12 сентября в международном "Мемориале" прошел вечер памяти Ларисы Богораз, на котором выступили ее родные, друзья и коллеги-правозащитники. 8 августа 2019 года лингвисту, публицисту, одной из центральных фигур диссидентского движения в СССР исполнилось бы 90 лет.
Евгений Захаров – директор Харьковской правозащитной группы (по Skype):
– У меня всегда было восторженное отношение к Ларисе Богораз, было интересно, что она скажет по тому или иному поводу. Я пытался об этом написать, но года за два до своей смерти она сказала мне: "Я написала себе некролог. Я знаю, как трудно писать некрологи, поэтому возьми его на сохранение, а в нужный момент достань и распространи". Когда это произошло, 6 апреля 2004 года, я так и сделал, думаю, что сейчас нужно его прочитать, – сказал Евгений Захаров.
"Позвольте мне сказать вам нечто важное для меня, а, может, и для вас тоже. Я долго жила и немало грешила, причинив боль и зло кому-то из вас. Эти свои грехи я все помню, но не буду сейчас о них рассказывать: я не сторонница публичного покаяния. Покаюсь перед Всевышним – а вас, моих ближних и дальних, прошу: простите мне мои вины перед вами, "ако же и аз, грешная, прощаю врагам нашим" – всем, если кто думает, что в чем-то виноват передо мною. Даю вам слово, что никому не помню их вины, а только свои. Простите и прощайте.
Еще я хочу сказать, что была счастлива в своей жизни. Судьба подарила мне вас всех, вашу дружбу и любовь и мою любовь к вам. Если есть причина, кроме чисто биологического страха, по которой я не хотела бы уходить, так это то, что я не хочу расставаться с вами. Но каждый из нас смертен, и каждый из нас знает о предстоящей разлуке. Остается только смириться.
А еще о чем я жалею – это что не узнаю, не увижу своими глазами, как обустроится жизнь моих младших потомков, живущих сегодня и еще не пришедших в эту жизнь. Моя жизнь, можно сказать, состоялась, и состоялась хоть и нелегко, но, как я уже сказала, более счастливо, чем я того заслуживала. А вам, мои дорогие, предстоит еще прожить каждому свою трудную жизнь. Не ропщите, не впадайте в уныние. Как говорится, Бог посылает нам испытания и Он же дает силы для преодоления их.
Держитесь!"
Лара действительно преподала нам всем, на мой взгляд, очень важный урок, как прожить счастливо, даже при всех бедах, – заключил Евгений Захаров.
Алексей Симонов – президент Фонда защиты гласности:
– Я обожал бывать в гостях у Ларисы Иосифовны, хотя делал это не так часто. Ее дом был полностью лишен показухи. Было ощущение, что ты "вдевался" в этот дом, как в валенок. Это ощущение теплого валенка было очень сильным, и мне это чрезвычайно нравилось. Еще я очень любил выступления Ларисы Иосифовны на ее семинарах. Они не носили учебного характера, были заразительными, а не нравоучительными. В значительной мере благодаря общению с Ларисой Иосифовной я стал понимать защиту прав журналистов как защиту свободы слова. Защита свободы слова – это движение к линии горизонта. Никто никогда не может достигнуть этой линии, соответственно, идеальной свободы слова не бывает нигде. К этому я пришел под влиянием семинаров Ларисы Богораз и стал более философски относиться к тому, чем занимаюсь. Лариса Иосифовна оказала на меня, может быть, второе по силе, после моей мамы, влияние. Что я есть, сделала для меня мама, а чем я занимаюсь, помогла мне сформулировать Лариса Иосифовна.
Защита свободы слова – это движение к линии горизонта
Екатерина Великанова – сестра участницы диссидентского движения Татьяны Великановой, прочитала эссе о своем знакомстве с Ларисой Богораз в 1967 году и суде над участниками демонстрации на Красной площади против ввода советских войск в Чехословакию. Впоследствии Екатерина Великанова стала близким человеком для Ларисы Богораз – женой ее сына Александра Даниэля.
Екатерина Великанова:
"…Вернулась я в Москву [в 1968 году из отпуска, проведенного в Армении], уже и демонстрация была позади, семерых повязали, одну отпустили, кому-то зубы повыбивали, всех попинали – кого слегка, а кого не очень, упаковали в машину и доставили в так называемый "полтинник", 50-е отделение милиции г. Москвы на Пушкинской площади. Да, согласна, попахивает мелодрамой, но с сыном Ларисы Богораз, в ту пору единственным, я познакомилась именно в зале суда. <…> Что касается суда над лучшими людьми России, то он, как известно, имел место быть в обшарпанном здании на Серебрянической набережной и длился три дня. "Московская правда" не забыла отметить, что "9 октября в г.Москве начался судебный процесс по уголовному делу Бабицкого К. И., Богораз-Брухман Л. И., Делоне В. Н., Дремлюги В. А. и Литвинова П. М., обвиняемых в нарушении общественного порядка на Красной площади в Москве". Приговор был зачитан 11 сентября. Быстро они управились с этой историей, которая спустя сравнительно короткое время стала страницей Истории. Когда буквы из строчных становятся прописными, их уж точно никаким инструментом не выбьешь, не сотрешь".
Екатерина Великанова процитировала фрагмент из воспоминаний Ларисы Богораз об этом суде:
"Наш суд был очень красивый, то есть совершенный, как будто поставлен по сценарию, для кино. Но не по тому сценарию, который составили власти, а по нашему, хотя мы его не сочиняли. Мы с Костей – самые старшие, обоим было тогда по 39 лет. Держались мы все по-разному, говорили разно, не пытаясь повторить друг друга, друг другу подыграть. Каждый из нас был самим собой – ну, немножко лучше чем есть, чем обычно, но то и естественно, момент был необычный, возвышающий. В зале среди все тех же мордатых мальчиков и знакомых нам с Павлом в лицо топтунов находились наши родственники. Из нас пятерых только Володя Дремлюга был одинок в Москве, зато у Литвинова и Бабицкого набиралось родни по целому клану: мать, отец, сестра, муж сестры Литвинова, старенькая бабушка, представительный тесть – Лев Зиновьевич Копелев, само собой, жена; мать и сестра Кости Бабицкого, а за его женой Таней потянулся многочисленный клан Великановых; да родные Делоне, да мои родители и сын... Должно быть, у коменданта суда голова пошла кругом, он не мог разобрать, кто тут кто, где чья мать, кого он обязан пропустить, а кого, наоборот, ни в коем случае".
В своем эссе Екатерина Великанова пишет:
"Возможно, прозвучит странно, но от этого текста: "Наш суд был очень красивый" веет праздником. Полтора месяца тюрьмы – пусть и "Лефортово", но тоже, между прочим, не санаторий, регулярное общение со следователями, какие-то тетки-валютчицы – то ли подсаженные, то ли любознательные от природы, скорее всего – первое. Сын, все-таки единственный, <…> родители – конечно, самостоятельные, независимые, но уже не первой молодости люди. Никаких свиданий – ни с близкими, ни с какими другими родственниками… Она, Лариса, вы только подумайте, говорит: "Наш суд был очень красивый"… На академической нашей квартире, временно принявшей на себя обязанности конспиративной, разбирались и вновь собирались листки с обрывками и клочками записей того, что происходило в эти три судных дня. Да, мы не просто там, на Серебрянической, сидели и друг на друга глядели, мы фиксировали процесс… Мы из вечера в вечер, кто когда мог, до глубокой полуночи складывали из этих листков первый, мало еще на что годный, сугубо черновой вариант записи суда, который потом послужил подспорьем Наталье Горбаневской в создании книги "Полдень". Народу, который на суде что-то записывал, покрикивали, что нельзя, но не отбирали. <…> Так в конце концов мы и породнились с Ларисой Богораз…
При ней все так или иначе были счастливы: и взрослые, и звери, и дети
…Единственное, что для меня со временем становится все более и более очевидным, – она была уникальна. И каждый, кто хоть раз видел, как она улыбается, не может это не подтвердить. Что бы она ни делала, где бы она ни была, какие бы смешные, можно даже сказать нелепые, поступки параллельно героическим она порой ни совершала, ее жизнь может быть, более того, должна быть рассмотрена в категории подвига. Выходила ли она на Красную площадь или копала выгребную яму под нужник в Карабаново, сочиняла ли она в январе 1968-м на пару с Пашей Литвиновым обращение к мировой общественности или месила ногами грязь в начале 70-х, неделями мотаясь по бездорожью Владимирской области, ища хоть какую-нибудь, хоть где-то зацепку в устройстве жизни своей с Анатолием Марченко, "государственным преступником 001", опаздывала ли она на самолет с мелковозрастными Мишей и Пашей [сыновья Анатолия Марченко и Ларисы Богораз], и все-таки улетала, а там на перекладных добиралась до чунской ссылки Анатолия Марченко, варила ли она украинский борщ, вариант: варенье из карабановской вишни; бывало, борщ выкипал, а варенье подгорало, но в этом разве дело. Главное, при ней все так или иначе были счастливы: и взрослые, и звери, и дети. <…> Я ее свойству подыскала термин: "клиническое бескорыстие". Она такая была во всем".
Павел Литвинов – диссидент (по Skype):
– Я очень хорошо помню свою первую встречу с Ларисой Богораз. Я зашел к своему приятелю, имя которого теперь всем хорошо известно, Алику Гинзбургу. У них делали ремонт, они выехали из своей комнаты, и у них была маленькая комнатушка, куда книги, все вошло, там спала и его мама Людмила Ильинична. Я пришел в эту комнату, а там было еще человек пятнадцать. Это был обыск. Я попал на обыск первый раз в жизни. Проверяли, смотрели все ящики, книжки. Я ничего не боялся – атмосфера была привычной, я про все это читал. Часов в 12 [ночи] все закончилось, и Алик сказал: "Мы с тобой сейчас поедем в другое место". Мы приехали на Ленинский проспект и встретились с мужчиной и женщиной, очень мило улыбнувшейся, которую я сразу не заметил. А мужчина был знакомого мне типа – лагерник, который ничего хорошего от жизни не ожидал, был готов ко всему, уверенный в себе, закрытый, немножко подозрительный. Это был Толя Марченко. А женщина – это была, как мне сказал Алик, Лариса Иосифовна Богораз. Почти незаметная, пока она не подняла лицо и не открыла глаза. Тогда я понял, что эту встречу я не забуду, и с этого момента моя жизнь изменилась. Если бы не было этой встречи и этих глаз, то я прожил бы совсем другую жизнь. Это была любовь, но не романтическая, а я понял, что этот человек – мой друг, и все, что она делает, я хочу делать вместе с ней. На какой-то период моей жизни, может быть, самый главный, так и получилось, – поделился воспоминаниями Павел Литвинов.
Он также вспомнил о том, как сопровождал Ларису Богораз в 1967 году в лагерь на свидание к ее мужу Юлию Даниэлю. Свидание, которое должно было продлиться три дня, не предупреждая заранее, разрешили только на час. Впоследствии записи Ларисы Богораз об этом путешествии легли в основу ее очерка "История одной поездки". Это был первый очерк о политических лагерях в Советском Союзе и об удерживавшихся там людях.
– Это то, что сейчас называют нон-фикшн, и Лара первая нашла этот жанр. Она всегда все находила первая, была на шаг впереди. Поэтому мне и было хорошо с Ларой, я знал, что она находит самые главные моменты, тот способ поведения, который сейчас является главным, который привлечет людей и достигнет минимальной цели. Она не старалась это делать, это было ее свойством, что-то было в ее мозгу, в ее сердце – знание, как надо поступить. Мне с ней было легко, легко идти с ней на демонстрацию, это упрощало мою жизнь, – добавил Павел Литвинов.
Правозащитник Александр Подрабинек также прочитал фрагмент из своих, пока не опубликованных воспоминаний.
Александр Подрабинек:
"Летом 1986 года мы часто виделись с Ларисой Богораз. Она жила на даче в Карабаново, в 25 километрах от Киржача. Мы часто приезжали в гости к ней на велосипедах и на моем мопеде. Лариса тоже считала, что нельзя сидеть сложа руки. А еще какой-то неведомый инстинкт подсказывал нам, что на переломе истории возможно все, и надо спешить. В начале августа Лариса узнала, что ее муж Анатолий Марченко объявил в Чистопольской тюрьме голодовку с требованием освобождения всех политзаключенных. Требование это казалось тогда настолько невыполнимым, что Лариса раздумывала и советовалась с друзьями, как быть: объявлять ли публично все его требования или ограничиться традиционными мотивами протеста. В конце концов решила сократить заявление и отказаться от невыполнимых требований. В первом сообщении главными требованиями голодовки называлось прекращение издевательств над заключенными, открытый суд над лагерной охраной, избившей Марченко перед отправкой в крытую тюрьму, и предоставление свидания с женой.
Нам казалось, что наступило время, когда они уже могут не бояться
Голодовка Марченко подстегнула нас: он требует справедливости из тюрьмы, мы будем добиваться ее на воле. Надо развернуть общественную кампанию за политическую амнистию. Пусть ее поддержат писатели, ученые, артисты, люди с именами и положением. Нам казалось, что наступило время, когда они уже могут не бояться. Мы с Ларисой поехали советоваться к Каллистратовой. Софья Васильевна нашу затею не только поддержала, но и согласилась участвовать в ней. Правда, поначалу она предлагала обращаться не за амнистией, а за помилованием. "Это юридически проще, а потому реальнее", – говорила она. Лариса колебалась, но тут уперся я: просить помилование – это косвенным образом признать вину. Невиновные не просят милости, невиновные требуют правосудия. Амнистия – это тоже не лучший способ освобождения, это не восстановление справедливости, а согласие все забыть. Когда-нибудь дойдет очередь и до восстановления законности, но сейчас из приемлемых способов, кроме амнистии, нет. <…> В результате получилось два текста: мы с Ларисой в своем обращении к Президиуму Верховного Совета призывали объявить амнистию всем осужденным в последнее десятилетие по политическим мотивам за ненасильственные действия. <…> Софья Васильевна старалась быть понятнее и убедительнее. Свое обращение она адресовала генеральному секретарю ЦК Горбачеву и председателю президиума Верховного Совета Громыко. Она писала по-адвокатски, будто выступала в суде, где приходится принимать установленные процессуальные правила. <…> Конечно, и в нашем обращении, и в обращении Софьи Васильевны было слишком много авансов и необоснованных надежд. Но с надеждами так всегда и бывает: они чаще всего продиктованы не расчетом, а желанием чуда, жаждой перемен… Ни отстаиваемая мной резкость в отношениях с властью, ни свойственные Софье Васильевне мягкость и убедительность не принесли никакого результата. Власть нас не услышала. Но наше собственное обращение к властям не было главной задачей. Мы рассчитывали на поддержку общества. <…> Мы отправили больше 110 писем деятелям науки и культуры".
Как пояснил Александр Подрабинек, он и Лариса Богораз в этих письмах подчеркивали, что форма поддержки политзаключенных может быть любой, они не настаивали на подписании именно их обращений. Однако на все эти письма пришло только пять ответов, а прямо и безоговорочно высказал поддержку только мультипликатор Юрий Норштейн. Он пришел к Ларисе Богораз и сказал, что сам не умеет писать такие обращения, поэтому хочет поставить свою подпись под их петицией.
Александр Даниэль – историк, член правления общества "Мемориал":
– Мы на самом деле ведь не знаем, сколько народа откликнулось. Спустя разные годы выяснялось: кто-то откликался. В конце 1990-х выяснилось, что откликнулась Белла Ахатовна Ахмадулина, написала по этому поводу письма моей матери и куда-то "наверх". Но ее письмо не дошло до матери. Поэтому, может быть, ответов было не пять, может быть, их было больше, – полагает Александр Даниэль.
На вечере прозвучали записи песен в исполнении поэтессы Аллы Зиминой, мачехи Ларисы Богораз, также были продемонстрированы кадры кинохроники.
