Смотрю на лежащее передо мной приглашение на открытие выставки 130 шедевров из коллекции Сергея Щукина в фонде Louis Vuitton в Париже. Через 10 дней эта выставка станет самым ярким событием парижской культурной жизни этой осени. На открытие придет и приедет масса прекрасных людей, в том числе моих друзей. Я смотрю на это приглашение и точно понимаю, что меня удерживает от того, чтобы его принять.

Мне не хочется стоять рядом ни с одним официальным российским лицом, потому что я считаю, что эта коллекция была украдена – в ноябре 1918 года декретом Совнаркома о национализации художественной галереи Сергея Щукина. Она была национализирована номером один. И этот декрет, как любит горделиво повторять Михаил Швыдкой, "никто не отменял". "И прав же, подлец!" – эмоционально заметил мой приятель-историк. Никто не отменил, хотя такой шанс был и у господина Швыдкого, четыре года возглавлявшего Министерство культуры. Мог хотя бы попробовать восстановить, извините за пафос, историческую справедливость. Хотя бы вербально. Это к проблеме революции и собственности, которая и через сто лет некоторым не кажется проблемой.

Неохота оказываться в одном зале с теми, для кого это не проблема. Если бы тот, кто оприходовал картины из частных коллекций сгинувших в лагерях евреев, решил устроить выставку этих картин, мне было бы столь же мучительно неловко в такой презентации участвовать.

Галерея в частном доме Щукина в Москве была открыта для посетителей уже в начале XX века. Если бы не вмешалась революция, несомненно, она стала бы музеем современного искусства. У меня нет никаких сомнений, что Щукин хотел, чтобы его коллекция и в дальнейшем была открыта для публики, что он был патриотом в высоком смысле этого слова и что собранные им работы европейских мастеров для него были чем-то большим, нежели просто достоянием семьи. Но революционная власть украла у него все, что могла украсть. Как и у другого прекрасного коллекционера Ивана Морозова. А власть, пришедшая вслед за советской властью и ставшая ее правопреемницей, ничего в этой истории не изменила, не извинилась и извиняться явно не собирается.

Символично, что выставка откроется в частном фонде одного из богатейших людей Франции (и не только) Бернара Арно, который и сам коллекционирует искусство. То есть он все понимает и про частную собственность, и про меценатство. Он родился, вырос и живет в парадигме неприкосновенности частной собственности. Но ни ему, ни иным европейским фондам и музеям, выставлявшим эти картины, не претит тот факт, что они выставляют краденое. Потому что оно прекрасно? Оно прекрасно! Потому что все можно списать на давность лет? Возможно. И потому, что ради очередной встречи с высоким искусством о прозе жизни можно не вспоминать.

Щукин создал коллекцию мирового уровня, и мир должен ее видеть. При этом должен знать и помнить трагическую историю, связанную с этими шедеврами. И каждый раз, открывая выставку его коллекции, надо внятно вслух повторять как мантру: как она создавалась, кто платил за каждую картину, каким образом она стала государственной, каким декретом ее украли у владельца, сколько она теперь стоит, сколько лет это государство считает ее своей собственностью и ни в чем не раскаивается.

Не рассказывайте мне, во скольких мировых музеях сколько разного награбленного. Это проблема других музеев и других стран. Судьба коллекции Щукина (как и коллекции Морозова) – это наша история, это факты, задокументированные и имеющие даты и подписи. Впрочем, о чем я, право? Что из содеянного во имя революции и ее целесообразности было осуждено новой Россией?

Наверное, я максималистка. И банальность зла взрывает во мне время от времени вот это "не забудем, не простим". Я была полностью на стороне Марии Альтман, решившей вернуть украденные у ее семьи нацистами картины, в частности "Золотую Адель" Густава Климта. Не потому, что я считала: картине, принадлежащей частному лицу, не место в Венском или каком-либо ином музее. Но потому что, даже если картина остается в музее, ее история должна быть очищена от этого акта экспроприации по воле сильного, от позорной истории. Я преклонялась перед упорством Марии Альтман и ее адвоката. Помимо всего прочего, судьба этой картины с самого начала и до решения суда в пользу Альтман – это завершенная новелла об истории Европы XX и начала XXI века, о том, что хотелось бы забыть, но не получится, об отложенной, но все же свершившейся справедливости. И, на мой взгляд, это очень важно, хотя и болезненно.

Мне неловко было бы смотреть, как внук Щукина, которого я нежно люблю, будет пожимать руку российскому бюрократу на VIP-открытии выставки. При этом я никогда не упрекну внука, потому что понимаю, что для него счастье увидеть коллекцию деда во Франции, где живет он сам, где жил и умер Сергей Щукин. Я также знаю, что у него добрые отношения с Эрмитажем и Пушкинским музеем, которые привезли картины в Париж. И знаю, что повторить путь Марии Альтман против России, скорее всего, никому не удастся. Особенно когда цена вопроса – 8 миллиардов долларов, в которые оценивается уникальная щукинская коллекция.

И все же зло должно быть наказуемо вне зависимости от давности лет, чтобы не появилось соблазна повторения. Слова раскаяния должны прозвучать, пусть даже через век, и моя страна от этого только выиграет. И вместе с этими словами раскаяния должен быть отменен тот пресловутый декрет о национализации, который, очевидно, не отменяют еще и как страховку против возможных исков. И таким образом, он остается позорным фактом не только давней истории, но и сегодняшнего дня.

Выставляя у себя коллекцию Щукина или Морозова, западные музеи и фонды прячут голову в песок и делают вид, что все о'кей. У Запада хватает своих грехов, еще не оплаченных, не стоит их множить. Эта выставка, как и любая иная выставка картин из коллекции Щукина, должна называться "Украденные шедевры" до тех пор, пока Россия продолжает покрывать это воровство.

Лучшее, что я могу сделать, – в день торжественного открытия выставки купить цветы и поехать на могилу Сергея Щукина на кладбище в Монмартре. А потом, когда схлынет ажиотаж, разъедутся випы, отгуляет тусовка, прийти и побыть среди этих картин, которые знаю наизусть, про которые он каким-то гениальным чутьем угадал, которые стали важной частью его жизни и которыми, уверена, Щукин правильно распорядился бы, если бы его страна оставила ему такой шанс.

Наталья Геворкян – журналист

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции