мы можем подслушать эпоху.
Соломон Волков: Итак, «Гори, гори, моя звезда», сочинение Петра Булахова. Запомните это имя, наши дорогие слушатели.
(Музыка)
Александр Генис: Романсы оказали большое влияние и на высокую литературу. Формалисты говорили о том, что Блок вышел из романса, оказавшего огромное влияние на величайшего поэта того времени.
Соломон Волков: Это общее очень интересное наблюдение Шкловского и Тынянова о том, что на творчество Блока колоссальное влияние оказал цыганский романс и старинный русский романс. Это, конечно, так. Я хочу в подтверждение этого прочесть потрясающее, на мой взгляд, стихотворение Блока, которое принадлежит той эпохе — это сочинение полностью навеяно русским романсом, эпиграфом к этому стихотворению тоже взяты строчки из романса «Утро туманное, утро седое», автором этих строк является Тургенев. Итак, «Седое утро» Блока.
Утреет. С богом! По домам!
Позвякивают колокольцы.
Ты хладно жмешь к моим губам
Свои серебряные кольцы,
И я - который раз подряд -
Целую кольцы, а не руки...
В плече, откинутом назад,-
Задор свободы и разлуки,
Но еле видная за мглой,
За дождевою, за докучной...
И взгляд, как уголь под золой,
И голос утренний и скучный...
Нет, жизнь и счастье до утра
Я находил не в этом взгляде!
Не этот голос пел вчера
С гитарой вместе на эстраде!..
Как мальчик, шаркнула; поклон
Отвешивает... "До свиданья..."
И звякнул о браслет жетон
(Какое-то воспоминанье)...
Я молча на нее гляжу,
Сжимаю пальцы ей до боли...
Ведь нам уж не встречаться боле.
Что ж на прощанье ей скажу?..
"Прощай, возьми еще колечко.
Оденешь рученьку свою
И смуглое свое сердечко
В серебряную чешую...
Лети, как пролетала, тая,
Ночь огневая, ночь былая...
Ты, время, память притуши,
А путь снежком запороши".
А завершить нашу передачу - после этого стихотворения Блока - я хочу еще одним романсом из серии русско-цыганских романсов, которые оказали такое влияние на Блока: «Не уходи, побудь со мною». И тут опять вечная проблема с авторством. Вероятно, автором этого опуса, и музыки и слов, является композитор Николай Зубов, который родился в 1867 году и умер в 1906 году. Он этот романс посвятил Анастасии Вяльцевой, самой популярной эстрадной диве той эпохи, Аллы Пугачевой того времени. Она за одно свое появление на “корпоративах” того времени брала две с половиной тысячи рублей, представляете, целое состояние, на это два года можно было прожить по тем временам. И когда она умерла — это был траур для всей России. А сейчас мы услышим этот бессмертный романс «Не уходи, побудь со мною» в исполнении певицы Лобинской, запись эта тоже ископаемая, того же 1915 года.
(Музыка)
