Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода – радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, и это новый выпуск программы "Культ личности", который вы также смотрите на телеканале "Настоящее время". Наша программа не про тиранов, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.
Мы в подмосковной Рузе, в знаменитом некогда Доме творчества композиторов, в гостях у знаменитого и по сей день музыканта, основателя и руководителя единственного в России ансамбля ударных инструментов Марка Пекарского.
(Видеосюжет о Марке Пекарском. Закадровый текст:
Марк Пекарский – личность в отечественной музыке легендарная. Сорок с лишним лет назад, точнее в 1976 году, он организовал первый в стране ансамбль ударных инструментов – первый и по сей день единственный. Ансамбль жив и концертирует поныне, поражая воображение публики и тем, какое музыкальное богатство можно извлечь из звучания ударных, и тем, в какой яркий спектакль можно превратить обыкновенный концерт.
Он называет своим учителем Анри Волконского. Потомок знаменитого княжеского рода, вернувшийся подростком с семьей из эмиграции в Советский Союз после второй мировой войны, так и не освоившийся до конца в советской жизни, вновь уехавший на Запад в начале 1970-х и там до конца своих дней тосковавший по России, Волконский был удивительным экзотическим цветком на почве советской жизни. Что не помешало ему – скорее даже помогло – сыграть огромную роль в развитии русской музыки советского периода. Он поразительным образом одновременно возродил здесь интерес к старинной музыке и пробудил вкус к музыкальному авангарду.
Марк Пекарский, при всей его укорененности в отечественной действительности, тоже на самом деле цветок экзотический – и по форме своего бытового, каждодневного существования, и по сути своего творчества. Ну, казалось, ансамбль ударных – кого можно в России так уж этим увлечь? Все-таки здесь не Куба, не Индия, не Африка… А вот нет. Как на первом выступлении его ансамбля 42 года назад ломившаяся в зал публика снесла двери, так и по сей день не увядает слава ансамбля Пекарского и интерес к нему.
А еще, глядя на Марка Ильича Пекарского, я вспоминаю строки Булата Окуджавы – неважно, что они посвящены скрипачу:
Я не то чтобы от скуки – я надеялся понять,
как умеют эти руки эти звуки извлекать
из какой-то деревяшки, из каких-то грубых жил,
из какой-то там фантазии, которой он служил…)
Руза, Дом творчества композиторов
Леонид Велехов: Марк Ильич, а много с этими местами связано? За что вы их любите?
Марк Пекарский: За многое. Во-первых, здесь природа, здесь замечательные сосны. Когда я смотрю вверх, мне кажется, что я возношусь вместе с соснами куда-то там, не знаю куда, в какие пределы. Здесь замечательные ели, а чуть ниже – замечательная листва. Орешника очень много. Здесь красиво, просто красиво. А потом здесь какое-то удивительное место, оно как бы намоленное. Здесь очень много талантливых людей работало и много чего написало. Здесь Шостакович творил. И я имел честь жить в его даче – это 10-я дача: там же жил Глиэр, там же жил Хренников. Там потрясающий стол сохранился. Правда, сейчас он перебрался в кабинеты каких-то начальников Музфонда – круглый стол XIX века, какой-то необыкновенной работы, резной. Там я много чего написал. Диван. Диван остался, потому что он начальнику не нужен. Он старый, но такой красивый, хотя какие-то части обвалились. Здесь жили большие композиторы – Свиридов, Холминов, Лядова. Кто здесь только не жил! Это сейчас люди творческие имеют дачи, а раньше дач почти никто не имел. И здесь входишь в дом – и сразу роятся какие-то мысли. Тут же начинаешь думать – а что еще я могу здесь сделать? Ночью в голове все происходит, и наутро готов план. И ты садишься и уже оторваться от стула и от компьютера не можешь. Удивительное место!
Леонид Велехов: А из самой природы вы что-нибудь подслушиваете? Вот Эдисон Денисов, ваш друг, насколько я помню, посвятивший вам чуть ли не последнее свое произведение, любил говорить, что именно природа его питает. Тем более что он был сибиряком, ему это было очень важно.
Марк Пекарский: "Я композитор из Сибири", – говорил он скороговоркой. (Смеются.) Естественно! Только я так не могу разъять на части свое ощущение, свое мироощущение. Оно здесь какое-то положительное и созидательное, если говорить высоким слогом, хотя я не люблю этого слога, но тем не менее это так.
Леонид Велехов: Ведь ударные каким-то особым образом с природой связаны. Все-таки такой первозданный тип инструмента.
Марк Пекарский: В этом смысле – да. Я сюда приезжаю чувствовать не как ударник, а просто как человек. Но если мне в голову приходят еще какие-то мысли, то я их записываю, и это совсем хорошо.
Леонид Велехов: А теперь переходя к музыке и к вашему творчеству… Вы преувеличиваете все-таки, когда говорите, что на доске стола можно сыграть концерт?
Марк Пекарский: Нет! Все, кто ходит мимо 22-й дачи, слышат мои концерты, потому что у меня руки сами начинают работать, причем каждый стол звучит по-разному! Вот это кресло тоже звучит.
Леонид Велехов: А можно на нем что-то изобразить?
Марк Пекарский: Сейчас нельзя. Здесь не будет резонанса, и кайфа не будет. Я в каком-то смысле профессионал, но в каком-то смысле и любитель, если я играю на кресле.
Леонид Велехов: Я понимаю.
Марк Пекарский: Там пол резонирует: ищешь звук. Я помню, как в Германии в Кройте, где проходит фестиваль, который основали Олег Коган и Наташа Гутман… Русские музыканты живут обычно в доме фрау Винклер, которая, когда я прихожу в столовую, всегда говорит: "Герр Пекарский, не барабаньте, пожалуйста! У меня головная боль от этого". (Смеются.) Так что я барабаню везде.
Леонид Велехов: То есть у вас это уже рефлекс просто, как у циркового зайца.
Марк Пекарский: Абсолютно! Цирковой, точно! Мои дети, двое старших, не переносят, когда я барабаню, а младшая доченька говорит: "Барабань, барабань, папуль! У тебя хорошо получается". Так что по-разному, и не только здесь! Здесь замечательный стол: какой у него бас, а особенно если чайник на столе стоит! Крышечка "з-з-з-з" делает, как у китайских барабанов. Там специальная пружинка есть, в китайских барабанах.
Леонид Велехов: А на ударных можно выразить что-то, что не подвластно другим инструментам?
Марк Пекарский: Нечто первобытное можно. Я думаю, что если бы Стравинский жил чуть позже, то "Весну священную" он написал бы только для ударных. Я в этом уверен, потому что это что-то необыкновенное, что-то природное. Когда я слышу звук барабана, я совершенно балдею и возношусь куда-то. "Meine Seele erhebt sich zu Gott" ("Моя душа возносится к богу"), как сказал Бах.
Леонид Велехов: Да, конечно, потому что природное в том смысле, что мистическое, в том смысле, что метафизическое, да?
Марк Пекарский: Да, совершенно справедливо. Я себя чувствую кубинцем, последователем культа сантерии, который исповедовали люди народности йоруба, в качестве рабов перевезенные на Кубу. Так вот, в самой Нигерии, откуда их забирали, и верование, и музыкальные традиции давным-давно забыты. Единственное, где это осталось, – на Кубе. Удивительные эти черные мужчины и женщины, особенно женщины, в вязаное что-то такое, белоснежное одетые, вечерами собираются и начинают барабанить. И впадают в транс. Они общаются с богом.
Леонид Велехов: А вам приходилось присутствовать на культовых мероприятиях?
Марк Пекарский: Присутствовал. И тоже испытал нечто... Правда, с богом я не общался, но нечто странное было: мысли у меня стали исчезать, я стал ощущать какие-то инстинкты, а не мысли.
Леонид Велехов: А вам не кажется, что вы, как у классика говорится, не на той улице родились? Вам бы в Индии или на Кубе родиться.
Марк Пекарский: Да, мне иногда так кажется, но чисто умозрительно. Я родился здесь, и мне здесь хорошо. И если я улавливаю какой-то зов земли, то это потому, что я человек земли. Очевидно, в каждом месте земли можно уловить и то, и се, и пятое, и десятое.
Леонид Велехов: Потому что, казалось, может быть, я выскажу любительское соображение или глупое, но ритм это не мейнстрим русской музыкальной традиции. Кажется, Гребенщиков даже сказал, что "Россия неритмичная страна".
Марк Пекарский: Я думаю, что он ошибся. Не бывает в нашем мире ничего неритмичного. Вся природа ритмична: смена времен года, смена дня и ночи, смена всего. Если неритмично, то это аритмия, это болезнь. Просто в некоторых местах этот, назовем так, строительный материал музыки преобладает. А ритм присутствует везде. Как без костей может существовать человек? Скелета нет – значит, и человека нет. Другое дело, у одного больше костей, у другого больше мяса. Ну, это уже как природа распорядилась.
Леонид Велехов: А петь только под ударные можно?
Марк Пекарский: Конечно! Эдисон Денисов, о котором вы упоминали в начале, написал музыку для ударных и голоса, назвал это "Погребальные плачи". Это сопрано, очень развитая партия сопрано и очень развитая партия ударных. Фортепиано, которое…
Леонид Велехов: А, все-таки фортепиано поддерживает?
Марк Пекарский: Денисов трактует его как ударный инструмент, потому что звуковысотность и в ударных присутствует. Маримбы, вибрафон, литавры, ксилофон – это все звуковысотные инструменты. И фортепиано присутствует не как инструмент Шопена, а как инструмент именно, скорее, Бартока, ударный.
Леонид Велехов: Как вы пришли к ударным инструментам, тем более что это было сколько-то лет назад, достаточно много. И, наверное, тогда это казалось очень экстравагантно и экзотично, да?
Марк Пекарский: Конечно! Раз еврей, так должен быть со скрипочкой! (Смеются.) А у меня брат был военный музыкант. Мы жили на Малой Якиманке, рядом была фабрика "Красный Октябрь", кинотеатр "Ударник", Старомонетный переулок, который вел к Третьяковке. И там жил мой будущий педагог. Мне было уже тринадцать лет, уже не возраст для начала музыкальных занятий настоящего музыканта. Обычно детей отдают чуть раньше. Каким-то образом у меня это пошло, хотя педагог орал на меня дико, но я его очень любил до конца его дней. Я шел с занятий домой и плакал, слеза мужская тихонечко из правого и левого глаза текла, но не прекратил занятия почему-то. Какие-то вещи у меня не получались. Я помню, что никак не мог сообразить, что такое триоли, чем они отличаются от других нот. Я же не африканец все-таки. Это африканцы, индусы с малых лет могут…
Леонид Велехов: Все-таки у них большая фора есть, да?
Марк Пекарский: Конечно, большая фора именно в природе их музыки – полиритмия, контр-ритмы всякие. Они с этим родились, с этим живут. А мне как представителю европейской культуры ближе немецкий ритм – раз-два, раз-два, раз – марш, либо это Штраус с его вальсами: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. Это мне было близко. Конечно, мне было трудно, ну и что? Барабанить все равно нравилось.
Я не думал стать профессионалом, потому что я с детства мечтал быть актером. Я покупал книжки. Все "на мороженое" деньги я тратил на театр. Я ходил в театр пешком, благо я жил в центре. В театре Ермоловой, я помню, я был на спектакле "Цюй-Юань". Я ничего не помню, кроме того, что кто-то откусил у кого-то нос. Уголовная история.
Леонид Велехов: Но в ту пору там великие актеры играли!
Марк Пекарский: Да!
Леонид Велехов: Галлис, Якут, Ордынская…
Марк Пекарский: Да, сам великий Хмелев руководил этим театром. А я жил в квартире, в которой жила сестра жены Хмелева. Я Хмелева видел однажды, сидя на горшке – пардон! – в передней! Вдруг вошел человек какой-то, очень благообразный. А потом его место, когда он умер, занял Георгий Вицин. Я и Вицина там видел, он тоже в гости приходил. А я все на горшке: "Здравствуйте! Здравствуйте!" (Смеются.) Была маленькая комната, 9 метров, жили в ней вчетвером. А у сестры жены Хмелева…
Леонид Велехов: Ведь жена Хмелева была цыганкой, из цыганского театра?
Марк Пекарский: Нет! Это последняя, Ляля Черная, которая его, говорят, своим поведением и отправила на тот свет. Как уж она себя вела – я не знаю, я маленький тогда был и не очень все это хорошо понимал, но…
Леонид Велехов: Но Хмелев, говорят те, кто его видел на сцене, был самый великий среди великих актеров МХАТа!
Марк Пекарский: Да. Он, к сожалению, мало снимался. Но вот "Человек в футляре", там он совершенно потрясающий! Я не видел его в роли Достоевского. А больше он почти и не снимался. Только можно послушать звукозапись спектакля "Анна Каренина", где он Каренина играет. "Я вам говорил". Это "гАвАрил" совершенно восхитительно звучит! Он руководил этим театром Ермоловой одно время. А Яншин руководил рядышком театром "Ромэн".
Леонид Велехов: Потом театром Станиславского Яншин руководил: все на улице Горького фактически.
Марк Пекарский: Да, да, да.
Леонид Велехов: А почему же не стали актером при такой внешности и таком голосе?
Марк Пекарский: А вот не получилось. Подсунули мне музыку, я увлекся музыкой. Нельзя сказать, что я чувствую себя обделенным судьбой, потому что занятие музыкой – это то же самое актерство, но только твои актеры, твои партнеры – это звуки, это инструменты. Недаром есть ведь жанр – инструментальный театр, где инструменты становятся персонажами, либо их оживляет какой-нибудь кукловод вроде меня. Я безумно люблю этот жанр, очень много играю, и написано для меня очень много в этом жанре.
Леонид Велехов: Похоже, что эта ваша, существовавшая с детства, тяга к актерству вас и вывела на авансцену, в солисты жанра и в его абсолютные лидеры…
Марк Пекарский: Да. И потом инструменты так красивы! Если вы приходите даже послушать оркестр, а не ударника Пекарского, это тоже ведь театр: выходит оркестр, гобой дает ля, скрипач у него берет это ля, передает другим музыкантам, потом выходит дирижер. Я помню, как однажды Натан Рахлин, великий дирижер, вышел, а у него подтяжка из-под фрака болталась, или даже было расстегнуто одно место, не скажу какое, попробуйте догадаться. Ему шепнул что-то концертмейстер, он покраснел, отвернулся от оркестра и стал застегиваться! (Смеются.) Совершенно забыв, что там тоже люди! Так что это театр. Вся жизнь – театр!
Леонид Велехов: Вы с самого начала в своей музыкальной душе были авангардистом? Потому что начинали-то вы в традиционных, классических местах, в оркестре Гостелерадио, кажется.
Марк Пекарский: Да.
Леонид Велехов: Или вы наступали на горло собственной песне, там работая?
Марк Пекарский: Нет, я ничему на горло не наступал, потому что я влекся туда, куда меня влекло. А влекло меня просто поиграть. Я музыкой начал заниматься поздно. В семье у меня только старший брат был военным музыкантом. Так что музыкальной подготовки у меня было очень мало. Музыкальное образование у меня довольно скудное. Потом я познакомился с князем Волконским. И он меня переманил к себе в ансамбль "Мадригал", тем более что на прежнем месте у меня были неприятности. Мне перестало нравиться, что в оркестре очень много народа, а в зале иногда меньше людей, чем на сцене. Мне все время хотелось, чтобы было наоборот.
Леонид Велехов: И место ударника в традиционном оркестре было скромным.
Марк Пекарский: Нет, у меня было хорошее место. Я был вторым литавристом.
Леонид Велехов: Я просто вспомнил фильм Иоселиани "Жил певчий дрозд", где он прибегает под конец, чтобы исполнить свою секундную партию…
Марк Пекарский: Да, но фильм о другом, не о роли ударника.
Леонид Велехов: Конечно.
Марк Пекарский: Я познакомился со старинной музыкой. Вдруг мне открылся целый пласт старой музыки – Ренессанс, эпоха Возрождения и средневековая музыка. Это было так интересно!
Леонид Велехов: Это все уже связано с Андреем Волконским, да?
Марк Пекарский: Да! А потом я услышал его произведения, а потом я каждый день общался с ним. Так получилось, что он стал моим главным учителем. И однажды я написал статью об этом в "Культуре" и послал ему, когда он уже уехал за границу. И он не возражал, слава богу, и я счастлив. Он признал, что я его ученик. Он ничему меня не учил, просто мы общались вместе.
Леонид Велехов: Это же был совершенно экзотический цветок на нашей советской почве.
Марк Пекарский: Да. Он, например, встречался во время первого фестиваля молодежи в Советском Союзе с иностранцами. Когда его вызвали в одно место, он сказал: "Ну, как с иностранцами?! Я встречаюсь со своими друзьями. Я же сам оттуда! Я их давно не видел, я встречаюсь с ними".
Леонид Велехов: А он говорил как-то по-особенному, не похоже на наш советский выговор?
Марк Пекарский: Да, первое время… Я его уже застал, когда он русским владел в совершенстве. Но, тем не менее, пение какое-то такое в его голосе было. Он говорил: "Там меня называли Кокот". А я говорю: "А что такое Кокот?" – "Ну, кокет" – и глаза поднимает наверх…
Леонид Велехов: Но он не принадлежал к сексуальным меньшинствам?
Марк Пекарский: Нет, отнюдь! (Смеются.) Меня иногда просят другие интервьюеры: "А расскажите что-нибудь?.." Сейчас будет концерт 16-го в одном месте, посвященный юбилею. "А вы могли бы рассказать что-нибудь экстравагантное про князя?" Я говорю: "Да, мог бы". – "Расскажете?" – "Нет, не расскажу". – "А почему?" – "Не хочу!" Не все ложится на бумагу.
Леонид Велехов: Конечно!
Марк Пекарский: Даже несмотря на то, что его уже нет, я совсем не собираюсь радовать публику рассказами о каких-то интимных вещах. Это никого не касается, кроме самого князя Волконского.
Леонид Велехов: Он сожалел о том, что родители вернулись, и он вынужден был с ними вернуться?
Марк Пекарский: Да, сожалел, много раз об этом говорил. Но потом я с ним встречался уже за границей, когда он отсюда уехал… Я дважды ездил к нему в Экс-ан-Прованс. И он там уже сожалел, что уехал из Союза. Первый раз мы с ним в Дармштадте встретились, где я был на гастролях. И он познакомился там с моей женой. И ее спрашивал: "А как вы думаете, мне дадут класс в Московской консерватории, например, клавесина?" Он мечтатель, конечно, большой – дали бы ему класс! Так вот, он сказал: "Вы понимаете, я всегда в России был чужим, но оказывается, что я и здесь чужой". "И нигде, – говорит, – я не дома".
Леонид Велехов: Это трагическая судьба.
Марк Пекарский: Да, конечно, безусловно.
Леонид Велехов: Сколько в ней переплелось и великой большой истории, и такой вот частной человеческой…
Марк Пекарский: Да. Но для русской музыки он сделал чрезвычайно много! Да и не только для музыки, вообще для искусства. Он оказал на целое поколение совершенно удивительное влияние. Я как-то определил это так – он научил нас свободе, свободе всего: свободе мнений, свободе мышления, свободе оценок, которые не зависят от чего-то, а зависят только от того, как ты сам думаешь. А меня он научил музыку слушать, и я надеюсь, что не только слушать, но и слышать. Тем, что я есть теперь, я обязан целиком и полностью ему. Так был бы я оркестровым тяни-толкаем, ходил бы, зарплату свою получал. Что такое оркестрант – не только в России, а везде?
Леонид Велехов: Лабух, извиняюсь.
Марк Пекарский: Это лабух. Если перевести на нормальный язык – это профессионал, ремесленник, может быть, высокий профессионал. И у меня есть такие ученики, которые играют в замечательных оркестрах, но я где-то про себя не всегда считаю их профессионализм адекватным их музыкальному значению.
Звучит музыка
Леонид Велехов: Напомним, что Волконский прежде всего для широкой публики ассоциируется с замечательным ансамблем, в котором и вы работали, "Мадригал". А как он, будучи авангардистом, придумал "Мадригал", который был замечателен и вызывал бешеную любовь тем, что он вернул нам старинную музыку, которую мы до этого и не знали?
Марк Пекарский: Как рассказывал сам Волконский, ему не разрешали заниматься авангардной музыкой. Он написал совсем немного, он говорил: "Я не хочу, чтобы мое полное собрание сочинений было очень толстым. Я не Шуберт". Но каждое сочинение, каждое исполнение его сочинения было сопряжено с какими-то трудностями: то тексты не те, то еще что-то не так, нет основных тем, которые для того времени были характерны. А когда он решил заниматься старинной музыкой после приезда американского ансамбля Pro Мusica, которым руководил Ноа Гринберг, то в министерстве обеими руками и ногами были за, потому что решили: теперь он не будет заниматься своей антипартийной музыкой, и слава богу.
Тем не менее, и в "Мадригале" он умудрился пойти против течения. И впервые в концертах "Мадригала" прозвучала русская духовная музыка, ее ведь не разрешали! Баха разрешали: на немецком божественные тексты – бог с ними. А по-русски – нет! И надо сказать к чести директора филармонии Белоцерковского… Простой вокалист, но умный мужик. Он впервые вывез Рихтера за границу… Вот этот грубый мужик-матерщинник разрешил, позволил, как-то сделал все, чтобы эта музыка исполнялась. Так что Андрей был первым во многом в нашей стране.
Леонид Велехов: А его действительно "князь" так и называли?
Марк Пекарский: Мало того, я его называл "товарищ князь". (Смеются.) Он меня называл "товарищ Пекарский", а я в ответ: "Да, товарищ князь, я вас слушаю!" И потом это установилось: "Ну, что, товарищ Пекарский, пойдем обедать?" Мы очень любили вместе обедать. В каком-нибудь Кисловодске – бризоль в ресторане "Чайка" дегустировали. А в Донецке в ресторане два блюда нам очень понравились, названия их – "бифштекс по-шахтерски" и "шницель по-донбасски".
Леонид Велехов: Ого, как современно звучит, как актуально!
Марк Пекарский: Да! (Смеются.) Так что у нас было много разных интересов совместных, но главным образом – прослушивание музыки. И потом партнеры, у меня много было партнеров. Я надеюсь, я был неплохим партнером. И у меня было множество интереснейших партнеров, но самый лучший партнер – это Волконский. Потому что он понимал любое движение глаз, души. Он шел за тобой, невзирая на то, кто из нас кто: я ударник, он органист. Есть диск с нашими записями, я его слушаю не со слезами на глазах, конечно, но с большим наслаждением, потому что я помню, как это делалось. Когда играешь, там какие-то отставания у органа, не всегда их угадаешь. И как он шел за мной, я пытался за ним, он за мной. Это самые ценные воспоминания.
Леонид Велехов: Вы ведь и в кино с ним работали, потому что он для кино писал.
Марк Пекарский: И в кино работали.
Леонид Велехов: Если не ошибаюсь – "Мертвый сезон".
Марк Пекарский: "Мертвый сезон", "История Аси Хромоножки" Кончаловского. Причем там некоторые сцены, например, когда старик рассказывает о том, что он двадцать лет просидел ни за что… Была Мина Яковлевна Бланк, которая посмотрела на меня и сказала: "Вот этот парень ушлый. Сейчас он нам все сделает". Я подошел к большому барабану и пятнадцать минут производил грозные удары, редкие и не очень ритмичные. Автором музыки к "Иди и смотри" Элема Климова был Шнитке, но они ко мне обратились: "Что здесь придумать? Дети побежали в лес. Погуляли, пришли в хату. А это в лесу где-то находится, в Белоруссии. Что-то не так. И потом они видят – на столе борщ стоит, от него пар идет, но все равно что-то не так. И вдруг они видят стены, забрызганные кровью. Только-только прошли фашисты и убили их родителей. Как озвучить это?" Я взял манок на лису и сделал совсем не лай лисий, а что-то зубами, как будто муха летает. Им дико это понравилось. Это была очень интересная работа. Кроме того, она помогала мне жить. У меня отец инвалид войны. Я с семнадцати лет зарабатываю на жизнь. Так что работа в кино для меня была нужна еще и для того, чтобы жить и было что надеть на себя.
Звучит музыка
Леонид Велехов: А теперь о вашем ансамбле современной музыки ударных инструментов, который существует уже 42 года. А как вам удалось его создать тогда, в 70-е годы, годы застойные? Это ведь дело совершенно новаторское. Ничего похожего не было.
Марк Пекарский: Застольные годы. Очень просто. Мне попали в руки ноты. Во-первых, я узнал, что Шостакович написал, как мне тогда показалось, первое сочинение ансамблевой европейской музыки для ансамбля ударных – это "Антракт" ко второй картине первого действия оперы "Нос". Действительно, оказалось так, что это первое в европейской музыке чисто ансамблевое произведение, которое я записал, в конце концов, на радио, на дисках оно есть. Тут случилось так, что я поехал в город Ереван по приглашению их Союза композиторов. Концерты какие-то у меня были. Дом композиторов стоит напротив горы Сис и Масис (Арарат Малый и Арарат Большой). И вечером я решил посмотреть на эти горы. Но оказалось, что из окна композитора Мирзояна, первого секретаря Союза композиторов Армении, их плохо видно. Я решил – дай-ка я поднимусь на последний этаж. И оказалось, что я попал в библиотеку Союза композиторов. Там я нашел сочинения Алана Хованесса, американского композитора армянского происхождения. Я подумал: "Раз они такие пыльные, значит, их никто не играет и не будет играть. И я должен эту музыку сделать доступной". Что я сделал, как вы думаете? Я приватизировал эти ноты. Потом я обнаружил толстый том беккеровского музыкального справочника, который в Америке отредактировал дядя Сергея Слонимского, Николай Слонимский. Я его тоже прихватил. И я понял, что надо с этим что-то делать. Я стал записывать что-то такое на радио. Я помню, сочинение Хованесса "Октябрьская гора", я записал в 56 вариантах! Потому что музыканты, да и я сам, не умели играть ансамблем. Это было безумно сложно, но все-таки это было сделано. Потом мне захотелось сделать концерт. Вот я с кубинским балетом Фернандо Алонсо, с участием Алисии Алонсо, исполнял Tосcata Чавеса для ударных. Это мексиканский композитор, классик, я очень люблю его. Что-то еще. А потом я решил: почему бы мне свое сочинение не сыграть?! А я как раз для "Мадригала" делал "Сигналы битв". Я сел надолго в Библиотеку имени Ленина, нашел много источников. Взял и организовал какую-то сюиту с трубами, с литаврами, с барабанами. Мне дали концерт 6 декабря 1976 года. Князь уже уехал, а до этого всегда 6 декабря мы с ним играли в зале Чайковского концерт для органа с ударными, старую музыку. И тут так получилось, что в этот же день, 6 декабря…
Леонид Велехов: Видите, как князь вас сопровождал, покровительствовал вам издалека.
Марк Пекарский: Да, покровительствовал. Мы сыграли концерт в Доме ученых, и публика снесла там дверь, за что потом мне два года не давали концертов в этом зале. Ну, а то, что князь меня сопровождал… Однажды, когда я впервые поехал с ним по рекомендации Денисова, кстати, в поездку, так как у них не было ударника, они искали и меня нашли…
Леонид Велехов: Вы и познакомились, кажется, при посредстве Денисова.
Марк Пекарский: Да.
Леонид Велехов: Эдисон Васильевич тоже вас по жизни сопровождал.
Марк Пекарский: Да, безусловно! И вот я поехал, и на Павелецком вокзале, мы ехали в Луганск, тогда Ворошиловград, он вдруг посмотрел на меня и сказал: "Вы знаете, товарищ Пекарский, а вы создадите здесь ансамбль, я знаю!" И как в воду смотрел! Он уехал, а через три года после этого я сделал ансамбль.
Леонид Велехов: Вам уже отступать было некуда!
Марк Пекарский: Уже некуда.
Леонид Велехов: Сам князь Волконский перед отъездом вас благословил. (Смеются.)
Марк Пекарский: После этого концерта я решил – все! Мне было безумно сложно – собрать музыкантов из разных мест, привести их расписание в единое расписание. В это время не совсем легко появлялась на свет моя первая дочь. 20 декабря она родилась. И я решил – нет, больше не буду! С 6 декабря до 23 февраля прошло немного времени, и меня попросили 23 февраля в День Советской армии в Доме композиторов показать этот же концерт. И я рискнул. А дальше пошло-поехало, и никуда я уже не мог деться.
Леонид Велехов: А что вы такое угадали? Я помню эту бешеную славу советского времени, которая вас сопровождала. Вы что-то такое почувствовали в воздухе или что?
Марк Пекарский: Ничего я не угадал. Я влекся туда, куда меня влечет. Наверное, что-то я почувствовал, как и с "Мадригалом"…
Леонид Велехов: Да, я это и сопоставляю.
Марк Пекарский: Ведь "Мадригал" для советской интеллигенции был местом отдохновения, какой-то отдушиной. Это был какой-то акт сопротивления со стороны интеллигенции.
Леонид Велехов: В том-то и дело, что и отдохновение, и какая-то фронда тайная.
Марк Пекарский: Может быть, мой ансамбль таким же образом сработал.
Леонид Велехов: Думаю, что да.
Марк Пекарский: Я об этом меньше всего думал, потому что я никакого отношения к диссидентству не имел, да и князь тоже. Просто так пошло.
Леонид Велехов: Это было диссидентство не в публицистике, не в политическом, а в чисто творческом художественном выражении.
Марк Пекарский: В творческой позиции.
Леонид Велехов: Артисты артистами, музыканты музыкантами, а инструменты еще: где вы их брали? Ведь не было никакой базы такой.
Марк Пекарский: Появились произведения Софии Губайдулиной для моих экзотических инструментов, которые не стоили денег. Я не должен был идти в магазин, где не было инструментов, а у меня не было денег. А если я приходил в зал Чайковского, теперь я уже могу сказать, потому что человек этот не работает, заходил на склад и видел китайский барабан, я говорил: "Хочу!" Он говорит: "Пожалуйста! Книга "Ицзин"!" Я ему доставал "Ицзин", а он мне китайский барабан. (Смеются.) Однажды задумал ансамбль Александрова списать часть инструментов. Подарки они из Китая привозили, много-много ударных там было. Я придумал им схему. Когда все уже было готово, какой-то генерал, который должен был подписать, не подписал и сказал: "Списывать – значит ломать!" Все! Однажды мне предстояло сыграть Джорджа Крама, американский композитор, произведение для двух фортепиано и ударных. "Музыка для летнего вечера" называлось. И в конце там японские три колокола. Я думаю: "А где же я достану три колокола?" Пошел в хозяйственный магазин. Вот мы с вами в деревне находимся, помните такие деревенские умывальники алюминиевые, дюралевые?
Леонид Велехов: Конечно, с палочкой!
Марк Пекарский: И вот я за нее подвесил, ударил – о! – звучит как японский темпель гонг, храмовый гонг. Я таких купил три штуки и прекрасно изображал на них японские темпель гонги.
Леонид Велехов: То есть вы изобретали, по сути дела, инструменты, придумывали.
Марк Пекарский: Да, у меня другого выхода не было. Мне захотелось иметь то, что называется "сковородофон". Я целый год, преподавая в училище на Таганке, после уроков заходил в хозяйственный магазин. И когда продавщицы меня видели, они друг другу показывали, что, мол, пришел этот, чокнутый! А я с метрономом и тут же к сковородочкам – и набрал целую октаву.
Леонид Велехов: А они что, все по-разному звучат?
Марк Пекарский: Конечно! Благодаря тому, что металл чуть-чуть толще, чуть-чуть тоньше. Следующая группа – диаметром поменьше, низко настроенные, высоко настроенные.
Леонид Велехов: При всех тех сложностях работы музыкантов, композиторов в советское время, при всех препонах, которые приходилось преодолевать, сегодня можно себе представить, что двери сносить будут на концерте?
Марк Пекарский: Двери, может быть, и не станут сносить, потому что публика уже знакома со многими вещами.
Леонид Велехов: Только поэтому? Или все-таки искусство ушло куда-то на обочину нашей жизни?
Марк Пекарский: Нет, я не думаю, что оно ушло на обочину. Публики много. В годы перестройки действительно была катастрофа. Я перестал ходить в Большой зал, потому что там разворачивали шоколадки, шелестели бумажками. Вообще, публики было очень мало. Но потом я однажды попал в Казань и обнаружил полный зал. И я понял, что спасение русской музыки придет из провинции. Так оно, собственно, и произошло.
Леонид Велехов: Из Казани!
Марк Пекарский: В данном случае, да, из Казани! (Смеются.) Я увидел заинтересованную публику. Ну, и трудности изменились. Если раньше трудности были идеологическими, когда мне говорили, что Денисова нельзя играть. Только один раз без скандала обошлось: оказалось, что кратковременно занимавший пост художественного руководителя филармонии человек – ученик Денисова. И вот он разрешил, но он долго там не продержался. Губайдулину мне не разрешалось: я только на бис играл, либо там, где удавалось протащить. Сейчас другие трудности – деньги. Что хуже – не знаю. По мне, хуже идеологические, потому что это очень оскорбительно. Деньги – это вещь практическая. Консерватория отобрала у меня репетиторий, ну, я нашел другой и деньги, которые я плачу за помещение, чтобы разместить свои инструменты.
Леонид Велехов: То есть возможности маневра все-таки больше.
Марк Пекарский: Да, и она честнее все-таки. Не разрешают. А почему? А потому! Вот и ответ – потому! Однажды я встретил Флярковского, который писал партийную музыку, был заместителем министра культуры. Я на улице Горького его стал спрашивать: "А почему вы запрещаете мне играть Губайдулину?" И вот этот Флярковский как уж на сковородке вертелся: "Это же не я, это же не я!" Это все-таки оскорбительно. Пусть лучше вопрос будет просто в деньгах. Это как-то честнее. Вот у меня будет фестиваль, который я несколько лет не проводил. К моему дню рождения обычно я фестиваль делал, 24–26 декабря. Дом на Пятницкой. И теперь у них изменились правила: надо внести 18 тысяч за концерт. И нашелся спонсор, сам, я не искал: "Я внесу, только сыграйте этот фестиваль". А другая дама-спонсор сказала: "Я оплачу доставку инструментов".
Леонид Велехов: Замечательно! У меня последний вопрос. Может быть, он немного прозвучит пафосно, риторически, но мне бы хотелось, чтобы вы на него ответили со свойственной вам естественностью. О вас говорят, что вы перевернули представление о роли и возможностях ударных инструментов. А вы ставили перед собой такую задачу?
Марк Пекарский: Нет, я думаю, что это преувеличение. Мы жили за железным занавесом. И я не знал, что происходит в мире с ударными. Я изобретал какие-то приемы, например, смычком по виброфону. А оказывается, до меня уже там изобрели это все. Для Шнитке, для его произведения "Три сцены", нужно было, чтобы виброфон звучал, как органчик. Смычками, сказал я! Аккорды смычками! А оказывается, это все знали. Так что я открывал то, что было уже открыто, наверное. Ну, чего-то, может быть… целый репертуар российский, который у меня в портфеле, это произведений 150–200… Наверное, репертуар удалось как-то создать ансамблевый и сольный отчасти, несколько произведений для сольных ударных написано, концерт Губайдулиной для ударных. Он назывался раньше "Перкуссио Пекарского" ("Прикосновение Пекарского"). Потом Александр Раскатов написал замечательный концерт "Комментарий к сновидениям". Два эстонских автора, Кангро и Лепо Сумера, я в Таллине их играл с Таллинским оркестром. Какой-то репертуар появился благодаря и нашей деятельности. А так, чтобы я что-то открывал… Никакой такой цели я не ставил.
Леонид Велехов: Цели не ставил, но открывал.
Марк Пекарский: Я играл в свое удовольствие.
Леонид Велехов: Замечательно!
Марк Пекарский: Главное – удовольствие в жизни!
Леонид Велехов: Замечательно!
Марк Пекарский: Да, человек единственное животное, которое не понимает в этом ничего! Все остальные животные, теплокровные и млекопитающие, живут для удовольствия. (Смеются.)
Леонид Велехов: На этой грандиозной, я считаю, мысли о том, что главное в жизни это удовольствие, одно удовольствие закончить этот разговор, доставивший мне грандиозное удовольствие!
Марк Пекарский: Спасибо!
Леонид Велехов: Спасибо большое!
