Ссылки для упрощенного доступа

Коллекционер самиздата


Во второй части этого выпуска: Харьковский язык: разговор с харьковскими интеллектуалами и «Мои любимые пластинки» с оперным певцом Нодаром Андгуладзе (1927-2013).

Начнем с рубрики "Воспоминания"

Самиздат был в Советском Союзе огромной частью неподцензурной культуры. Его авторами были выдающиеся писатели, мыслители, музыканты. Несмотря на преследование властей, у самиздата были миллионы читателей и слушателей.

Сергей Коробов:

– На коробке аудиокассет с моей записью, сделанной в 2003 году, простым карандашом крупно надписано: «Юрий Линник. Хранить!». Запись эта была сделана на даче, на балконе которой стоял большой телескоп. Примета не случайная: научную диссертацию хозяин дачи защитил по теме «Эстетика космоса», а созданный им в Петрозаводске музей именуется ни много ни мало Музеем космического искусства имени Николая Рериха. С писателем, поэтом, доктором философских наук Юрием Линником (1944-2018) записать интервью можно было на многие темы, но в тот раз мы говорили о самиздате. Юрий Линник был обладателем, быть может, одной из самых крупных в стране коллекций самиздата. Когда в 1997 году он передавал большую ее часть в Национальный архив Карелии, для перевозки потребовался грузовой автомобиль. А начиналась эта история в начале 60-х. Возникший к самиздату интерес Юрий Линник объяснил просто:

Юрий Линник
Юрий Линник

–Это был дефицит информации, который мы остро, болезненно ощущали в годы советской власти. Этот дефицит нужно было покрыть. Я все время жил ощущением, что мне не хватает нормальных книг. Я стремился добыть то, к чему не было доступа с юных лет. В 60-70-е годы эти поиски приняли систематический характер. Можно сказать, что я специализировался на самиздате. И то, что я собрал — это многие, многие и многие тома. Что я собирал? Начал я с элементарного, будучи еще студентом института, я скопировал запрещенного Гумилева. Конечно, я копировал Бродского, конечно, я следил за судьбой Солженицына. Но я бы сказал так — это универсальный самиздат, это было в каждом городе, это было повсеместно. У меня есть специфика в моей деятельности, меня очень волновала судьба русского духовного андеграунда. Конечно, то, что ушло в эмиграцию, там было издано. Но меня интересовали люди, которые остались в России, их судьбы. Меня привлекали 20-е годы, переломные годы. Я выслеживал людей, молодость которых пришлась на это время и которые еще дожили до тех дней, когда я стал мыслить.

Начал я с элементарного, будучи еще студентом института, я скопировал запрещенного Гумилева

Николай Александрович Козырев, великий мыслитель, друг Солженицына, я собрал все его труды, я скопировал все его работы с его благословения. Александр Исаевич Любищев, наш великий русский мыслительный универсал, биолог, философ очень широкого диапазона, филолог, и историк. Я счастлив, что моя судьба пересеклась с ним. Я занимался его архивом, я скопировал 30 томов. Это копирование делалось на машинке, делалось прямо в редакции советских газет, там работали хорошо машинистки, которые профессионально могли делать копии, они все время находились в работе, они снимали вещи весьма и весьма рискованные. Я бы сказал, что Петрозаводск — это город, не хочу его идеализировать, но он либеральней, чем другие города, потому что в другом городе я быстрее бы загремел, чем в Петрозаводске.

Василий Васильевич Налимов, 1996 год
Василий Васильевич Налимов, 1996 год

Итак, духовный андеграунд. Василий Васильевич Налимов, в 20-е годы ему было лет 16-17, когда он стал членом анархистской организации. Это был философский анархизм, очень глубокий анархизм, который предвосхитил идеи энергетики. Энергия — мать порядка, чем больше беспорядка, чем больше свободы либеральной, экономической, тем больше отдачи, тем больше творчества в обществе. Прекрасный поэт Валерий Перелешин, классик, он жил в Бразилии. Он очень много издал за границей, но много осталось у него в рукописях. Вот у него было такое выражение - «перемашить», это его неологизм. «Перемашить» - перегнать через машинку. Вот он «перемашивал» очень много стихов, которые до сих пор не изданы, это самиздат. Это уникальный случай. До сих пор я поддерживаю переписку с Ларисой Николаевной Андерсон, она живет во Франции — это поэтесса первой волны эмиграции. Она мне помогла добыть очень много материалов, связанных с Харбином, в том числе рукописных материалов. Другое направление — это тоже связано с Николаем Константиновичем Рерихом. Я собрал большую коллекцию художников группы «Амаравелла» — это художники, которые встречались с Рерихом в 20-е годы. Судьбы их тоже были очень непростые, кто-то оказался в лагерях, кто-то был расстрелян. Мы снимали копии с работ Николая Константиновича. Я специально ездил в Прибалтику, чтобы там выуживать какие-то интересные манускрипты. У меня огромный рериховский архив.

Александр Александрович Любищев
Александр Александрович Любищев

Очень рано я стал заниматься ГУЛАГом. Меня интересовало творчество людей, которые оказались в местах лишения свободы. В этом плане меня притягивали к себе Соловки. Я собрал 11 томов материалов по Соловкам. Еще раз повторяю, что мною двигало ощущение, что информация рассеивается — это то, что называется энтропия. И когда я собирал эти все материалы, я ощущал себя борцом с энтропией. У меня нет никаких амбиций, но где-то в этом есть элемент миссии, собрать, сохранить, передать. Конечно, любой собиратель индивидуалист и эгоцентрик — это несомненно так. Здесь имеется элемент коллекционерства, но в то же время мы альтруисты. Я прекрасно понимал, что то, что я соберу, будет работать на многих людей, и будет работать долгие годы, будет работать после того, когда я покину этот план бытия. Только так, эта деятельность принципиально альтруистичная, иначе и быть не может. Когда я выходил на людей, когда я выходил на андеграунд — это был поиск. Я совсем еще молодой человек, вдруг я встречаю статью Александра Александровича Любищева, которая меня поражает, какое свободомыслие, какая нетривиальная система мышления. Я ищу ходы к этому человеку. Я через друзей распространял специальные бюллетени: помогите найти наследников таких-то, таких-то людей, что вы слышали о таких-то, таких-то именах, попадались ли вам работы таких-то, таких-то философов, таких-то, таких-то поэтов. Эта информация распространялась, я часто имел позитивный результат. Возьмите Даниила Андреева, ведь сейчас его читает вся Россия, я его уже 25 лет знаю. Я вышел на его наследников, они мне давали эти стихи, эти трактаты. Когда ты занят этой деятельностью, то ты становишься магнитом, к тебе притягивается информация, начинает работать интереснейший процесс самоорганизации, создается сеть, рождается информационная сеть, и она растет быстро, продуктивно. Ты выходишь на людей, выходишь на тексты, которые были непредсказуемы, которые внезапны, неожиданны.

Я нашел карельских бабочек, переправил Набокову в Швейцарию и получил в подарок от него роман «Дар»

Когда есть глубокое желание, потребность, то это приходит само собой. Часто это было похоже на чудо, казалось невероятным. Вот я узнал о том, что у Владимира Набокова есть ностальгия по двум бабочкам, которых он очень любил в детстве. Эти бабочки летают только на торфяниках Севера, около Петербурга, у нас в Карелии. Я нашел этих бабочек, переправил ему в Швейцарию, этих чешуекрылых, получил в подарок от него роман «Дар». Я получил это через издательство «Ардис», издателей Набокова. Это была авантюра, но какое это было счастье. Это были конспиративные те же самые линии. «Дар» я получил бандеролью, но посланной из России ко мне, кто-то привез и послал. Кстати говоря, такого рода бандероли, такого рода посылки были довольно частым явлением. То есть перлюстрации внутренняя почта не всегда подвергалась. Это была очень интересная жизнь, не лишенная приключенческого элемента. У меня никогда не было прямой конспирации, у меня никогда не было тайников, все, что я имел, я держал дома прямо. Этого было слишком много, чтобы прятать куда-то, это было спрятать невозможно. Я надеялся на то, что Бог меня хранит.

Владимир Дмитриевич Поремский
Владимир Дмитриевич Поремский

Есть замечательный мыслитель, ученый Владимир Поремский, у него есть брошюра «О молекулярном типе подпольной организации». Ее сущность такая: эти молекулы, эти звенья друг от друга изолированы. То есть максимум безопасность, цепь выстроена так, что по ней движется информация с минимумом риска для тех, кто эту работу осуществляет. Я мог получить книгу, пакет от человека, с которым я не знаком, мне говорят: «Юра, приди в магазин «Академкнига» на Горького, тебя встретит девушка, передаст тебе сумку». Я приходил, брал сумку, я этой девушки больше никогда не видел. В этой сумке мог быть Набоков, мог быть журнал «Вестник РХД», издательство «ИМКА-Пресс», мой любимый журнал русского зарубежья. Эта система была как бы затопленной, она была невидимой, она работала очень надежно, провалы были редкими, по крайней мере, в том круге, с которым я был связан — это Карелия, Петербург, Москва, Новосибирск, Екатеринбург, бывший Свердловск, это Томск, между прочим.

Так мы жили, интересно жили. То, что я сделал — это принадлежит моей стране. Нас было немного, но мы сохранили. То, что мы сохранили, сейчас публикуется томами, сериями. Я бы сказал так: то, что вышло наружу — это еще малая часть айсберга. Духовное накопление России в эти годы огромное. Я очень жалею, что процесс публикации идет вяло у нас, много еще наш читатель недополучил. Я могу назвать целые направления философской мысли, русский биокосмизм. Прекрасный поэт и писатель, фантаст и философ Александр Ярославский, расстрелянный на Соловках. Есть такой игумен Геннадий (Эйкалович), крупнейший русский философ. У меня есть копия его громадной книги «Русский мессианизм». Кто у нас знает этого человека? Очень много имен.

Человек имеет право получать информацию свободно, с минимумом усилий, затраченных на это получение. Наши усилия были колоссальными

Конечно, произошла некая девальвация такого рода коллекций, как моя коллекция, потому что многое из того, что я копировал, издано нормальным типографским гутенберговским способом. Ностальгии у меня нет, все-таки это были аномальные условия. Человек имеет право получать информацию свободно, с минимумом усилий, затраченных на это получение. Наши усилия были колоссальными, аномальными, можно было надорваться. Люди надрывались, люди теряли свободу, а иногда и жизнь. Мы жили в уродливой стране, мы жили при аномальном режиме. Ностальгия есть, как ностальгия по молодости. Сейчас самиздат ушел в интернет, я думаю, интернет во многом перенял эту миссию, конечно, поднял ее на совершенно новый качественный уровень. Я думаю, что сейчас это нельзя будет запретить, хотя такие позывы в России до сих пор чувствуют. Я разочарован тем, что я наблюдаю в России. Я не хочу быть абсолютно пессимистом, все-таки мы знавали свободу, но, мне кажется, Россия пошла не по тому пути, который был бы для нее оптимальным. Россия сейчас отступила от демократической линии — это отступление очевидно.

Харьковский язык.

Игорь Соломадин, историк:

– Многие ребята, которые находятся на передовой, добробаты, те, кто волонтёрят, у них никогда не существовало языковой проблемы. У них на первый план выходит чисто практика, результативность работы. Задача другая, задача помочь тем, кто оказался на переднем крае, и никакого различия, говорит человек по-украински или по-русски — это неважно, важно то, что он патриот, патриот в хорошем смысле слова, в первозданном смысле слова, который действительно рискует своей жизнью, рискует своим здоровьем, защищая Украину.

Сохранившаяся со времен войны надпись на стене одного из домов в Харькове, 1983 год
Сохранившаяся со времен войны надпись на стене одного из домов в Харькове, 1983 год

Лидия Стародубцева, историк культуры:

–Есть Харьков патриотически украинский, есть Харьков сепаратистский, Харьков, все еще ностальгирующий по великому отцу и советскому прошлому. Но это два локуса, которые в масштабах города всего лишь островки. Остальной Харьков — это психология индифферентной массы. Им все равно, кто будет у власти, им все равно, на каком языке говорить, им все равно, какова идеология, которая придет на эту землю.

Борис Севастьянов, музыкант:

– Моя бабушка была убеждённой коммунисткой, и дедушка был коммунистом, но в семейном кругу за рюмкой водки мы пели такую песню, полушутя-полусерьёзно, но если бы бабушка была сейчас жива, то пела бы серьёзно:

Жовто-блакитні наші прапори,

Ми непереможні, шаблі догори.

Буде вільна Україна, буде Ненька самостійна,

Жовто-блакитні наші прапори.

«Мои любимые пластинки» с оперным певцом, литератором Нодаром Андгуладзе (1927-2013).

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG