Дарья Кулакова была задержана в столице Татарстана Казани 29 апреля во время организованной "Открытой Россией" акции протеста "Надоел". Ее участники намеревались передать Владимиру Путину обращения с просьбой не выдвигать в четвертый раз свою кандидатуру на президентских выборах. Акция не была согласована властями.

Дарья Кулакова провела ночь в отделе полиции "Япеева", а на следующий день – 30 апреля – судья Вахитовского райсуда Казани Дамир Гадыршин назначил ей административный арест на 10 суток по ч.1 ст. 19.3 КоАП РФ – неповиновение законному распоряжению или требованию сотрудника полиции. С учетом проведенной ночи в полиции Дарья Кулакова пробыла в спецприемнике девять суток.

​

Встретить Дарью в день освобождения из изолятора временного содержания 9 мая пришли друзья, активисты "Открытой России" из разных городов. Но больше всех, конечно, все эти дни волновались ее родители.

– Когда узнала, что Даше дали за "письма Путину" 10 суток, была, конечно большая тревога и обида, досада. Как у всякой мамы, было желание помочь и обезопасить. Мы даже не смогли сразу принести передачу, потому что живем сейчас далеко от Казани. Спасибо ее товарищам за поддержку дочери. Вообще, политикой ведь Даша совсем не случайно занялась. В 8-м классе еще она проходила тесты на профориентацию – и уже тогда у нас вышли предметы история и обществознание. Вот поступила в итоге на факультет политологии, и всегда всем происходящим в стране интересовалась, – рассказывает в ожидании освобождения дочери мама Даши Вера Кулакова.

Встретить Дарью в День Победы в Казань приехал председатель "Открытой России" Александр Соловьев.

– Признаться, чувствую вину перед Дарьей, она как-никак девушка, и правильнее, чтобы на ее месте был я, но у нас в Москве акция "Надоел" прошла без происшествий. Мой долг оказать поддержку соратнику, – говорит Александр Соловьев.

В 14:55 Дарья Кулакова появилась в воротах спецприемника. Друзья встретили ее цветами и аплодисментами.

– Дарья, с чем тяжелее всего было свыкнуться в течение этих 9 дней в спецприемнике?

– Наверное, с несправедливостью и обидой. Я задавала себе вопрос, почему я и за что. Да, и условия в камере были не очень, мягко говоря.

– Известно, что друзья в первый же день смогли передать вам плед, но в камере было все равно холодно?

– Не просто холодно, ужасно холодно. У нас не было градусника, но думаю, что в камере было примерно 17 градусов, а максимум – 19. В камере спала под своим пледом, одеялом, которое мне выдали, а еще на мне были три кофты и шерстяные носки, и я все равно мерзла. У нас не было горячей воды, чтобы попить чай и согреться. Мы пили холодный сок или воду. Камерную еду я есть не могла, потому что в ней были тараканы. Мне носила передачки моя подруга.

– Вы жаловались куда-то?

– Я не стала писать жалобы. Ко мне пускали моего защитника Эльзу Нисанбекову, и я боялась лишиться ее поддержки. К тому же я не знала, что нам положен кипяток. Единственное, мои друзья инициировали поход общественно-наблюдательной комиссии в камеру, но опять же я ни слова не сказала, что мне здесь плохо. Сейчас я на свободе, и я не буду молчать, потому что мне не все равно, в каких условиях завтра будут содержаться арестованные в изоляторе. Ни один человек не должен и не достоин находиться в таких условиях, потому что единственное, в чем нас должен ограничивать административный арест, – это свобода передвижения. Это нормально, что у меня после камерных кроватей синяки на теле?

– А с кем пришлось сидеть в камере в эти дни?

– У меня была трехместная камера. За девять суток у меня было четыре соседки, когда камера освобождалась, подселяли других. Одну девушку посадили за вождение без прав. Она задавала мне много вопросов – ей искренне было непонятно, зачем мне нужна вся эта "движуха", в результате которой я оказалась здесь. Но в конце концов, когда работники изолятора стали с нами обращаться не по-человечески, она уже что-то начала понимать. В ее глазах я в конце концов выглядела неким борцом за правду. Вторая моя соседка, выпив лишнего, отказалась уходить вовремя из клуба. Еще одна сокамерница – хулиганка Люся, которая села за воровство шоколадок из магазина. Ей просто сказали: "А тебе слабо стащить шоколад?" Она на спор и стащила. Люся смешная, мы искренне смялись, разговаривали ни о чем – точно не о политике. Последняя, не помню, как ее зовут, бомжиха, которая распивала с друзьями в банкомате джин-тоник.

– Что делали эти девять суток в спецприемнике, чем занимали время?

– Я много читала. Островского "Как закалялась сталь", "Рожденные бурей", рассказы Стругацких и Довлатова, у соседок взяла какие-то американские романы и Булгакова "Белая гвардия". Выписывала из прочитанных книг заметки, подходящие к нашей ситуации. Например, в романе "Как закалялась сталь" был диалог двух героев, где один молодой человек рассказывает другому, что такое агитация.

– Как вели себя сотрудники полиции в изоляторе?

– Вообще, по-разному. Как ни странно, женщины вели себя грубее мужчин, всегда хамили. Мужская смена была более человечной.

– Возвращаясь к истории задержания, как сейчас, спустя время, оцениваете эту ситуацию. Что все-таки стало причиной таких действий полиции?

– Я уверена, что мое задержание – это приказ сверху. Полиция ждала отмашку из центра "Э". Уже в "Япеево" мне стало плохо, и я уже плохо помню, что там было, но помню, что они кричали на меня. Мой защитник вызвала скорую помощь. Она знала, что у меня есть сердечное заболевание. После того как меня доставили обратно в полицию, тех кричащих полицейских уже не было. Оказывается, что в этот момент они писали на меня протокол. Ко мне подошли два сотрудника и грозились составить на меня протокол еще по третьей статье 19.3 – неповиновение сотрудникам полиции, потому что я отказалась сдавать отпечатки пальцев. Но я знала, что имею право не делать этого, потому что работала в проекте Правозащиты "Открытой России" и консультировала задержанных по регионам. Мой адвокат сказал, чтобы я ничего не подписывала, может, это меня и спасло еще от одной статьи.

– Вы провели первую ночь в этом отделении полиции. Вам как-то объяснили, почему вас не отпускают до суда домой? Была ли возможность поговорить с родителями, адвокатом в тот первый день и ночь?

– Мне ничего не объяснили, мне не дали никому позвонить. Более того, один полицейский, по званию полковник, приказал мне не давать еды и воды. Мне сказали: "Заткнись, ты не имеешь никаких прав, ты задержана".

– Что почувствовали, когда судья Дамир Гадыршин огласил решение? Писали в фейсбуке, что заплакали. Совсем не ожидали такого поворота событий?

– Это было неожиданностью для меня. Еще мне было стыдно перед родителями, что я заставляю их волноваться. Да, я заплакала, но это не проявление слабости. Просто я не железный человек, и у меня есть чувства. До приговора я надеялась хотя бы на справедливый суд, например, хотя бы штраф, но…

– Если все вернуть назад, приняли бы участие в этой акции, чтобы потом отсидеть девять суток за письма Путину?

– Да. Потому что я понимала, что уже не могу сорвать акцию, подвести людей, которые написали письма президенту страны.

– Вы передавали письма Путину, а сами написали что? А если бы была возможность поговорить напрямую, что бы сказали президенту?

– Я написала два письма – первое было с требованием, чтобы Путин ушел и дал нам возможность увидеть честные выборы. А второе было с просьбой, чтобы в стране были справедливые суды – будто в воду глядела. Но мне кажется, что президенту страны нужны не мои слова, а психолог. Меня поражает, как этот человек держится за власть. Он должен был уйти в зените славы и когда у него был еще положительный имидж.

– Что вообще привело вас в протестное движение и "Открытую Россию"?

– Начнем с того, что "Открытая Россия" – это не протестное движение, это не движение в стиле "Баба-яга против". Я пришла в движение во время выборов в Госдуму в качестве начальника штаба. Мне было приятно работать с политиками, у которых есть реальные идеи, несущие пользу России. Это меня зацепило в "Открытой России". Но раньше я работала и в "Единой России". Например, я участвовала в конкурсе проекта "Политзавод", где стала победителем. Работала с КПРФ, Коммунистами России и эсерами. Я спокойно отношусь ко всем партиям, но исключительно как специалист-политолог. Нас на факультете политологии учили непредвзято относиться к любым партиям. Но, как у гражданского активиста, у меня другая позиция: мне важно, чтобы в стране, в которой я живу, было правовое государство, где все равны перед законом и судом.

– А в какой момент вы поняли, что в стране не все в порядке с правом и равенством всех перед законом?

– Еще в 2012 году, когда в Казани нас попросили организовать студенческий митинг, направленный на поднятие гражданской активности и побуждение студентов к участию выборов. Нас долго убеждали, что наш митинг никак не связан ни с какой партией, но в итоге меня, как организатора всего действия, просто подставили. В итоге к нам приехал проректор и сказал, что на митинге выступит ректор вуза Гафуров и призовет всех голосовать за Путина. В этот момент я поняла, что мной пользуются, и решила, что такого больше не допущу. Мне было жутко стыдно перед теми, кого я позвала.

– Как относятся родители к вашей политической деятельности, не отговаривают ли?

– Нет, не отговаривают. Понимают, зачем это делаю – я человек, которой хочет справедливости и будет ее добиваться. Они меня так воспитали. Единственное, просят быть осторожнее с серьезными решениями в моей жизни, например, с вступлением в "Открытую Россию".

– Почему стали активисткой именно "Открытой России"? Это движение создано и финансируется Ходорковским, как вы относитесь к этому человеку?

– В "Открытой России" я могу реализовывать проекты, которые интересны мне и которые лежат в рамках общей концепции движения. Недавно мне выдался случай познакомиться с Михаилом Борисовичем лично. У нас было скайп-интервью (в рамках серии передач "Обсуди с МБХ"), а потом мы пообщались в Таллине на конференции "Открытой России". Он очень умный, рассудительный и сдержанный. Прежде чем сказать, он подумает. Это вызывает симпатию. И то, что он тратит деньги на "Открытую Россию", – это прекрасно, потому что в стране нет больше таких движений, которые бы предоставляли площадку для реализации таких идей и акций.

– Есть мнение, что Навальный, Ходорковский и другие лидеры протестных акций просто используют неразумную молодежь в своих целях. А вы молодые, мол, толком и не понимаете, что происходит.

– Меня возмущают рассказы по неразумную молодежь. Расскажу на личном примере. Я начала интересоваться политикой еще в 8-м классе, неоднократно в школе становилась победителем олимпиад по избирательному праву, отучилась на политолога, поучаствовала в шести избирательных кампаниях… И мне все равно говорят, что я не имею права на свою политическую позицию, потому что мне только 23 года и я девушка. Каждый имеет право на свое собственное мнение. С 18 лет мы имеем право голосовать и, значит, можем иметь свою политическую позицию. Мнения могут меняться с возрастом. Но если молодежь выходят за Навального, значит, он им нравится, если выходят против коррупции, значит, она действительно надоела. И пусть расцветают тысячи цветов, то есть тысячи мнений…

– А еще нередко можно услышать, что все эти протестующие просто куплены, что все это просто за деньги, а никаких убеждений и идей за этим протестом нет.

– Мы можем опять вернуться к моей истории. "Открытая Россия" мне не платит, деньги я получала, лишь когда работала во время избирательной кампании. Вообще я работаю менеджером региона по франшизам – продаю готовые успешные проекты и помогаю их запустить. Поэтому политикой и общественной деятельностью я занимаюсь по зову сердца. Если я такая есть, значит, я не одна. Только в нашем движении более 800 человек, и зарплату получает только аппарат движения, который занимается организационной работой. У Навального такая же история. Сейчас 300 000 человек готовы поставить подписи за его выдвижение, в том числе я, и нам никто за это не платит.

– После такого опыта задержания и девяти суток в изоляторе будете продолжать свою деятельность в "Открытой России"?

– Со мной поступили несправедливо, преступно, поэтому я не имею морального права испугаться и все бросить, зная, что так могут поступить с каждым.