Иван Толстой: Московское издательство "Индрик" выпустило книгу Габриэле Маццителли "Очерки итальянской славистики: книги, архивы, судьбы". В каком-то смысле это история изучения русской литературы, но неофициальная история, не академическая, а скорее, персонализированная. Тем она и интересна. Со мной в студии переводчик и редактор книги историк Михаил Талалай.

Михаил Талалай: В этом году издательство "Индрик" выпустило в моих переводах очерки Габриэле Маццителли, собранные в книгу. Мы назвали ее "Очерки итальянской славистики". Особенность этой книги в том, что ее не существует на языке оригинала, на итальянском. Есть целая серия очерков, которые нам показались очень органично связанными и могущими быть собраны под одну обложку.

С Габриэле Маццителли мы давно дружим, это преданный друг русской культуры. Сам он мой сверстник, родом из Калабрии, но давно живет в Риме. Как он сам признается, он через поэзию полюбил русскую культуру – Блок, Есенин, начало 20-го века. Цветаева и Пастернак в начале его приближения к русской культуре были недостаточно переведены, поэтому он захотел читать их в подлиннике (понятно, что поэзию нужно читать в подлиннике). Выучил русский, написал диплом, диссертацию и стал работать в этом славяноведческом направлении, будучи при этом библиотекарем.

Он совмещает работу библиотекаря в Университетской библиотеке в Риме с серьезным увлечением русской культурой. Не будучи университетским профессором, он публикует не так много. Но он уникальный человек в том, что живет в мире книг, он книжный червь, работает в архиве Национальной библиотеки, и сделал то, чем до него практически никто не занимался, – он стал исследовать исследователей, людей, которые до него занимались этими темами. И он выпустил несколько книг в этих двух направлениях. "Библиотечное дело", "Что такое библиотека", которая вышла большим тиражом, и интересная книга "Ответ библиотекаря интернету" – что делать бумажной библиотеке в эпоху Сети. Одновременно он выпустил несколько книг справочного характера – каталоги, своды разного рода публикаций. В том числе он делает очень полезную вещь – раз в два года готовит списки опубликованных статей его коллег-славистов по Италии. Они выкладываются в интернете, поэтому мы видим, кто что написал за последние два года из нашего сообщества русистов-славистов, итальянцев или русских, живущих в Италии, как я.

И, ознакомившись с его серией очерков, мне показалось, что они органично совмещаются в такой коллективный портрет ранних шагов, раннего этапа итальянской русистки-славистки, где в итоге главную роль заслуженно получил герой Маццителли Этторе Ло Гатто, поэтому с него и надо начинать наш рассказ.

К нему уже прицепилось прозвание "патриарх итальянской русистики". Ло Гатто никогда не изменял своему делу – пропаганде русской культуры, серьезным очеркам о русской литературе и многому другому. Этторе Ло Гатто, кажется, написал обо всем русском, что можно. У него есть "История русского театра", "История русской современной литературы", "Миф Петербурга", "Итальянские художники в России" (в четырех томах!), есть книга "Русские в Италии", а это просто моя тема. Он первым переводил Пушкина, Лермонтова, классику с русского языка, потому что раньше переводы были с французского. Везде он первый. Необычайная активность и умение доводить до конца свои проекты, подбирать коллектив – это всё Этторе Ло Гатто, который настолько был прекрасно структурированным человеком, что даже свою дочь поставил на стезю славистики и выдал ее замуж за слависта-русиста. Поэтому Анна Ло Гатто восприняла от отца эту линию. Лично мне удалось с ней встретиться в 90-е годы – Анна Гекторовна, как мы шутливо ее называли, или Анюта. Она первой мне еще в середине 90-х рассказала о своем отце, поэтому я уже хорошо представлял, кто такой Ло Гатто. И я опубликовал большую, на целую полосу статью в еженедельнике "Русская мысль" о Ло Гатто, назвав ее "Неаполитанский пленник". Потому что он родом из Неаполя, отсюда такие бурные страсти, а пленник – это пленник русской культуры, потому что он вошел в это пространство и остался ему верен.

Маццителли удалось приблизиться к Ло Гатто еще при жизни "патриарха", он у него брал интервью, я его перевел на русский язык. Маццителли избрал для своей диссертации исследование первого журнала, который издавал Ло Гатто, журнала Russia. Он стал выходить в 1920 году – сначала в Неаполе, потом в Риме. Шесть лет Ло Гатто собирал этот журнал, но потом начал заниматься более крупными вещами, поэтому почти половина нашей книги это рассказ об Этторе Ло Гатто.

Иван Толстой: Михаил, а откуда растут корни интереса Ло Гатто к русской культуре и любовь к ней?

Михаил Талалай: Это очень интересная история, немножко связанная с Прагой и Австро-Венгрией. Об этом мне и Анюта рассказывала. Но в нашей книге она шире, потому что исходит из уст самого Ло Гатто. Ло Гатто еще совсем юным попал в плен к австрийцам, которых он вспоминал чуть ли не с теплотой ("культурные люди, давали нам читать"). Ло Гатто знал немецкий, и книга, которая встретилась ему в плену, это была книга Томаша Масарика "Россия и Европа" на немецком языке. Ло Гатто ее проштудировал, проникся. Он почти ничего не знал про Россию в тот момент, но его заинтересовал сюжет и масариковский стиль, любовь Масарика к русской культуре. Так он решил изучить русский язык. Вместе с ним были в австрийском плену и русские пленные, поэтому он прямо на месте от русских пленных стал усваивать язык и сделал серьезные шаги. Вернувшись в Неаполь (он был человек не по-неаполитански очень целеустремленный), он поступил на курсы русского языка и брал уроки у юной русской эмигрантки. Вы понимаете, чем закончилась эта история. Молодые люди полюбили друг друга, Ло Гатто женился на барышне, которую звали Зоя Воронкова, русский язык у него стал еще и семейно-бытовым языком.

Он сразу решил что-то делать, быстро осознав, что Россия малоизвестна, и он предпринимает журнал. У него, конечно, предприимчивость левантийская, южная. Он нашел спонсоров, заинтересованных людей, которые ему помогали вести это дело. Он сам переводил, собирал, подбирал сотрудников, перезнакомился со всеми русскими эмигрантами в Италии и не только. Причем он, как я понимаю, был далек от политики – белые, красные – и старался дружить со всеми. В числе его друзей были и советские писатели, которых он навещал, когда стал ездить в Советский Союз, и беженцы. В интервью Маццителли, опубликованном в нашей книге, он пишет, что многим обязан писателю Михаилу Осоргину, страстному италофилу, который стал близким его личным другом, бежал из советской России и некоторое время жил в Италии. Ло Гатто стал ездить в русский Париж, познакомился с Буниным, с Муратовым, стал активно переводить. Обнаружив целое созвездие культуры, литературы, которое Италия не знает, он стал это пробивать, подключал других переводчиков, находил издателей.

Занимаясь книгой Маццителли, я тоже для себя много интересного обнаружил. В частности, я раньше не придавал значения этому совпадению, но Ло Гатто рассказывает Маццителли, что он сблизился с римским издателем Альберто Стоком, который в 1920-е годы выпустил на итальянском языке несколько книг Муратова, переводы Горького, жившего тогда в Сорренто, – с ним было проще общаться. Это все выходило в Риме. Меня заинтересовала фамилия Сток, потому что мое любимое итальянское бренди тоже называется "Сток". И я выясняю, что римский издатель Горького – это внук основателя винно-ликерного предприятия, они родом из Триеста, бывшего австрийского города, который попал в состав Итальянского королевства в 1918 году. Стоки или, на австрийский манер, Штоки до сих пор производят бренди и занимаются благородной деятельностью по публикации русской литературы.

Ло Гатто в 1920-е годы перенес свою деятельность в Рим, ему удалось заинтересовать итальянское правительство (это уже фашизм Муссолини), удалось учредить Институт Восточной Европы с государственным бюджетом, с серьезным научным альманахом, и под этот институт он подтягивал научные и культурные силы, которые интересовались Россией. Маццителли издал недавно прекрасный справочник, аннотированный свод всех публикаций Института Восточной Европы, которым руководил Ло Гатто, там разные указатели по темам, по годам, можно узнать очень быстро, чем занимался Ло Гатто и его учреждение в 1920–30-е годы. После войны институт этот был закрыт, преобразован, сейчас он не существует, но Ло Гатто продолжал свою бурную деятельность, так что это человек, который внес огромный вклад в итало-русские отношения. Его наследие мне встречается на разных путях.

Мы имеем о нем неплохое представление, потому что его автобиографическая книга "Мои встречи с Россией" была переведена в 1990-е годы на русский язык. Он там описывает не все, какие-то вещи он тогда не стал раскрывать, а в интервью с Маццителли он коснулся одного момента, который оставался не проясненным. Ло Гатто ездил в Советский Союз, он был другом Советского Союза в 1920-е годы. Возвращаясь в Италию, он не писал разоблачительных памфлетов, а в ровном, спокойном стиле продолжал писать уже о советской литературе, переводил советских писателей. В 1934 году он собирается в СССР и получает отказ – стал "невъездным". Почему? Никаких объяснений не давали. И в интервью Маццителли он высказывает собственные предположения, почему это произошло. Он думает, что – из-за вмешательства Максима Горького. Годом раньше Нобелевскую премию получил Иван Бунин. И к Ло Гатто, как к знатоку русской литературы, обратился Нобелевский комитет с просьбой дать аннотацию, рекомендацию, справку. Он в очень восторженном духе сказал, что да, Бунин заслуживает этой премии, поддержал Бунина как нобелевского кандидата в пику Горькому, потому что тогда еще прорабатывалась возможность выдачи этой премии Горькому. Возможно, Горькому рассказали, что Ло Гатто сыграл в этой игре пробунинскую роль. Это только предположение. Тем не менее, с 1934 года Ло Гатто не возвращается в Советский Союз.

Иван Толстой: Цитата из интервью, которое Маццителли взял у Этторе Ло Гатто, первый текст которого назывался "Сибирские тайны", – об истоках научной страсти к России и о легендарном журнале Russia. Здесь и далее переводы с итальянского Михаила Талалая.

"Этторе Ло Гатто: Мне было 16 лет. Нет, я думаю, бесполезно пытаться искать на основании или упоминании "Сибирских тайн" прецедент моей деятельности русиста. Его здесь нет. "Сибирские тайны" я написал как подросток, который пишет приключенческий роман, ставший потом символом моей будущей деятельности, потому, что только по случайности, подчеркиваю, по случайности я написал приключенческий роман о Сибири, вместо того, чтобы написать роман о Центральной Африке или о каком-нибудь месте в Южной Америке. Затем у меня было много других вещей, напечатанных как приложения к газетам, и я сам не сумел бы сегодня найти их, потому что почти никогда не ставил свое имя. Здесь же я его поставил. <…> В основе это являлось только неумелым плагиатом Д’Аннунцио, как легко представлять себе это в 1906 году: я был 16-летним юношей! Рад, что Вы не искали еще мой томик стихов… Вы знаете, что есть еще и томик стихов? Но я рад, что Вы его не нашли, потому что стихи раскритиковал (очень веско) мой товарищ Энцо Петракконе, которого весьма ценил Бенедетто Кроче. Петракконе написал книгу о Калиостро и раскритиковал эту мою книжку стихов, и раскритиковал недостаточно, надо было больше.

То, что действительно стало прецедентом моего журнала "Russia", так это мое изучение немецкого: это, в каком-то смысле, интересный элемент биографии. В лагере для военнопленных в Зигмундсхерберге, где я провел 30 месяцев, мне довелось стать своего рода доверенным лицом у пленных, ведь я умел читать немецкую прессу. Знание немецкого помогло мне узнать о существовании на немецком языке произведения "Россия и Европа" Масарика (тогда он, разумеется, еще не был президентом Чехословацкой республики). Мне удалось заполучить ее потому, – и за это можно похвалить австрийские власти, – что они оставляли нам, военнопленным, свободу выбора книг. Раздобыв эту книгу, я начал ее читать, и у меня появилось желание перевести ее, но с немецкого, я тогда еще не был русистом. Перевод этой книги – занятие военнопленного, заставил меня заинтересоваться Россией, а еще сильнее заинтересовался Россией потому, что читал газеты, когда разразилась революция 1917 года, Февральская революция. К тому времени у меня была книга Масарика, и у меня возникло любопытство, такое, какое может возникнуть у молодого человека, которому нечего делать целыми днями и который должен себя чем-то занять. <…>

Я начал переводить. Перевел первые вещи: "Дядю Ваню" [Чехова], "Невинные рассказы" Салтыкова-Щедрина, рассказы Лескова. Произведения, о которых никто в Италии не знал. В Неаполе жил любопытнейший тип, о котором я позднее ничего не слышал, некий Ликинки: ему пришло в голову стать издателем этих моих первых русских переводов – не тех с немецкого, уже оставшихся позади. Их этот Ликинки опубликовал в нескольких красных изданиях.

<…> Проснувшись однажды утром, я сказал свой русской жене, что хотел бы сделать что-то более важное для России, раз пока еще никого нет в этой области. Уже начала свою деятельность Ольга Ресневич-Синьорелли. Она перевела "Бесов" Достоевского. У меня в Неаполе был друг, внешне очень похожий на Максима Горького, некий Микеле Петроне. Этот Микеле Петроне, окончивший философский факультет, был очень хорошим, исключительно интеллигентным и странным человеком, настоящим русским типом. Он также познакомил меня с несколькими русскими, и справедливо будет заметить, что Микеле Петроне занялся русскими вещами до меня: мне кажется, что он перевел Куприна для Ликинки, для "EditriceItaliana". У него была русская любовница, я же взял себе жену. Микеле Петроне сказал мне: если ты хочешь найти русские материалы… давай пойдем к этому книгопродавцу, его звали Яновский, и он был владельцем книжного магазина "DetkeneRocholl" в Неаполе. <> Я нашел там русские журналы, неизвестно как попавшие в книжный магазин, т.к. этот Яновский, поляк, покупал старые книги. И поэтому у него оказались эти журналы, несколько номеров. Нужно отдать должное и моей жене: она, конечно же, имела право думать, что деньги, потраченные нами на журнал, я мог бы использовать на покупку ей платья. В любом случае, денег у меня было мало. В Неаполе существовала типография, дававшая мне кредит, и я напечатал эти несколько текстов вместе. Меня хвалили за выбор. Я же не выбирал ничего. Я опубликовал только этот самый материал. Так родилась "Russia" – из той страсти, что пришла ко мне в австрийском плену, когда я читал о событиях революции, потому что моя революция, которую я считал для себя важной, не была большевистской, она была так называемой Февральской революцией, и была созвучна моему образу мыслей: я ведь вырос под эгидой Бенедетто Кроче".

Михаил Талалай: Помимо интервью Маццителли включил в эту книгу различные статьи, где рассматриваются отношения Ло Гатто с другими представителями итальянской русистики или культуры, которые на особую статью не тянули, но в сфере отношений с патриархом, с "генералом" от русистки, они нашли свое место. Это серия малых очерков. К примеру, впервые опубликованная на русском языке переписка Ло Гатто с другим интересным, авантюрным персонажем – Одоардо Кампа. О нем практически ничего неизвестно большеформатного, какие-то штрихи о его странной биографии, тоже весьма русофильской. Одоардо Кампа в первые месяцы после Октябрьской революции оказывается в красной Москве, итальянец, влюбленный в Россию, и в апреле 1918 года (можете себе представить – весна 1918 года, в Москве чуть ли не красный террор) Одоардо Кампа учреждает сейчас уже достаточно известную "Итальянскую студию", куда вошли лучшие представители нашей прозападной интеллигенции – Муратов, Зайцев и многие другие московские писатели, литераторы, искусствоведы. Они стали собираться и беседовать об Италии, а на самом деле они беседовали о чем-то прекрасном, что не соответствовало тогдашней Москве, как я понимаю. Эта "Итальянская студия" в большевистской Москве действовала год, была ярким культурным событием той жизни. Одоардо Кампа поступил на работу, это был единственный иностранец, который в 1918 году стал работать библиотекарем в Румянцевской библиотеке, получал зарплату, стал советским государственным служащим. Подданный Итальянского королевства! После закрытия "Итальянской студии" он получил официальную командировку от Анатолия Луначарского, командировочный лист, что "Одоардо Алексеевич Кампа направляется в Италию от Государственной библиотеки с целью пополнения ее фондов". Он очень любил русское слово "командировка". Кампа вернулся в Италию, покупал книги и пытался и в Италии тоже какую-то устроить русскую студию и перекинуть "мостик". Все это происходило в страшные времена, и удивительно, как ему удавалось курсировать и сотрудничать с разными структурами. В 1920 году он даже вернулся в Советский Союз и еще поработал полгодика как госслужащий. Но, очевидно, у него хватило ума разобраться в обстановке, и в том же 1920 году он уехал из красной Москвы в Италию и уже не возвращался. Так что как метеор он пронесся с 1918 по 1920 год. Остались о нем и воспоминания москвичей.

Вернувшись в Рим, он организовал ассоциацию "Друзья России", которая просуществовала недолго. В 1922 году к власти приходит Муссолини, и Кампа, как симпатизировавший красной Москве, как сотрудник Луначарского, естественно, попал под подозрение, он стал все более уходить на обочину. Ло Гатто с ним переписывался в 1920-е годы, пытался привлечь его в свой Институт Восточной Европы, Кампа что-то переводил, что-то писал, а потом совсем замкнулся в себе и, как пишет Маццителли, дал чуть ли не "обет молчания". Он прожил еще достаточно долго, но чем он занимался, Маццителли пока не сумел выяснить. Скончался он уже в 1960-е годы. И как последний символический жест, в 1930-е годы Кампо послал Ло Гатто пустую открытку, в конце поставив свою подпись и дату, но и не оставив никакого текста.

Иван Толстой: Какой модернистский жест!

Михаил Талалай: Я рад, что вы оценили. Я думаю, что Одоардо Кампа можно будет заняться, если мы найдем его домашний, семейный архив, но пока история заканчивается на этом.

Иван Толстой: Вот как писал Этторе Ло Гатто о главном детище Одоардо Кампы – московской "Итальянской студии".

"Историю отношений между Италией и Россией, с момента их зарождения и на протяжении многих веков, знаменует собой присутствие духовного начала. Принимая этот принцип за основу, не имеет смысла вдаваться в подробности, но одну подробность мы всё же не можем и не желаем игнорировать как самую трогательную и близкую нам по времени. Имеется в виду основание в Москве так называемой "Итальянской студии" – в самые трагические годы большевистской революции, в разгар гражданской войны. Ее организаторы – да будут их имена всегда упоминаться здесь с благодарностью – Павел Муратов, Михаил Осоргин, Борис Зайцев, Дживелегов, Гривцов (все итальянисты) и флорентиец Одоардо Кампа, который долгое время жил в России".

Один итальянский корреспондент в Советской России в 1922 году так цветисто писал об "Итальянской студии":

"Есть у нашей страны преданные почитатели, которые любят ее трогательно, издалека. Многим им обязана Италия, пусть зачастую о них даже не ведает. Но намного более достойны признания те увлеченные исследователи, которые умеют любить ее во дни страданий и тягчайших лишений, которые в самые страшные часы продолжают нести в мир духовность, не имея иной награды, кроме как сохранять накопленную веру в Италию, в эту колдовскую страну, каждый день страстно проживая ее прошлое и находя в ней пищу для ума и утешение для души. Будучи, как и русские ученые в целом, людьми глубокой культуры, эти друзья Италии (родство итальянцев и русских – отнюдь не пустой штамп) из всех иностранцев наиболее душевно близки нашей стране. Они на самом деле – в отличие от ученых других стран, пусть даже более обстоятельных и лучше осведомленных – прониклись духом Италии, питая восхищение и признательность к самой ее сущности. Их человеческая природа близка нашей. Вот почему среди прочих звучит и мотив "второго Отечества".

Однако, корреспондент забыл упомянуть Кампу и тот быстро отреагировал:

"Глубокоуважаемый господин редактор, когда я проездом находился в Риме, друг показал мне номер "Messaggero" от 8 февраля 1922 года. В нем была опубликована статья московского корреспондента, справедливо превозносящая работу нескольких известных русских литераторов и писателей, которые вопреки отчаянному положению в стране продолжают с любовью исследовать нашу литературу, наше искусство – одним словом, итальянскую культуру, с намерением распространять и углублять ее изучение в России. Корреспондент приводит краткую историю Института, которая, однако, соответствует истине лишь наполовину. Он, например, умалчивает, явно по неосведомленности, о том, что вместе с русскими в составлении Устава принял участие и итальянец, и что на самом деле именно ему принадлежала изначальная идея создания Института".

Михаил Талалай: Еще один сюжет в книге, который через Ло Гатто подводит к печальной истории итальянской культуры, это его переписка с Джованни Джентиле. Этот итальянский философ с Россией особенно не связан, но был крупным мыслителем и входил в оргкомитет Института Восточной Европы. Он же одновременно стал идеологом фашистского движения и писал разного рода псевдонаучные идеологические вещи, сочинял брошюры для Муссолини. Сейчас уже раскрыто, что программные произведения о фашизме, подписанные Муссолини, по большей части составлял Джованни Джентиле. Маццителли опубликовал переписку 1930-х годов Ло Гатто с Джентиле. В те годы Джентиле стал сенатором Итальянского королевства, весьма видным человеком, и здесь опять-таки видно мастерство Ло Гатто находить союзников в его русском делании, потому что Джентиле поддерживал этот Институт. Джентиле закончил свою жизнь трагически. В 1943 году Муссолини покинул Рим, организовал свою Социальную республику и перевез какие-то структуры итальянского государства на север Италии. Это все имело такой бутафорский, марионеточный характер, но Муссолини организовал Итальянскую Академию наук, свою собственную, и в качестве президента пригласил Джентиле. Тот согласился, и его последняя занимаемая должность – президент Академии наук Итальянской социальной республики. И в 1944 году, еще до конца войны, когда он был во Флоренции, его расстреляли итальянские подпольщики, партизаны – на улице, узнав его, потому что человек он был известный. Он был казнен. Похоронен он однако во флорентийской базилике Санта- Кроче, где лежат самые достойные люди – там кенотаф Данте, Микеланджело, Галилей. И там же лежит Джентиле с эпитафией: "Многое ему простится, потому что многое он любил". И на этом первый блок, посвященный Ло Гатто, заканчивается.

А дальше – у Маццителли серия совсем уж малоизвестных фигур для нашей культуры, но в Италии они, благодаря итальянским публикациям, более засвечены. Некоторые – яркие, колоритные персонажи, другие были чисто академическими работниками. Пожалуй, самая выдающаяся личность из них это Аурелио Пальмьери, итальянец с любовью к Востоку и с идейным радикализмом. Его всегда влекло к монашеству, в шестнадцать лет он попросился поступить в Орден Августинцев, но по малолетству его не приняли, послали на послушание в Константинополь, где он учил языки. Следующая его миссия была в Россию. Теперь он выучил русский язык. Это все еще было до первой русской революции, в начале 20-го века. И, вернувшись в Италию, Пальмьери написал 700-страничный том о Русской церкви. Он на русский язык не переводился, там много устарело, но им, как важным источником, много пользуются и цитируют. Писал он и разного рода эссе, и работал на сближение Церквей. Его называют "экуменистом до экуменизма", потому что в то время православные считались раскольниками, схизматиками, он же проводил смягченную политику, с симпатией и уважением к восточным "раскольникам".

А дальше произошел поворот в его биографии: он снял с себя монашеский сан и женился на монахине из Ордена клариссинок, которая одновременно с ним, понятно, тоже сняла сан, они стали монахами-расстригами, объединились в таком страстном и странном союзе. Был большой скандал в Ватикане. Они даже венчались тайком, потом этот брак был аннулирован, потому что они скрыли во время венчания, что они бывшие монахи. Чета уехала в Америку, у них родилось двое детей. Аурелио Пальмьери поступил работать библиотекарем сначала в Гарварде, потом стал работать при Библиотеке Конгресса США и, будучи полиглотом, специалистом, в первую очередь, по России, он занимался систематизацией книжных русских собраний. В частности, ему доверили опись, составление, каталог огромнейшей библиотеки, которую купили американцы, это библиотека Геннадия Юдина, сибирского библиофила, которую вагонами перевозили в начале 20-го века.

Иван Толстой: Там чуть ли не сто тысяч томов было, что-то невероятное.

Михаил Талалай: Судьба этой библиотеки – приключенческая вещь. Советские авторы сетовали и винили императора Николая II, что он якобы лично упустил библиотеку Юдина. Не вдаваясь в обстоятельства продажи, скажем лишь, что каталогизация этого великого собрания – это знак признания заслуг и умения Пальмьери работать с книгами. Он стал первым его каталогизатором и описателем. Несколько книг его особо заинтересовали в библиотеке Юдина, особенно сектантские книги: он проанализировал и написал хорошие статьи о сектантской сибирской раскольничьей литературе. Затем он вышел на пенсию, вернулся в Италию, умер в конце 20-х годов. О нем Ло Гатто написал очень прочувственный некролог, потому что Ло Гатто успел и Пальмьери привлечь, на старости лет бывший монах тоже вошел в обойму русистской команды.

Иван Толстой: Вот что Аурелио Пальмьери сообщал о покупке американцами гигантского книжного собрания Юдина.

"Приобретением этой великолепной коллекции мы обязаны библиотекарю д-ру Герберту Путнаму, который с 1899 г., будучи приглашенным Публичной библиотекой Бостона управлять этой ведущей библиотекой в Соединенных Штатах, в доверенном ему офисе обнаружил тот организаторский талант и ту готовность к инициативам, которые характеризуют настоящий американский дух. Даже в Америке распространилось известие о продаже библиотеки известного русского библиофила Геннадия Васильевича Юдина. Несмотря на огромное расстояние (библиотека находилась в Сибири) и огромное количество книг (80 тысяч), д-ру Путнаму удалось успешно приобрести и отправить к себе на родину драгоценное и важное собрание, которое, по нашему суждению, не имеет равных за пределами России. Оно сейчас составляет одно из библиографических сокровищ Библиотеки Конгресса, обеспечивая изобилием материалов исследователей славянского мира, число которых растет с каждым днем в Англии и Америке.

Подробное знакомство с коллекцией Юдина позволяет нам утверждать, что в России нет такой частной библиотеки, которая могла бы гордиться обладанием подобных библиографических богатств. И Библиотека Конгресса обладает необходимыми материалами, чтобы стать центром славистических исследований в США".

Будучи в Америке, Пальмьери не мог не впечатлиться американским размахом:

Что касается книг, эмигранты из разных стран находятся в лучших условиях, чем у себя на родине. Нам известна, например, так называемая Комиссия по бесплатным публичным библиотекам в штате Массачусетс, которая организовывает многоязычные библиотеки для эмигрантов из Европы. В тех библиотеках имеются итальянские секции, которые вы напрасно будете искать даже в густонаселенных итальянских городах. Школа и библиотека – вот два средства, с помощью которых Америка интеллектуально усваивает европейское сырье, совершенствует его, прививает ему американское сознание, и морально и умственно его преобразовывает. Мы не можем предусмотреть, какими будут будущие судьбы нации, которая со своим демократическим духом, и с величием ее инициатив открывает такое обширное поле для применения всей энергии старого и нового мира; но смело предвидим, что, особенно после прекращения ужасного европейского конфликта (имеется в виду Первая мировая война), самая благородная и грандиозная миссия будет предназначена для США".

Михаил Талалай: Назову еще несколько имен из книги Маццителли, которые мало известны русской публике. Это Энрико Дамиани, тоже русист и славист 20–40-х годов, он тоже работал библиотекарем, был заведующим Библиотекой Палаты депутатов Итальянского королевства в 1930-е годы, затем Итальянской республики в 1940-е годы.

И еще один славист, Джованни Мавер, за которого Ло Гатто выдал свою дочь. Мавер даже в Италии мало известен, это был не пишущий человек, он оставил гигантский архив, и очерк Маццителли это обзор архива Мавера. Мавер всю свою жизнь хотел написать книгу под названием "Славяне", он готовился к этому труду, собирал материалы по истории, лингвистике, антропологии. Остался гигантский корпус заметок, его картотеки, записки, подготовительные наброски к труду, который, к сожалению, так и не вышел. Конечно, какие-то публикации состоялись, но монографии, того большого труда, с которым бы он вошёл в итальянскую культуру, к сожалению, так и не произошло.

Иван Толстой: Вот что пишет автор о Мавере, сравнивая его с Ло Гатто:

"В исключительной судьбе Этторе Ло Гатто и Джованни Мавера заключена героическая эпоха нашей славистики, а документы этих двух основателей итальянской славистики демонстрируют интересное разнообразие, взаимно дополняя друг друга. Насколько видна систематичность в наследии Ло Гатто, настолько энтропичными являются документы Мавера. Ло Гатто оставил тексты, уже готовые к печати, Мавер – множество зачастую неразборчивых записей. Нет никаких следов корреспондентов Ло Гатто; Мавер же, напротив, сохранил письма и открытки. Ло Гатто преобразовывал каждую мысль в действие, а у Мавера действие совпадало с мышлением. Творения Ло Гатто необъятны, в то время как Мавер вынашивал большую единственную книгу, которую можно бы назвать "Славяне". Для Ло Гатто духовное единство славян представлялось результатом исследования, для Мавера оно было почти на генетическом уровне".

Иван Толстой: Михаил, правильно я понимаю, что вы составляли именно сборник Маццителли, а не просто книгу об итальянских славистах, потому что сразу же напрашивается вопрос: а где же Витторио Страда?

Михаил Талалай: Это хороший вопрос. Я думаю, что книга будет иметь продолжение. Маццителли, уверен, напишет еще и о Витторио Страда, это преемник, по значению сравнимый с Ло Гатто. Но он еще слишком наш современник, поэтому какое-то время должно еще пройти. Есть вторая часть этой книги, не такая значительная по объему, куда мы посчитали возможным включить очерки уже не биографические, но на стыке России и Италии. В частности, Маццителли занимался судьбой Библиотеки имени Гоголя и раскопал перипетии этой несчастной библиотеки, которая начала складываться еще до революции, – это был центр русской колонии в Риме, и не только в Риме, вокруг которой собирались сначала русские жители, потом эмигранты, Борис Ширяев туда входил, вторая, третья волна. Это, конечно, колоссальное, интереснейшее собрание, к которому примыкают и рукописные фонды. Уже третья волна выпустила эту библиотеку из своих рук. Покойный знакомый мне филолог-диссидент Евгений Вагин занимался этой библиотекой. И ее начало лихорадить, начались какие-то непонятные истории. Вроде бы итальянское правительство хотело национализировать библиотеку, Евгений Вагин предпринял неудачную попытку перевести часть фондов библиотеки из Рима, у него была договорённость в Мюнхене, может быть, устная. Но это все история ненаписанная, поэтому сам Маццителли даже не называет имя Вагина, а пишет, что "один русский эмигрант предпринял попытку вывоза" и вроде бы, некоторые книги даже были проданы. Тут, конечно, неизвестно, может быть, читатели зажимали книги, потом их продавали. В общем, вокруг нее стали разрастаться неприятные круги. И когда я в первый раз приехал в Рим, эта библиотека уже была опечатана и находилась в подвале Русской церкви в Риме. Я был близко знаком с ее настоятелем, о. Михаилом Осоргиным, и тот говорил: "Михаил, я к тебе хорошо отношусь, но библиотеку я тебе не покажу, доступа к ней нет, книги там запечатаны".

В тот момент ее судьба уже была решена – она в итоге стала государственной собственностью и, с потерями, вошла в состав Национальной библиотеки города Рима, где много работал Маццителли. Он эти книги описал, просмотрел, и его статья посвящена и анализу собрания, и публикациям вокруг него. Это был очень интересный живой организм, отражавший историю русской колонии в Италии, но сейчас, находясь в Государственной библиотеке, она, увы, перестала играть такую роль, хотя книги теперь стали доступны, их можно смотреть, читать, но нет очарования одного ансамбля.

И, пожалуй, еще одно эссе, замыкающее, совсем неожиданное – о забытом журнале "Советская культура", который выходил на итальянском языке. У Маццителли был доступ к этому редкому журналу, он его внимательно прочитал, проанализировал и написал обстоятельный очерк. "Советская культура" была органом советской пропаганды, и на волне пиетета к СССР – победителю Гитлера, нацизма и фашизма, в Италии стал распространяться этот журнал, который привлек к себе итальянскую левую интеллигенцию. Маццителли пытается проанализировать направление этого журнала – кто, как, на каких основах сотрудничал с этим просоветским, практически сталинским изданием, и пытается отследить советскую политику, как она хотела очаровать левую итальянскую интеллигенцию. В итоге там печатались и интересные вещи, и Маццителли собрал полный перечень публикаций этого журнала, который просуществовал года два. Потом Сталин как будто потерял прямой интерес к Италии, сейчас это уже известно: он Италию отдал Западу, НАТО. Ему показалось ненужным расходовать и финансовые, и интеллектуальные усилия на обольщение итальянский интеллигенции, поэтому с конца 1940-х годов журнал "Советская культура" уже не существовал.

Иван Толстой: И в завершение – две цитаты. Вот что написал о Габриэле Маццителли известный итальянский славист и исследователь Стефано Гардзонио:

"Габриэле Маццителли, сформировавшись в школе Этторе Ло Гатто, Анджело Марии Рипеллино и Микеле Колуччи, сумел с мастерством соединить в этом своем научном и историко-литературном труде многие интеллектуальные стимулы и методы, связанные с примером его учителей: научную строгость, эрудицию, любовь к стилистическим упражнениям, а также уверенность, что историко-литературное и филологическое исследование имеет в числе своих параметров особое измерение – страстное соучастие, интеллектуальное и воинствующее".

И, наконец, высказывание самого Габриэле Маццителли о своей книге:

"Я полюбил Россию через ее поэтов – Блока и Есенина, Цветаеву и Ахматову, Маяковского и Пастернака.

Но также благодаря и Этторе Ло Гатто, пионеру итальянской славистики. Почти случайно, будучи молодым студентом, я наткнулся на журнал "Russia", который он издавал в 1920-1926 гг. и который стал предметом моей дипломной работы, а также предметом целой серии встреч с маститым профессором: одно из их свидетельств – интервью, данное мне Ло Гатто в 1981 г., где реконструируются важнейший этапы его издательского опыта, ставшего, в действительности, зачином итальянской славистики.

Вместе с Э. Ло Гатто, также и исследователи Аурелио Пальмьери, Энрико Дамиани и Джованни Мавер внесли огромный вклад в распространение знаний о славянском мире в Италии: вторая часть моей книги посвящена именно их многообразной деятельности, в стремлении выявить увлеченный труд этих энтузиастов, приведший к такой колоссальной научной и просветительской продукции (пожалуй, за исключением Мавера), что в настоящее время даже самому опытному библиографу нелегко составить полные списки их публикаций.

В третьей части книги – мои статьи несколько иного характера, однако все они своим стержнем имеют культурные отношения между Италией и Россией.

С другой стороны, именно этот стержень и есть главный для моей книги и для моих занятий.

О многовековых русско-итальянских связях уже многое сказано и написано. Моя публикация призвана отдать дань памяти всем тем людям, для которых исследование этих связей стало в центре труда, вдохновленного любовью к литературе и убеждением, что именно таким образом можно способствовать дружескому знакомству народов и их взаимоуважению".