Фильм израильского режиссера Влади Антоневича “Кредит на убийство” получил приз зрительских симпатий на фестивале "Артдокфест" в Риге. Это документальное расследование по следам интернет-ролика 2007 года под названием “Казнь таджика и дагестанца”, которое в течение пяти лет режиссер вел, внедрившись в ультраправую среду в России под видом американского журналиста. Антоневич служил в израильском спецназе по борьбе с террором, что, вероятно, помогло ему в некоторых эпизодах, снятых в лагере боевой подготовки неонацистов. О работе над фильмом автор уже рассказывал Радио Свобода. В финале этого интервью режиссер называет имена виновных в якобы нераскрытом преступлении, заказчики которого находятся в высших эшелонах российской власти.
– Меня удивляет ваша способность к трансформации. Автор фильма беседует с главными наци России, входит к ним в доверие, оказывается в их лагере, они в него стреляют, он странные и задушевные разговоры с ними ведет. В фильме есть образ мачо, которого вы играете, выдавая себя за американского журналиста. Я вижу перед собой сейчас реального человека, и я бы сказала, это худой интеллигент в очках. Как это в вас сочетается, как вы придумали для себя образ расследователя?
– Антоневич в фильме – это образ, который выполняет определенную функцию. Я нахожусь в фильме не для того, чтобы вести задушевные разговоры о себе, я пытаюсь что-то выяснить, что-то понять. Есть определенные аспекты моего Я, которые нерелевантны в фильме для понимания того, что произошло. Я как режиссер, я человек, не уверенный в себе, я человек рефлексирующий, не знаю, интеллигент в очках или нет, но, конечно же, не мачо. Мачо существует где-то там внутри, для этого сюжета его надо было вытащить наружу. Это защитная оболочка. Весь фильм я прошагал в своих армейских ботинках, потому что эти ботинки мне не дают забывать, что я выполняю функцию, нахожусь на миссии, которую сам себе обозначил. Но это именно своего рода маска, я в повседневной жизни не хожу в коричневом свитере, длинном кожаном пальто, которое мой друг Шурави мне подарил, я одеваюсь по-разному и не разговариваю, как Бэтмен, на английском. Это все маскарад, но это не игра, это я, но все же другой я. И во мне эти люди живут все. Так же, как солдат на войне, предположим, он тот же самый Саша, Вова или Петя, просто сейчас он выполняет определенные функции. Иногда настоящий Вова, Петя, Саша всплывают, начинаешь рефлексировать. Потом у режиссера-документалиста есть такой плюс: он может это все убрать, почистить, не вскрывать эти раны в фильме. Это нужно было сделать для того, чтобы фильм состоялся, как он есть, чтобы сосредоточить зрителя на расследовании этого дела.
– То, что вы служили в израильской армии, помогало создать образ сильного мужчины, которому доверяют русские националисты, потому что они понимают, что он похож на них? Они устраивают вам довольно страшную проверку, это сцена в их лагере. И дальше они уже могут довольно спокойно с вами обсуждать ужасные вещи, например, каким способом лучше убивать людей. Они должны были почувствовать доверие к вам.
– Это доверие формируется временем, которое я потратил на то, чтобы осуществить это. Я начал работать над фильмом в 2008 году, закончил в 2015-м, у меня было достаточно времени познакомиться со всеми, проанализировать, кто из них мог решиться на убийство, кто не мог решиться. Я потратил до встречи с Демушкиным больше полугода на изучение этой личности. До Демушкина я встречался с очень многими, Петр Хомяков был, Баркашов был и далее по списку. Вот эта доверчивая фамильярность разговоров, почти кухонных, с нацистами, она не просто так: это то, чего ты добиваешься, и должен заплатить за это. Ты платишь за это временем своим, кроме всего остального. Все любят вспоминать сцену в лесу со Славянским союзом, думая, что это и есть какая-то проверка, после которой люди начинают тебе доверять. Но на самом деле это не так, самые сложные проверки как раз не были зафиксированы на камеру, у них не физический аспект, они имеют моральный аспект. Когда тебе один из нацистов говорит, что он убил кого-то, закопал там-то, ты что с этой информацией делаешь? Бежишь в ФСБ? Понятно, что если ты побежишь в ФСБ, можно поставить большой крест на всем твоем проекте. Тут два варианта: либо они берут тебя на понт и проверяют, либо на самом деле так и случилось. И ты должен решить сам для себя, моральные жучки у тебя в голове: что ты будешь делать, как ты будешь поступать. Я вам не скажу, как поступил, но скажу, что принял решение, эти решения надо принимать постоянно. И это на самом деле та проверка, с которой ты должен жить. Потому что подраться с кем-то, побоксировать – это маловажно, выиграл бы я этот принт или не выиграл. Другие моменты более существенны: как ты живешь сам с собой в моральном аспекте.
– Почему страшный ролик убийства двух гастарбайтеров подвинул вас на настоящее расследование, которому вы посвятили несколько лет? Ведь вы же совершаете вот что: вы не согласны с анонимностью этих смертей, вы едете к родителям дагестанского парня, вы выясняете, что это действительно он, что это не фикция, как говорили спецслужбы и телевидение, что у этих людей есть имена, что это реальное убийство. Почему вас это настолько зацепило?
– Я не находил эту историю, думаю, что эта история нашла меня каким-то образом. Зацепило меня то, что российские правоохранительные органы утверждали на протяжении большого времени, что это была фикция. Это был красный флажок, в первую минуту он всплыл над этим фильмом, и этому я искал ответ. Я же вижу, что это белое, почему мне говорят, что это черное? Это то, что меня зацепило первоначально, потом переросло в какую-то, можно сказать, обсессию, я не уверен, здоровую или нездоровую, но это выросло особенно после встречи с отцом Шамиля. Я приехал из другой культурной среды, где за одного военнопленного мы отдали тысячу террористов. Мне непонятно, почему пацан, который служил в армии, который защищал родину, Российскую Федерацию, почему он едет в Москву, его убивают и этой смертью никто не занимается. Мне это кажется неправильным, недобросовестным по отношению к семье, по отношению к дагестанцам, да и вообще ко всем. Смерть Шамиля не расследовали не потому, что он был дагестанец, или якут, или кто-то еще. Мы что, знаем на самом деле, сколько людей русских, российских солдат погибло в чеченской войне? Мы не знаем, у нас понятия нет. Да и во Второй мировой мы знаем цифры до миллионов, но мы не знаем, сколько точно людей погибло. Вот это отношение к человеческой жизни мне кажется жестоким.
Я хочу, чтобы Россия была сильной, здоровой страной. Единственная возможность это сделать – относиться к людям, как если бы это была дочка Путина. Если бы это была дочка Путина, вы бы, ребята, искали или не искали? Или вы бы сказали Владимиру Владимировичу: иди, ищи сам?
Я хочу, чтобы Россия была сильной, здоровой страной. Единственная возможность это сделать – относиться к людям, как если бы это была дочка Путина. Если бы это была дочка Путина, вы бы, ребята, искали или не искали? Или вы бы сказали Владимиру Владимировичу: иди, ищи сам? Я как бы дал Шамилю Одаманову израильский паспорт, я вел себя так, как вели бы себя израильтяне в подобной ситуации: они бы искали. И те люди, которые совершили бы это, они бы погибли не естественной смертью, их бы все равно нашли через два, через три, через четыре года. Потому что израильтяне, в отличие от евреев, очень мстительный народ, именно благодаря этому мы живем и выживаем в столь сложной ситуации на Ближнем Востоке. Мы никому не прощаем. Я очень люблю Россию, но я, наверное, вижу ее не так, как видит ее аппарат президента. Мой фильм – это такое признание в любви к России. Первая сцена и последняя сцена фильма – это заброшенная церковь, красивая русская православная церковь, место, в котором Бог когда-то был. Бога там давно нет, люди оттуда давно съехали. Для меня Россия – это место, которое потеряло веру. Я все же надеюсь, что добро существует в конечном итоге.
– Вы разочарованы тем, что вам в конце концов не удалось найти могилу Шамиля?
– Я искал могилу Шамиля, но нашел место захоронения 49 человек и причину захоронения этих 49 человек. На определенном этапе искать могилу Шамиля не имело никакого смысла, потому что ты знаешь, что если ты его выкопаешь сейчас, то может быть, с тобой лично ничего не случится, но твой ближайший круг людей, которые живут в России, на них может обрушиться шквал неприятностей. Для российского общества, для тех, кого интересует это дело, для многих людей это дело является висяком, потому что оно официально не раскрыто. Но на самом деле в определенных кругах прекрасно знают, кто это сделал и где Шамиль зарыт. Там моя помощь не нужна, нужно позвонить просто по телефону, и все будет решено, и убийцы будут арестованы. Я это говорю не для красного словца, а как человек, которого вызывали в российское консульство в Израиле, я там разговаривал. Все всё прекрасно понимают, и это небольшая проблема, откопать Шамиля и вернуть его на родину. Но я лично не могу это сделать. Это можно сделать только на государственном уровне, если будет такой приказ, будет такая команда. К сожалению, такой команды на данный момент не следует. Важно понимать, что систему характеризуют не ошибки, которые она совершает, а реакция на ошибки. Реакция на ошибки довольно однозначная: придать это дело забвению. В конечном итоге это дело всплывет когда-то, через 5, 10, 15 лет, откроются какие-то архивы, найдут какую-то бумажку, где все будет описано от А до Я. Я надеюсь, что это случится до того, как отец Шамиля уйдет в мир иной, надеюсь, что у него будет возможность похоронить своего сына в селе, как человека.
– 49 людей, которых вы упоминаете, – это погибшие от рук нацистов?
– Это официальная цифра, да, 49 человек – это люди, которые погибли в период, в сезон января-февраля 2008 года. Это официальная цифра, окончательную мы, конечно же, не знаем. Есть основания считать, что реальная цифра заходит за сотню, но опять же, я могу только основываться на том, что было предоставлено центром “Сова” и официальными ресурсами.
– Вы довольно много общаетесь в фильме с Дмитрием Демушкиным. Сейчас вы можете с ним разговаривать, и если говорите, то о чем?
– Мы беседуем периодически. Обычно обмениваемся просто мнениями о том, что происходит. На него сейчас оказывают большое давление, в том числе из-за фильма. Перед Дмитрием я должен снять шляпу, потому что он осознанно пошел на шаг, на который, я не думаю, что многие люди пошли бы в том положении, в котором он находился. Демушкин не говорил мне ничего такого, что бы я не знал до этого, но Демушкин в определенный момент, скажем, в 2012 году, уже знал, кто я, откуда я приехал и что я делаю. Сам факт того, что меня не арестовали спецслужбы, я не получил нож в шею в темной подворотне от скинов, за это я благодарен Демушкину.
– Ваш альтер-эго в фильме, Шурави, вас все время критикует за излишнюю активность, над вами почти смеется, считает вас наивным, но тем не менее, он с вами весь этот путь проходит. Можно несколько слов об этом человеке?
– Дима Шурави – друг, поэт, художник жизни, замечательный персонаж. Я когда планировал делать фильм, не думал о Диме, просто как-то в московской тусовке так оказалось, что он был рядом. Он не знал, про что мы будем снимать, но ему это показалось интересным: что еще делать художнику жизни? Его персонаж – это такая русская душа, со своим цинизмом. Шурави на самом деле настоящий герой фильма. Потому что, знаете, герой в сценарном искусстве – это тот, который проходит через какое-то изменение. Шурави прошел через это, в конечном итоге он говорит, что “это дело все-таки должно было интересовать меня прежде всего, а не тебя, потому что я здесь живу”. Шурави – замечательный человек. Именно благодаря его моральной поддержке, хотя в фильме может так не показаться, все сложилось именно таким образом. У него такой, знаете, образ ангела, шута, пророка. Если проследить, что он говорит, он же с самого начала как бы все знал. Он это знал на том уровне, как на кухонном уровне вам скажет любой москвич: смотри, у нас страна такая, и вот так она управляется. У меня заняло 6-7 лет понять, о чем он говорил, а у него заняло 6-7 лет понять, что он должен был это делать, а не я. В этом плане мы, наверное, друг друга дополняем.
– У вас были уже показы в Израиле, показы в Италии. Какова была реакция людей?
– В западном обществе люди знают, что в России есть проблема с национализмом радикальным. Я не начинал фильм с нуля, я начинал с того, что в России есть нацисты, они есть – это проблема. А большинство зрителей не понимали, как вообще это возможно. Страна, которая победила нацистскую Германию, как в ней может в 2007 году существовать официально организация, которая называется "Национал-социалистическое общество"? Реакции были разные. Я думаю, что большинство людей понимали в конце, что есть что. Я прихожу к определенному мнению в конце фильма, но надо понимать, что все второстепенные персонажи, лидеры, обстоятельства, даты, факты, весь этот огромный пазл складывается в такую картину, когда зритель вынужден сделать этот вывод сам. Фильм выстроен не совсем как документальный, он построен в своей стилистике под художественный постановочный детектив, где два чувака ездят по России и что-то вынюхивают. Это стилистика, которую я выбрал, и она не дает зрителю, по-моему, забывать о том, что все, что мы видим, – это фикция. По двум причинам я выбрал такую стилистику. Во-первых, чтобы зритель догонял сам. Я ему с первого кадра говорю: слушай, я тебе вру, но ты смотри и делай выводы сам. А второе – это оммаж российскому Следственному комитету, который утверждал на протяжении года, что реальное видео убийства – это постановочное видео. Я свой фильм сделал таким же образом, я сделал документальный фильм, который выглядит как фикция. То есть я помахал ручкой, кто у вас там сейчас сидит? Маркин?
– Можно представить, что будет фильм показан в России, что, например, вы приедете на этот показ?
– Пригласят – приеду. Я фаталист: все, что должно случиться, случится, что не должно, не случится. Кому надо сгореть, не утонет, я уверен. Я также уверен, что я не мусульманский мальчик из дагестанского села, я знаю, что у меня синий паспорт в кармане, меня всегда будут искать. У меня нет никаких проблем приехать, я буду рад, почему бы в Москву не приехать, я люблю Москву. Я не был с 2015 года в Москве, одна из последних сцен снята в это время. Про убийц не хотите поговорить?
– Я только могу подозревать, что это люди, связанные с Тесаком, который сейчас находится в заключении.
– Давайте, чтобы не было никаких недомолвок, кто участвовал в убийстве. В убийстве участвовали члены "Формат-18" и члены НСО, которые на то время сотрудничали. Непосредственно в убийстве принимали участие “Тесак” Марцинкевич, “Малюта” Коротких и Дмитрий Румянцев, он же тогда официальный лидер НСО. По каким причинам? Надо понимать, что это убийство не как остальные убийства. Это не флешмоб-убийство на улице, хакнули и убежали, это убийство было продумано от начала до конца. И продумано оно было не Тесаком, не Малютой и не Румянцевым, оно было продумано в других кабинетах, и сделано оно было по тем причинам, о которых я говорю в фильме: надо было на то время посадить Дмитрия Румянцева на крючок. И через это убийство его посадили на крючок. Тесак по своей натуре недогадливой всего лишь был пешкой, даже не подозревая об этом, потому что человек он, может быть, и хитрый, но не мудрый, в отличие, например, от того же Демушкина, который видит на четыре хода вперед. Вот эти трое персонажей непосредственно принимали участие в этом убийстве, Тесак снимал, Румянцев был свидетелем, а Малюта резал головы. Опять же, меня в посольстве спрашивали: что нужно сделать для того, чтобы поставить точку в этой истории. Я ответил, что надо поднять телефон и позвонить Дмитрию Румянцеву, Дмитрий Румянцев придет, надо похлопать его по плечу, показать ему в сторону северных регионов России, и Дима все расскажет, все, что было. Но я также понимаю, что это немножко наивное заявление, никто этого не будет делать. Это как раз меня огорчает, потому что все, что нужно сделать для того, чтобы это дело раскрыть, это есть в фильме, людям надо посмотреть один-два раза, Следственному комитету, пойти по тем же стопам.
– Собрать доказательную базу?
– Она будет предоставлена. Не то чтобы эти люди ничего не знают, в Следственном комитете все прекрасно знают, кто стоит за этим убийством, каким макаром административный президентский аппарат связан с этим убийством, это ни для кого не секрет. Ладно, давайте предположим на секундочку, ребята, что вы никак не связаны, давайте просто на самом бытовом уровне расследуем это убийство. Как это можно сделать? Я же не говорю: давайте пойдем к Суркову, арестуем его, потому что кто, как не он, генерирует националистов в России? Я не говорю, давайте постучим ему в кабинет, я говорю: на самом бытовом уровне. Те люди, которые были в лесу, что нам надо сделать? Марцинкевич сидит за хулиганку, скоро выйдет. Кто у нас еще там? У нас Малюта, который герой Украины, воюет в батальоне Азов. Постучитесь к своим соседям и попросите его назад. Ну ладно, не хотите этого делать, просто тупо позвоните Румянцеву, он же сейчас сидит в Москве, живет как-то, просто постучите к нему, он все расскажет. Но на данный момент такого приказа не было, такой команды не было.
