Александр Генис: В эфире – постоянная рубрика АЧ “Картинки с выставки”, которую мы ведем с музыковедом и культурологом Соломоном Волковым.

Соломон, я предлагаю посвятить сегодняшние "Картинки с выставки" выставкам как таковым. Дело в том, что только что закончилась триумфальным успехом выставка рисунков Микеланджело. Она произвела огромное впечатление на ньюйоркцев, я стал жертвой этого внимания, потому что дважды на нее ходил и дважды попадал в жуткие очереди, чтобы просто попасть в зал. Кураторы подвели итоги, и выяснилось, что выставка стала десятой по успеху за все время существования Метрополитен: ее посетило 702 516 зрителя за три месяца. В связи с этим подвели итоги, назвав десять самых популярных выставок в музее. Выяснилось, что рекорд был установлен намного раньше. Самой популярной была выставка Тутанхамона, всего 50 экспонатов.

Соломон Волков: Да, я помню ее.

Александр Генис: Ее посетил миллион человек.

Соломон Волков: И я был среди них.

Александр Генис: В связи с этим появилось немало материалов в американской прессе о феномене блокбастеров в культуре.

"Блокбастер" довольно любопытное слово, которое вошло в русский язык, как много других терминов, связанных с массовой культурой, которые в русский язык входят напрямую из “американского” языка. Однако изначально "блокбастер" английское слово, так называли бомбу. В 1942 году англичане создали бомбу, которая могла снести целый городской квартал.

Соломон Волков: Разрушитель.

Александр Генис: “Разрушитель квартала”, совершенно правильно. Это название появилось в первую очередь в военной области, потом оно вошло в массовую культуру и стало означать именно, что означает сейчас, – бомбу. Такое произведение, выставка, или фильм, или спектакль, которое производит эффект бомбы.

Соломон Волков: Странно, есть слово "бомбить", которое значит нечто прямо противоположное, то есть что это произведение провалилось. Каким-то образом совмещаются эти две "бомбы", одна "бомба" в позитив, другая в негатив.

Александр Генис: Характерно, что и то, и другое пришло из военной области, потому что массовая культура – это атакующая культура. Есть, правда, более простое объяснение: блокбастер – это такое шоу, на которое люди выстраиваются за билетами в очередь, занимающую целый квартал.

Соломон Волков: Тоже хорошо.

Александр Генис: Но так или иначе, блокбастер – это понятие, которое вошло во все области искусства. Сначала – в кино. Это слово использовалось уже и в 1950-е годы, но считается, что по-настоящему блокбастер появился тогда, когда в 1975 году вышел фильм Спилберга "Челюсти". Он произвел огромное впечатление на зрителей, громадный коммерческий успех. Как многие считают, именно эта картина испортила судьбу американского кино, потому что студии стали вкладывать огромные деньги в фильмы. Надеясь получить колоссальную прибыль, они стали рассчитывать уже на сотни миллионов, поэтому фильм должен привлекать очень большое число зрителей. В 1970-е годы был расцвет серьезного американского кино, которое блокбастеры отчасти съели, но только отчасти. Потому что в ответ появилось независимое кино, которое стало сопротивляться блокбастерам. Так всегда происходит в искусстве.

Соломон Волков: Кино не входит в мою епархию, поэтому я здесь комментирую это дело как наблюдатель со стороны. Я когда прохожу мимо кинотеатров, вижу, что там идут беспрестанные ремейки и ремейки ремейков. То есть идет конвейер фильмов, рассчитанных исключительно на неграмотных подростков.

Александр Генис: Ну, это слишком категорично. Я, скажем, очень люблю всю серию с “Индианой Джонсом” и готов смотреть на Гаррисона Форда, пока кто-нибудь из нас не умрет. Сейчас, например, на экранах царит фильм "Черная пантера", который пользуется невероятным успехом. Действие происходит в Африке, там большинство афроамериканских актеров,. И это картина неожиданно захватила Америку. Вот самый настоящий блокбастер.

Меня всегда поражают рассуждения дилетантов, которые считают, что Голливуд – это хитрая машина, которую можно настроить так, чтобы она эти блокбастеры пекла. Стоит только вложить сто миллионов. Ничего подобного не происходит. Я помню, когда вышел фильм "Титаник", который стал блокбастером и принес больше миллиарда долларов в общей сложности, тогда же вышел фильм "Водяной мир", в этот фильм вложили 200 миллионов долларов, столько же, сколько в "Титаник", только никто о нем не слышал. Вот вы даже не знаете, о чем речь.

Соломон Волков: Я смотрел, кстати, очень неплохой фильм.

Александр Генис: Значит, вы единственный человек, которому он понравился. Блокбастеры, как и все искусство, непредсказуемое. Непредсказуемость искусства – это свобода.

Но если говорить о выставках, то тут другая история. В связи с этим я хотел вспомнить о бывшем директоре Метрополитен Филиппе де Монтебелло.

Соломон Волков: Он, по-моему, и сделал "Тутанхамона".

​Александр Генис: Он сделал выставку “Тутанхамон” и многое другое, потому что он управлял 36 лет Метрополитен. Я никогда не видал, чтобы директору музея при жизни поставили памятник. Но в вестибюле Метрополитен стоит бюст Монтебелло. Это человек легендарный, который сделал для искусства чрезвычайно много, а для Метрополитен еще больше. Когда мы с вами вручали премию Ирине Антоновой, директору Пушкинского музея в Москве, то пришли на торжество, и Монтебелло там был, и Пиотровский. Собрался триумвират, который заправляет искусством трех великих музеев. Это была замечательная компания.

Монтебелло недавно выпустил книгу, уже после того, как он ушел в отставку. Ему сейчас 82 года, выглядит великолепно. Я не понимаю, зачем он ушел, но, видимо, у людей такого размаха есть чувство ответственности перед сменой, сознание, что нужно уступить место. Я до сих пор горюю, потому что посмотрел каждую выставку, которую устраивал Монтебелло в Метрополитен. Недавно он дал интервью подробное Кимельману – это главный художественный критик "Нью-Йорк таймс". Сама по себе ситуация довольно любопытная. Дело в том, что Монтебелло аристократ, понятно из его имени, он граф де Монтебелло, родился в Париже, его корни уходят далеко в древность, среди его родственников был маркиз де Сад, маршалы французские. Короче говоря, родовитая семья. В Америке он не может быть графом, он принял американское подданство, значит, не может носить титул. Но он выглядит именно так, как и должен в моем представлении выглядеть граф – высокий, уверенный, спокойный, ироничный. И главное противоречие его жизни заключается в том, что он был директором лучшего музея в демократической стране, и музей этот демократический. Метрополитен, в отличие от дворцовых музеев Эрмитажа и Лувра, – музей собранный, это музей – коллекций разных филантропов. Он был задуман как демократический музей. Именно поэтому городские власти дали под него землю – с тем чтобы туда все могли прийти. Именно поэтому билеты в музей были практически бесплатны, то есть раньше можно было заплатить, сколько хочешь. Это правило осталось для жителей Нью-Йорка, но для жителей других штатов Мет отменил льготу, и теперь вход стоит 25 долларов, весьма солидные деньги.

Соломон Волков: Заодно родилась новая промышленность в Нью-Йорке по производству фальшивых удостоверений жителей Нью-Йорка, которые предъявляются при входе в Метрополитен.

Александр Генис: Есть другой способ – легальный и более разумный и благородный – стать членом друзей Метрополитен. Это стоит всего сто долларов в год, вполне приемлемая сумма, если учесть, что билет в Метрополитен стоит 25 долларов на человека, а членство на двоих, то это вполне оправданно. И действительно, уж кому помогать, так это Метрополитен, потому что лучше музея я в мире не знаю. Это мой любимый музей, я всюду побывал, но Метрополитен – энциклопедический музей шедевров, мне он очень нравится.

Проблема в том, что он слишком хорош. Монтебелло говорит о том, как ужасно, что его деятельность заключалась в том, чтобы привлечь как можно больше людей в музей, но чем больше приходят людей, тем труднее насладиться искусством как следует, а именно – в тишине, в одиночестве, без суеты, без гама. Ничего из этого не получается, каждая выставка все чаще и чаще становится блокбастером, потому что мы живем в эпоху музейного взрыва.

Соломон, какие выставки-блокбастеры для вас были самыми важными?

Соломон Волков: Если вспоминать о тех выставках, которые действительно как-то повлияли на мое восприятие художника, то я бы выделил, пожалуй, две: одна – большая ретроспектива Ван Гога, это все тоже Метрополитен, а другая была выставка позднего Пикассо. Обе эти выставки для меня были важны потому, что я не такой знаток и поклонник музеев, как вы, посещаю их гораздо реже, вообще привык к тому, что искусство можно воспринимать по репродукциям. Вы же знаете, что более отсталого от современности человека, чем я, наверное, на свете не существует, у меня нет ни мобильного телефона, ни тысячи вещей, в компьютере я кое-как разбираюсь.

Александр Генис: Это не мешает вам стать одним из популярных авторов Фейсбука.

Соломон Волков: Фейсбук я кое-как еще освоил, хотя, например, поставить картинку на Фейсбуке я не умею, пользуюсь добротой тех людей, у которых я заимствую эти картинки, уже добавляя только к ним свои надписи. Но в одном отношении я вдруг оказался чрезвычайно прогрессивным, прямо шагаю в ногу с современной ситуацией. Я привык к тому, что искусство и культуру можно потреблять на компьютере. Меня устраивают на самом деле репродукции, которые я вижу на компьютере, как нечто адекватное или сопоставимое с подлинным произведением искусства. Я смотрю фильмы на компьютере. То же самое происходит с музыкой. YouTube для меня в значительной степени заменяет концертный зал – это гораздо лучше и удобнее в моем восприятии, потому что я через пять минут понимаю, стоило слушать этого исполнителя, стоило слушать это произведение или нет. А когда я прихожу в концертный зал, то уже вынужден терпеть все два часа.

Но эти две выставки я запомнил, потому что они поменяли мое представление о художнике. И теперь, когда я смотрю на репродукции, я понимаю, насколько неадекватно мое восприятие. Одна была выставка Ван Гога, когда я увидел, насколько эти картины живые, какая в них, не побоюсь этого слова, шизофреническая сила. Да, правильно, этот человек был определенно психически неуравновешенным, Ван Гог, и это непосредственно выражено в мазках, в выдавленных красках, в том, как они нервно вдавлены в холст – это можно было увидеть, только стоя рядом с холстом на расстоянии двух сантиметров.

А с ретроспективой позднего Пикассо произошла другая история, я там увидел, как пышет с холста сексуальная даже не энергия старика Пикассо, а это можно назвать сексуальной злобой, какой-то одержимостью. Еще более сильное слово могу здесь употребить – это похоть старого человека. Эта выставка на меня произвела совершенно невероятное впечатление. Но это опять-таки можно было почувствовать только, когда ты стоишь перед самим холстом.

Александр Генис: Вы подняли важную тему. Действительно репродукции, компьютер, приблизили искусство к нам как никогда раньше. Когда все это только начиналось, директора музеев разговаривали с Биллом Гейтсом, который собирался устроить так, что репродукции станут доступны абсолютно всему человечеству. Директора музеев, которым предстояло это испытание, говорили, что все-таки репродукции не очень хорошего качества. И Гейтс говорит: "Я не понимаю, то ли вы жалуетесь, то ли вы радуетесь". Он не понимал, чего они хотят, да и они не понимали. Потому что никто не знал, как доступность искусства отразится на судьбе музеев. Выяснилось, что никак. Выяснилось, что чем больше люди знают об искусстве, тем больше они рвутся в музей. По-моему, это неслучайно.

Начать с того, что не все репродуцируется – это правда. Например, мои любимые старые китайцы, живопись династии Сун и Юань настолько тонко сделана, что не поддается репродуцированию вообще, ее нельзя разглядеть ни на фотографиях, ни в книгах, для этого надо ходить в музеи. И там-то трудно, потому что бумага и шелк не терпят яркого света. Но есть другие обстоятельства, вы правильно сказали, мазки Ван Гога разглядеть можно только на картине. То же самое с Шагалом, у него самый красивый мазок в мире, но его можно увидеть, только наклонившись над картиной.

Но дело не только в этом, а и в том, что люди приходят в музей для того, чтобы побыть с великим произведением искусства. Ведь это как в храм приходить, чтобы узнать, как ты себя чувствуешь рядом с Моной Лизой. Увы, Мону Лизу разглядеть в Лувре нельзя, но тем не менее, люди туда рвутся, потому что им важно оказаться вместе с картиной в одном пространстве.

Соломон Волков: Вот эта толчея музейная уничтожает ощущение того, что ты находишься один на один с картиной. В итоге получается, что сидя перед компьютером, где ты действительно один, ты можешь получить больше духовной пищу и лучше впитать ее, чем стоя перед настоящей Моной Лизой, но в окружении галдящей толпы, которая тебя со всех сторон толкает.

Александр Генис: Наш начальник и друг Юрий Гендлер в свое время говорил, что нет более пошлого образа, чем Мона Лиза, хуже, чем Микки Маус. Она настолько опошлена, что уже ничего с этим сделать нельзя.

Все это так, но я знаю выход. Поход в музей должен быть не ленивым мероприятием, а паломничеством, и тогда все сразу изменится. Я был в такой ситуации в Падуе. Считается, что современная западная живопись началась с Джотто. В Падуе есть Капелла Скровеньи, где выставлены фрески Джотто.

Кстати, когда китайцам их показали и сказали, что так началась наша живопись, они сказали: нет, так она кончилась. Иконы им нравились, а реализм Джотто они посчитали пошлым. Но так или иначе, тут – родина западной живописи, родина Ренессанса, это одна из сокровищниц человечества, и попасть туда очень и очень непросто. Мало того, что нужно приехать в Падую, мало того, что лучше приехать зимой, когда меньше туристов, но и это не помогает. Туда можно попасть только по билетам, которые продаются как в кино на сеансы, два часа сеанс. Я приехал в Венецию, заказал билеты, еще повезло – люди заказывают за полгода билеты, мы с нашим коллегой Андреем Загданским в Падую приехали с утра и весь день ждали, когда придет пора посмотреть на Джотто. Мы пили вино, гуляли по Падуе, наслаждались кофе в их знаменитом кафе “Педрокки”, где родилась итальянская либеральная мысль. Было замечательно, но все время мы ждали этого события. Тогда я понял, как паломники чувствуют себя, когда находятся вблизи святынь. Наконец нас впустили в барокамеру, потому что там контролируемый климат, что-то совершенно фантастическое. И конечно, когда мы попали в эту капеллу, никто не смел громко разговаривать, понимая, что ты находишься в присутствии чего-то более высокого, чем ты. Я никогда в жизни не забуду этот опыт. Возможно, все идет к тому, что искусство вновь становится священным, чем оно и было с самого начала.

Соломон Волков: Какой блокбастер в области искусства на вас произвел сильнейшее впечатление?

Александр Генис: Блокбастеры плохи тем, что все на них идут. Но есть выставки необычайно успешные, и все-таки они не такие страшные. На меня производят впечатление выставки остроумные. Мало показать, нужно придумать, как показать. Далеко не всегда это просто. Например, одна из лучших выставок, которые я видел в своей жизни, была в Еврейском музее – выставка Кафки. А что, собственно говоря, показывать у Кафки? Рукописи, рисунки, книги. Но кураторы еще создали атмосферу Кафки – старинные пишущие машинки, какие кадры из фильмов, особое освещение. Ты попадаешь в театр Кафки, в его жизнь и в его сны.

Мне кажется, что именно по этому пути и идут сегодняшние музейные кураторы, которые делают выставки-театры. Мы не раз говорили о таких выставках в нашей передаче, я думаю, что это стало ремеслом XXI века. Раньше было достаточно просто показать картины, теперь – в связи с такими людьми, как вы, которые предпочитают смотреть все на компьютере, – нужно что-то особенное, чтобы вытащить человека из дома, оторвать его от компьютера и привести в музейный зал. Как, кстати, и в кинотеатр. Поэтому сегодняшние фильмы необычайно богаты эффектами – им нужно оторвать человека от телевизора, чтобы он пришел в кинозал. Из-за такой экспансии и музейные взрывы неизбежны.

(Музыка)

Александр Генис: Соломон, а теперь поговорим о блокбастерах в музыке.

Соломон Волков: Я думал на эту тему, готовясь к нашей передаче, пришел к следующему выводу, может быть неожиданному, может быть нет, не знаю, оспорите ли вы его: в музыке на сегодняшний день понятие блокбастер устарело. И устарело оно в связи с тем, что скажем, блокбастер в искусстве – выставка Микеланджело, или выставка Пикассо, или Тутанхамон – связаны с героями, титанами, вокруг них образуется некая аура притягивающая, которая заставляет людей совершить то, что вы так хорошо охарактеризовали словом "паломничество".

Но существует ли в современной музыкальной культуре фигуры, которые могут заставить людей совершать такое паломничество?

Александр Генис: Давайте сначала скажем о том, какие были фигуры, способные создать эффект блокбастера.

Соломон Волков: Конечно, такие фигуры были, и они сохранились для нас как имена нарицательные, если угодно. То есть говорили – дирижер, сразу на ум приходили фамилии – Фуртвенглер, Тосканини, если говорить о более близком времени, хотя, может быть, уже на самом деле фигуры несоизмеримые, но это был все еще человек, которого можно было сравнить с такими титанами, как Фуртвенглер или Тосканини, – Фон Караян. Это люди, которые были замечательными художниками, но они также были тиранами, диктаторами в своем деле. Например, замечательный дирижер, которого я очень любил и записи его обожаю, покойный Клаудио Аббадо, замечательный дирижер, но он уже не был диктатором. Он пришел в Берлинский филармонический оркестр вслед за Караяном. Знаменитые сцены, когда Тосканини перед репетицией срывал свои часы и в гневе начинал их топтать, потому что его раздражали оркестранты, он изображал, насколько он ими недоволен тем, что он топтал часы.

Александр Генис: Говорят, что он специально покупал дешевые часы.

Соломон Волков: Оркестранты все, конечно, знали, что часы для этих взрывов покупаются заранее дешевые, которые не жалко растоптать. Но тем не менее, все терпели. Он мог сказать все что угодно оркестранту по ходу дела. Аббадо пришел в оркестр вслед за Караяном, который тоже мог много чего сказать оркестрантам. Вспомните фильм Феллини "Репетиция оркестра".

Александр Генис: Конечно, это замечательная картина.

Соломон Волков: Проведена параллель между дирижером и фюрером, недвусмысленная параллель. Это карикатура, конечно же, но в этой карикатуре есть и элемент правды. Караян тоже таким был, кстати, не зря он в молодости, как мы знаем, вступил в нацистскую партию, у него был такой фюрерский элемент.

Александр Генис: Вы хотите сказать, что при демократии не может быть гиганта?

Соломон Волков: Парадокс заключается вот в чем: при демократии может быть замечательное искусство, но не может быть фигуры диктатора, которая бы вызывала такое преклонение, чтобы вокруг возникало ощущение блокбастерности. Я вспоминаю жест потрясающий женщины, великой пианистки Марины Вениаминовны Юдиной. Приехал Стравинский в Советский Союз в 1962 году, Юдина его встречала на аэродроме. Первое, что она сделала, – упала на колени и поцеловала его руки.

Эмоция такого рода может возникнуть у современного слушателя, после концерта ворваться в аудиторию, встать на колени и поцеловать руку исполнителю? Наверное, еще может, но такого рода эксцессы проявляются все реже и реже, потому что общество, как мы правильно, как мне кажется, заметили в начале нашего разговора, демократизируется все больше и больше, а соответственно, исчезает преклонение перед такой титанической фигурой, которая может и должна в этой ситуации быть диктатором. Вместо этого возникает прохладное "мне очень понравилось". Это совершенно другая эмоция, и она, по-моему, исключает понятие блокбастера из текущей музыкальной жизни.

Александр Генис: И все-таки кто претендует на такую роль в сегодняшнем Нью-Йорке?

​Соломон Волков: Я еще застал таких исполнителей, того же Караяна, в исполнении которого я незабываемую десятую симфонию Шостаковича слушал в присутствии автора.

Конечно же, в первую очередь приходит на ум фигура Горовица, пианиста, который обладал легендарным обаянием, виртуозностью, на выступления которого, если он появлялся в Карнеги-холл, а бывали огромные перерывы, в одном случае, по-моему, 12 лет он не выступал, когда человек появляется с легендарной репутацией, такой титан, то очередь выстраивалась несколько раз вокруг здания Карнеги-холл.

Александр Генис: Блокбастер был еще тот, тройной или четверной.

Соломон Волков: Настоящий. Я не знаю, сегодня есть ли на свете музыкант, который способен в Карнеги-холле собрать такую обвивающую это здание несколько раз очередь. Горовиц – да, он вызывал такие экстатические чувства. Кстати, он был особым мастером взвинтить аудиторию своими бисами. Один из таких замечательных бисов мы сейчас с вами и послушаем. Горовиц исполняет свои же вариации на тему из оперы Бизе "Кармен".

(Музыка)

Соломон Волков: Сегодня, пожалуй, в том же Нью-Йорке такого рода эмоции или близкие к ним вызывает оперная дива, и тоже российского происхождения – Анна Нетребко. Может возникнуть очередь вокруг Метрополитен, когда продают билеты на Нетребко. Кстати, я замечу, только что пришло известие, что она отменила исполнение партии Травиаты в Лондоне, уверен, что больше половины зрителей сдадут свои билеты, а может быть и три четверти, а может быть и все, за исключением тех, кто не знает, что она отменила свое выступление. А мы сейчас послушаем, как Анна Нетребко исполняет отрывок из партии Травиаты в той постановке, которая из-за ее отсутствия в Лондоне так и не стала блокбастером.

(Музыка)