Александр Генис: Этим летом Великобритания понесла тяжелейшие репутационные потери. Сперва “Брекзит”, угрожающий политическом хаосом и экономическим кризисом стране. Потом, что, может быть, еще больнее - поражение английских футболистов от спортивных золушек из Исландии. А теперь еще и перспектива развала королевства, которое, потеряв Шотландию и Северную Ирландию, может превратиться из Велико-Британии в маленькую Англию.
Но что бы ни произошло с этим островом, у англичан никогда не отнять их самой прочной и долговечной ценности - ее культуры. Пожалуй, сегодня она надежнее всего скрепляет страну и является лучшим “товаром” для экспорта.
Поэтому так удачно, что Метрополитен открыл маленькую, но крайне примечательную выставку Тёрнера, которую сегодня посетит наша традиционная рубрика “Картинки с выставки”.
(Музыка)
Александр Генис: Тёрнер заменил Англии сразу несколько школ живописи. Он был романтиком, реалистом, протоимпрессионистом и, как выяснилось, после его кончины, предшественником абстракционистов. В 1851-м году, когда Тёрнер завершил свой успешный и плодотворный жизненный путь, в его мастерской осталось 500 незаконченных картин. Многие из них до сих оставляют зрителя в недоумении. Как в середине викторианского века мог появиться художник, создававший дерзкие нефигуративные картины, предвещающие самые смелые открытия ХХ века?
От Тёрнера, впрочем, можно было ждать, чего угодно. Он всегда был разным, хотя и стремился к одному: к «эстетическому потрясению, внушающему зрителю восторг и ужас». Эту романтическую формулу Тёрнер впервые опробовал в Швейцарии, где писал тот же пейзаж, что – много лет спустя - наш Суриков. Но если в картине «Переход Суворова через Альпы» горы внушают ужас без восторга, то одно не обходится без другого на ранней картине Тёрнера, изображающий знаменитый по той же суворовской кампании Чертов мост.
Чем сильнее расходятся стихии, чем могущественнее природа, чем больше она угрожает человеку, тем больше нравится Тёрнеру воссоздавать ее на своих огромных, волнующих сердца полотнах. Особенно тех, где художник открыл для себя национальную – морскую – тему. И опять интересное отличие от его российского сверстника. Если у Айвазовского море огромно и пустынно, то у Тёрнера оно густо населено кораблями, правда, часто терпящими бедствие. Чувствительный к сильным - пугающим - эффектам, он пишет море густыми красками, сквозь которые с особой, словно потусторонней силой светит главный герой его живописи – солнце.
Не удивительно, что над ним многие смеялись. Критики утверждали, что его марины напоминают “мыльную пену с белилами”. Оскорбленный этим сравнением, как вспоминает его главный апологет Джон Рёскин, Тёрнер рассказал, что однажды попросил матросов привязать его к мачте, чтобы четыре часа наблюдать бурю - лицом к лицу.
- Пусть мои критики сделают то же самое, - кричал художник, - прежде, чем судить о моей живописи.
Надо сказать, что при всей неуемности тёрнерского художественного темперамента (он часто заканчивал картины уже прямо на выставках), его лучшие картины удивляют союзом страсти и дисциплины. Это происходит всякий раз, когда Тёрнер, например, пишет Венецию. Несколько прекрасных венецианских ведут кисти Тёрнера висят в Метрополитен и по соседству в Музее Фрика. Даже помня, чем все кончилось в «Ромео и Джульетте», мы не станем отрицать, что союз английского гения с Италией приносит счастливые плоды. В своем любимом городе Тёрнер, следуя за Каналетто, писал точный архитектурный пейзаж, а потом опрокидывал его в смесь ослепительного неба и моря. Возможно, поэтому его Венеция кажется прекрасным миражом, родившимся от разгула стихий, которым повезло найти в Тёрнере своего портретиста.
(Музыка)
Александр Генис: Однако, каким бы великим ни был английский художник Тёрнер, он трудно переносим в больших дозах. Если родственных ему импрессионистов много не бывает, о чем говорит каждая их выставка, то полотна Тёрнера способны укачать зрителя и слиться в одно слепящее пятно. Чтобы этого не произошло, музей Метрополитен устроил выставку четырех картин, впервые объединив квартет холстов, посвященных китобойному промыслу. Написанные 70-летним художником, они, венчая его эксперименты с формой и цветом, складываются в один сюжет о встрече человека с природой - на ее, а не на наших условиях.
Китобойный сюжет, однако, разворачивается у Тёрнера не в лоб, как на других морских пейзажах, а со стороны и сверху. Художник словно ищет итоговую точку зрения, с которой он может описать схватку человека с таким могучим соперником, что его можно сравнить с самим морем.
Первая картина изображает охоту: китобои на низко сидящем вельботе изготовились к схватке, но по сравнению с дичью люди кажутся игрушечными.
Второе полотно посвящено раненному киту. Первозданное чудовище встает из морских вод как в первые дни творения.
Третий холст называется “Ура!” и намекает, обходясь без деталей, на успех: моряки топят жир убитого кита.
Замыкает этот китобойный эпос картина с затертыми во льдах кораблях. Самая мрачная и самая солнечная, она объясняет, почему современники звали Тёрнера «белым художником» и жаловались, что слепнут от его полотен. Но именно этот беспощадный свет и придавал полотнам Тёрнера ту полуобморочную интенсивность, с которой - до явления Ван-Гога - и сравнить было нечего.
Чтобы ввести зрителя в мир китобоев, кураторы в том же зале выставили лампы для китового жира, ради, которого, собственно, и совершались многолетние - до пяти лет! - опасные экспедиции. В 19-м веке считали, что даже электричество не может сравнится с тем ярким, но мягким светом, который давал горящий жир китов. Такое освещение было роскошью американских гостиных, которым угощали гостей, как шампанским.
Интересно, что изюминка выставки носит чисто литературный характер. В третьей главе “Моби Дика”, герой, которого автор предлагает называть Измаилом, описывает гостиницу “Китовый фонтан”. На стене он увидел очень большое полотно, на котором с трудом разглядел (цитирую) “нечто вытянутое, гибкое и чудовищное, чёрной массой повисшее в центре картины над тремя туманными голубыми вертикальными линиями, плывущими в невообразимой пенной пучине”. Картина, продолжает он, “вся какая-то текучая, водянистая, расплывающаяся, что нервного человека такая и с ума свести может”.
Хотя Герман Мелвилл бывал в Лондоне, любил живопись и мог посмотреть картины Тёрнера, нет прямых доказательств, что он видел его китобойную серию. Впрочем, они и не нужны, потому что у посетителей в зале Метрополитен возникает то же ощущение, что и у писателя:
“Тут есть нечто возвышенное, хотя и смутное, еле уловимое, загадочное, и оно тянет вас к полотну снова и снова, пока вы наконец не даёте себе невольной клятвы выяснить любой ценой, что означает эта диковинная картина”.
(Музыка)
Александр Генис: К нашему разговору присоединяется музыковед и историк культуры Соломон Волков. Соломон, вам жалко англичан в связи с нынешней ситуацией?
Соломон Волков: Вы знаете, я скорее с симпатией отношусь вообще ко всему этому делу с брекзитом, мне совершенно их не жалко. Потому что им себя в этом смысле не жалко. Ведь это было классическое демократическое национальное волеизъявление.
Александр Генис: Это еще не значит, что оно не может быть ошибочным.
Соломон Волков: Это не имеет никакого значения.
Александр Генис: А я с ужасом смотрю, как падает фунт стерлинга. У меня уже был такой опыт, давно живу. Сейчас фунт стоит почти столько же, сколько доллар. Вообще-то всегда считалось, что фунт должен стоить в два раза больше доллара. В самом начале 1980-х годов я приехал в Лондон, когда была точно такая же ситуация: фунт стоил доллар. В результате я приехал туда в непривычном качестве зажиточного американского туриста. Мне это очень не понравилось, потому что я чувствовал себя неловко.
Соломон Волков: Вот видите, позитивные эмоции.
Александр Генис: Не скажите. Однажды в Стрэтфорде я стоял в очереди в театр, чтобы купить билеты на шекспировский спектакль «Венецианский купец», гениальный спектакль был. Рядом со мной стоял такой английский джентльмен в твиде и курил трубку. Когда подошла наша очередь, выяснилось, что остались только дорогие билеты. Мне они были по карману именно потому, что доллар так высоко стоял. А он сказал: «Нет, мне придется подождать, пока фунт станет на ноги».
Сейчас опять фунт на ногах плохо стоит, и это, конечно, печально. Но как я уже сказал, у Англии всегда остается золотой фонд — ее культура. Поэтому я предлагаю нам сегодня поговорить о том, что Англия может предложить миру в области музыки. Я знаю, что это - непростая задача, потому что считается, что английский гений не музыкален, английский гений в первую очередь связан с литературой. Нет в мире, наверное, более богатой литературы, чем английская. Считается, что там сразу три литературы — это древняя литература, литература «Беофульфа», литература старая - литература Шекспира, и литература новая, литература Диккенса, я уже не говорю про новейшую литературу — литературу Беккета. И, конечно, театр — это область английского гения, нет и не было лучших актеров, чем английские. Но в музыке, по-моему, английский гений проспал все лучшее.
Соломон Волков: Можно сказать, что действительно великих английских композиторов, их можно пересчитать по пальцам, на одной руке к тому же.
Александр Генис: Один из них будет Гендель, который был немцем, но все равно прожил всю жизнь в Лондоне.
Соломон Волков: Я не зачисляю Генделя в число английских композиторов. Мало ли, где он жил, для меня это - немецкий композитор. Это вообще, между прочим, английская традиция импорта музыкантов. Сначала именно в Англии вознесли Мендельсона на колоссальную высоту, а потом уже его в самой Германии признали.
Но великие английские композиторы - являются моими любимцами. Я очень люблю Перселла — это первое громкое английское имя. Композитор, который родился в 1659 году, а умер в 1695 году, такая любопытная цифровая рокировочка.
Александр Генис: Перселл был, как ни странно, любимцем советской интеллигенции. Вышла его пластинка...
Соломон Волков: Я очень хорошо помню эту пластинку.
Александр Генис: Были в СССР такие культовые пластинки, причем весьма странные. Например, пластинка «Лютневая музыка». В каждом интеллигентном доме слушали старинную лютневую музыку. Под нее очень хорошо пился коньяк.
Соломон Волков: Потом оказалось, кстати, что ее сочинил композитор по фамилии Вавилов.
Александр Генис: Была, конечно, очень популярна пластинка «Танго Оскара Строка”. В каждом доме была такая . Мне до сих пор жалко, что эти пластинки не остались с мной, потому что они как любимые книги - в них есть что-то мемориальное. В современной жизни все меньше и меньше материальных носителей культуры, и я понимаю людей, которые до сих пор не могут расстаться со своими грампластинками. «Дидона» была одной из таких пластинок, которая попалась на глаза, вернее, на уши Бродскому. Бродский все время говорил о том, как он любит Персела.
Соломон Волков: Он принес в подарок Ахматовой, между прочим, эту пластинку.
Александр Генис: Эта музыка его поразила. Я думаю, больше он никакого Перселла не слушал, он слушал именно «Дидону». У меня с «Дидоной» связана мистическая история. Когда Бродский умер, то вечер его памяти состоялся в соборе Святого Иоанна. Мы возвращались с этого собора, и я подвез Женю Рейна на своей машине. Он сказал: “Как хорошо, что в соборе играли Перселла, ибо Бродский всегда говорил, что это его любимая музыка”. А я говорю: «Знаете, что заиграет, если я включу магнитофон в машине?». Я включил, а там как раз та самая ария Дидоны. Надо сказать, мы вздрогнули оба, но Рейн сказал совершенно спокойно: «Он с нами в этой машине». Вот эта ария.
(Музыка)
Соломон Волков: После Перселла в английской музыке наступил большой перерыв до следующего значительного композитора - практически двести лет. Перселл умер в 1695 году, а следующий значительный английский композитор сэр Эдвард Эльгар родился в 1857 году. Он стал в наибольшей степени представителем того, что мы может называть духом британский империи — это настоящий имперский композитор.
Александр Генис: Можно сказать, что он был аналогом Киплинга в музыке?
Соломон Волков: Да, я тоже подумал, что, пожалуй, это очень был бы хороший аналог Киплингу. Вообще-то он очень многосторонний композитор, прекрасный, я очень люблю его симфонии, прекрасный скрипичный концерт у него есть, прекрасный виолончельный поздний концерт, разного рода симфонические увертюры, «Энигма» сюита.
Александр Генис: Это знаменитый опус, его все любят.
Соломон Волков: У Эльгара масса чрезвычайно привлекательной музыки, которая сохранила свою свежесть по сегодняшний день — это большая редкость. Он умер в 1934 году. Кстати, любопытно, что он был католиком.
Александр Генис: Католики в Англии всегда играли важную роль в культуре. Грэм Грин был католиком, и Элиот, и многие другие звезды. При этом в Англии около 3% католиков было в ХХ веке. Сейчас уже это не так важно, хотя в свое время они были аутсайдерами.
Соломон Волков: Белые вороны.
Александр Генис: Как, скажем, евреи в России.
Соломон Волков: Это накладывало отпечаток на их психику.
Александр Генис: В то же время выталкивало таланты наверх.
Соломон Волков: Эльгар - типичный имперский композитор, очень сильна в его творчестве ностальгия. Он жил в начале заката Британской империи.
Александр Генис: Как тот же Киплинг — это тоже их роднит. Я подумал: это большая редкость — хороший имперский поэт и хороший имперский композитор. Я не знаю в России ни одного имперского поэта по-настоящему великого.
Соломон Волков: Лучшим имперским поэтом, как ни смешно, был Александр Сергеевич Пушкин, если не считать Державина, конечно.
Александр Генис: Может быть Державин точнее, потому что Пушкин как имперский, так и антиимперский поэт, как это всегда это бывает с гениями.
Соломон Волков: Как всегда бывает с Пушкиным. Что касается Эльгара, то самым ярким примером его имперской музыкальной направленности и также самым знаменитым сочинением являются его военные марши, которые он сочинял на протяжение 30 лет, с 1901-го по 1930-й год. Мы покажем один из этих маршей, который очень знаменит. Когда он звучит, мы всегда представляем себе имперскую викторианскую Англию.
(Музыка)
Соломон Волков: Дальше события развивались в английской музыке следующим образом. Чрезвычайно популярным и очень милым моему сердцу английским автором является Бенджамин Бриттен. Интересное сочетание: это музыка хорошо выражала английский характер, так же, как музыка Эльгара, но она была одновременно эмоционально насыщенная и сдержанная, как типичный англичанин.
Александр Генис: Типичный англичанин — это человек, который не умеет выражать свои чувства, свои эмоции. Есть такая ученая дама - английская антрополог Кейт Фокс, которая написала книгу о национальном характере англичан. Она утверждает, что все англичане в сущности социальные инвалиды, они не знают, как выражать свои эмоции. Именно поэтому англичане изобрели газету. Чтобы не разговаривать со своим соседом в пригородном поезде,они отгораживаются от всех газетными листами. Поэтому газеты были всегда были большого формата. Она пишет, что появление таблоидов сильно изменило английскую жизнь. Другой способ уйти от прямого контакта с чужим человеком, своего рода прикрыться газетой — это юмор, который тоже прячет человека. Именно так возник великий английский юмор. По-моему, остроумная идея.
Соломон Волков: Это звучит очень интересно, не работает в музыке. Нельзя сказать, что это внеэмоциональная музыка, наоборот, скажем, по сравнению с современными немецкими конструкциями или французскими, по сравнению с Булезом или по сравнению хотя бы с додекафонным Шенбергом, музыка Бриттена очень эмоциональна, но в ней все равно присутствует английская сдержанность. Я помню, в разговоре с Ростроповичем он мне высказал такое соображение. Как известно, Бриттен и Шостакович друг друга очень любили, музыку друг друга очень почитали, посвятили друг другу очень важные свои сочинения. Ростропович мне сказал неожиданную вещь: многолетнее общение с музыкой Шостаковича грозило ему душевным опустошением, как будто что-то выжигало в его душе. Он вовремя очень встретил Бриттена с его романтическим отношением к жизни. Это не дикая какая-то, захлестывающая все романтика, но это мягкая лирическая струя. Для него важна оказалась эта музыка, Бриттен для него много писал, они очень подружились.
Но композитором, который в самое последнее время, уже после смерти Бриттена являлся любопытнейшим примером английского менталитета, одновременно аутсайдер-инсайдер или инсайдер-аутсайдер — это сэр Джон Тавенер. Вы заметили, что Эльгар был сэром, Тавенер, Бриттен был лорд. Лорд — это, по-моему, пэр, а сэр — это рыцарское достоинство.
Александр Генис: Честно говоря, хотя я знал двух сэров, и однажды даже обедал с ними, не сумел их подробно расспросить о системе титулов в Англии.
Соломон Волков: В любом случае это - композиторы привилегированные.
Александр Генис: Потому что это культурная аристократия Англии, и монархия умно пользуются своими дворянскими званиями. По-моему, это очень красиво. Я бы вообще ввел такое понятие, как гвардия культуры, чтобы в каждой стране были свои гвардейцы, была своя элита.
Соломон Волков: Академия во Франции.
Александр Генис: Почему в России такого нет? Очень печально. В Японии, например, есть звание “национальное сокровище”, не больше, не меньше. Это значит, что человек умеет делать что-то такое, что лучше никто не может.
Соломон Волков: Как Сибелиус в Финляндии - национальное сокровище.
Александр Генис: Видите, как это красиво. А в Японии “национальным сокровищем” может быть даже человек, который умеет плести корзины. Ведь он делает это так, как никто другой. Или заваривать чай. Мне кажется, что Похлебкин, мой кумир, историк кулинарии, был “национальным сокровищем”, потому что он возвращал России кулинарные секреты многовековой давности. Разные виды щей, например.
Соломон Волков: Я совершенно с вами согласен. Что касается Тавенера, то он тоже был такой белой вороной, как и Эльгар, который был католиком. Тавенер был еще более экзотичен для Англии, потому что он был православным. Он был крещен в 1977 году. Причем интересно, что он стартовал как композитор под эгидой «Битлз», под эгидой их фирмы «Эппл», своей юношеской кантатой. Но затем он стал сочинять музыку на русские темы. Сочинил оперу по рассказу Достоевского «Кроткая».
Александр Генис: Поразительно. Интересно, как он стал православным. Он шел по Лондону и зашел в Русскую православную церковь в Лондоне совершенно случайно. Там он был очарован красотой православного обряда и это изменило его жизнь.
Соломон Волков: А крестил его знаменитый епископ Антоний Сурожский. Тавенеру принадлежит вокальный цикл на слова Ахматовой. Кстати, вспомнил, что у Бриттона есть вокальный цикл на слова Пушкина, причем на русские слова. Тавенер сочинил «Реквием» на слова Ахматовой — это замечательный опус, очень важный и для творчества самого Тавенера, и для озвучивания ахматовского творчества в ХХ веке, и вообще для музыки ХХ века. Тавенер в конце жизни свернул со своей православной дороги, его все больше и больше увлекали индуистские, буддийские идеи. Соответственно, элементы индийской музыки, восточной музыки все больше проникали в его творчество.
Но самым знаменитым произведением Тавенера, опусом, который услышали миллионы, стала «Песня для Афины», она была написана как поминальная музыка по знакомой Тавенера актрисе, которую звали Афиной (она была по происхождению гречанка). Прославилось это сочинение после того, как принц Чарльз, поклонник музыки Тавенера, выбрал «Песню для Афины», когда принцессу Диану отпевали. Эту трансляцию смотрели все, я сам смотрел, это было необычайно трогательное и запоминающееся зрелище. Музыка Таверена, которая там прозвучала, проникла тогда в души миллионов и миллионов слушателей.
(Музыка)
