Иван Толстой: Сегодня рассказ пойдет о человеке напрочь забытом, а в свое время обладавшем двусмысленной репутацией – и ученого, и путешественника, и разведчика (шпиона, как характеризовали его в России: ну, кто против нас, тот непременно шпион, это понятно). Звали его Франческо Локателли и жил он 300 лет назад, но написал о России такую книгу, что ее до сих пор перевести на наше наречие никто не отваживался. Чуть ли не отец русофобии.

Мой неизменный собеседник в таких деликатных вопросах – историк и переводчик Михаил Талалай.

Иван Толстой: Михаил, вы сказали, что Франческо Локателли был отцом русофобии. Это такая ироническая формула, вами придуманная, когда мы шли в студию, или действительно что-то за этим стоит?

Михаил Талалай: Действительно, стоит, даже многое, но нуждается в некотором уточнении – итальянский отец русофобии. Но при этом саму русофобию я бы вывел из итальянского ареала, потому что она не характерна для итальянского народа и для итальянской культуры. Мне в Италии приятно заниматься моими изысканиями, потому что, в основном, это позитив. И итальянские путешественники, и люди культуры, и вообще все итальянцы, которые приезжали в Россию и имели с ней отношения, всегда писали нечто светлое, приятное (поэтому мне переводить и заниматься их текстами всегда приятно), начиная с тезки нашего сегодняшнего героя – Франческо Альгаротти. Он приехал в Петербург несколько лет спустя после Франческо Локателли и увидел там «окно в Европу», более того, «окнище в Европу». Он, может быть, преувеличенно, но восторженно описывает достижения России, описывает Санкт-Петербург... Конечно, с нотками критики – невозможно, чтобы просвещенный европеец, друг Вольтера все принял, и пускает какие-то там стрелы против «самодержавия, народности и православия». Но все это теряется на общем фоне прославления нового города, реформ, петровских деяний, которые он сравнивает с древнеримскими подвигами. Так и почти все последующие итальянские путешественники в 18-м и в 19-м веке… Мы, кончено, выносим за скобки стресс итальянцев, которых застигла русская революция, потому что это чистая политика, они все равно были солидарны со старорежимной Россией.

Итальянец от России обычно получает положительный заряд. Это та цивилизация, которая Италию захватила и слева, и справа, потому что наша литература, Достоевский, Толстой, наши святые, иконы, музыка, все это все попало в старую добрую, католическую Италию, которая любит эту ипостась русского народа. Левым итальянцам нравился революционный азарт и, хотя это сейчас и переоценивается, но до сих пор, к примеру, Маяковский для них это один из величайших поэтов 20-го века без каких-либо политических коннотаций. «Броненосца Потемкина» они воспринимают как фильм всех времен и народов, несмотря на заигрывание Эйзенштейна со Сталиным, такие моменты для них второстепенны.

И русофобии за четверть века жизни в Италии я не заметил. Конечно, сейчас ситуация на моих глазах во многом изменилась, какие-то вещи возникают, но, в основном, политического свойства, оставляя на главном фоне то, чем Россия всегда была для итальянца. Москва и Петербург - это такая же Мекка, обязательная для итальянского туриста, как Прага. Петербург и Прага – вот два города, куда итальянец обязательно должен съездить, и непременно с восторгом.

И Петербург понравился Франческо Альгаротти, а вот Франческо Локателли очень не понравился, потому что он там сидел в тюрьме – я выкладываю сразу, откуда эта русофобия, уникальная для итальянцев и жесткая. Как ни удивительно, эта книга, несмотря на ее раскрученность, на то, что она сразу была переведена на множество языков, не попала в последние, новейшие исследования по русофобии. Локателли, несмотря на его приоритет, странным образом был забыт, поэтому у меня, как у историка, есть право и обязанность о нем вспомнить и его приоритет восстановить.

Его книга появилась на европейском читательском рынке еще в 1735 году, была отлично усвоена – на нее ссылались, цитировали. Естественно, она беспокоила русское правительство, поэтому была запрещена и, понятное дело, на русский никогда не переводилась – в отличие от последующего героя русофобии, де Кюстина, который у всех на слуху, да и книга его была переведена на русский. От Локателли до де Кюстина прошло сто лет. Де Кюстин это 30-е годы 19-го века, но некоторые важные его мотивы Локателли озвучил веком раньше – как о самом характере русского народа, так и о государственности, о политике. Основной творческий заряд у Локателли – исключительно русофобский. Если резюмировать кратко и грубо, не в литературной форме (а его книга имеет потуги на литературность), то русские – это варварская нация, необразованная, дикая, со странными наклонностями, которая Европой должна быть оставлена в границах еще допетровской эпохи. Главный посыл итальянского автора – сдерживание русской нации и воспрепятствование ее дальнейшей экспансии. Это достаточно большая книга, организованная в форме писем, и называется на языке оригинала (Локатели писал на французском) «Lettres Mosсovites». Русских он, в основном, называет «московитами», в духе эпохи. Книга анонимная.

Иван Толстой: А вы считаете, что нужно называть «Московитские письма»? Не «Письма из Московии» или, скажем, «Московские письма»? Конечно, по-русски есть такое слово, люди даже берут псевдонимы Московит (есть такой известный публицист и романист Игорь Ефимов), но по-русски это очень искусственно. Вы придерживаетесь, тем не менее, такого названия?

Михаил Талалай: Я, естественно, долго думал, когда готовил свою статью (у меня вышла большая статья о Локателли), это сложный вопрос, да, согласен, звучит как-то непривычно и неуклюже.

Иван Толстой: Лишний суффикс «т».

Михаил Талалай: С ним хочется бороться. Но во французском там именно прилагательное, впрочем, в итальянском переводе книга вышла как «Письма из Московии», как Вы предлагаете, что более элегантно, так что об этом еще можно будет подумать, если речь зайдет об издании всего этого корпуса писем, до которого время еще не дошло.

Об этой книге я узнал с четверть века назад, когда впервые осваивался в итало-русском пространстве: на одной итало-русской конференции моя коллега из родного города автора книги, Бергамо, подошла и подарила мне опубликованную ею книгу «Письма из Московии» – «Lettere della Moscovia», совершенно мне неизвестного автора. Меня тогда обуревал пафос публикатора, и я предложил ее перевести, издать, на что публикатор итальянского издания ответила, что русским эта книга не понравится, и в Бергамо этим заниматься не будут. На самом деле эта ученая дама любит Россию, а издала русофобскую книгу потому, что, как она объяснила, это исторический документ, автор их земляк, для них очень важно само существование этой книги на итальянском. Они там в Бергамо дали некоторые опровержительные комментарии, какие-то очевидные домыслы разоблачили, что-то при этом оставили без комментариев, поэтому современное итальянское издание не имело никакой русофобской направленности.

Эта книга попала на мой письменный стол, я ее периодически перелистывал, и на прошлогодней конференции в Петербурге – Петровском конгрессе, посвященном петровской и пост-петровской эпохе, я представил доклад о Франческо Локателли, занявшись Локателли и историей появления его памфлета.

Авантюрная эпоха, талантливый человек из хорошей старинной семьи города Бергамо. Существует даже отдельный толстенный труд, который посвящен всем Локателли. Это действительно многовековой род, который произвел всех и вся. В том числе в этой книге весьма положительно описан наш сегодняшний герой Франческо Локателли. В 17 лет он сбежал из родного города, прихватив, как он сам признается в этой своей единственной книге, драгоценности матери. С таким первоначальным капиталом он прибыл в Париж, и первая часть его биографии, до русской, это биография французская. Молодой и веселый итальянец поступает на военную службу, участвует в каких-то войнах, его продвигают по воинской службе, он даже до чина полковника дослуживается (мы уже задним числом неплохо знаем его биографию, сам он эти подробности не писал), и затем какой-то странный перелом в его биографии.

1733 год, он уезжает из Франции в Россию, после вроде бы блестящей карьеры и разного рода успехов. Когда уже под следствием в Петербурге его допрашивали, почему он уехал из любимой Франции, он ответил, что ему грозила женитьба, нежелательный брак. Ответ малоубедительный. Один из наших соотечественников остроумно ему ответил: «Послушайте, что за чушь вы рассказываете? Во Франции придумано столько способов избавляться от ненужных жен, не надо было ради этого ехать в Россию». До сих пор не вполне понятны его намерения, тем более, что, он, уехав из Франции, по пути, в немецких землях, а именно в Данциге-Гданьске, изготавливает себе подложные документы. Он придумывает себе имя Микеле и фамилию Роккафорте, что в итальянском означает «крепость», даже «крепкая крепость». Локателли скромно пишет о фальшивых документах – думал, мол, что на новом месте ему этот псевдоним принесет удачу. На самом деле все получилось наоборот.

Иван Толстой: Его должны были посадить в крепость Орешек с такой фамилией или в какую-то заброшенную сыроварню, если он Миша Рокфоров.

Михаил Талалай: Смена фамилии, действительно, оказалась неудачной. Тем не менее, на первых порах вроде бы его авантюрный план сделать карьеру в России получается. Он приезжает в Петербург. В своей книге, а она организована в форме двенадцати писем к анонимному другу, и сама книга тоже анонимна, он описывает ранний Петербург, который ему сразу не нравится. Тем не менее, он считает нужным продолжать делание карьеры, действуя уже по-шпионски, хотя это и логичный ход для новичка: он знакомится со своими соотечественниками. В первую очередь идет в католическую церковь на Невском проспекте, там после мессы знакомится с итальянцами. Это исторические персонажи – к примеру, Мариотти, торговец мрамором из Тосканы, который в те годы делал бизнес на берегах Невы, когда кирпичный город облицовывали мрамором. Мариотти ввел его в другие круги. Локателли, в частности, знакомится с очень важным в русской истории того периода французским семейством, с академиком Делилем и его родственниками. Делиль стоял у истоков Кунсткамеры, Академии наук, много чего ученого написал. И французы приняли нашего итальянского авантюриста, несмотря на то, что он выдавал себя не за того человека, говоря по-современному, втирал очки и пудрил мозги. Очевидно, это был человек яркий, достигший зрелости, с богатым жизненным опытом, ему – 46 лет в тот момент, он полиглот, набрал разного рода знаний, обожал Францию.

И происходит следующее. В тот момент Делили организуют фундаментальную и дорогостоящую академическую экспедицию на Камчатку, которую задумал еще Петр Первый. Это истории, связанные с Берингом, с открытием знаменитого пролива. В сборе нового материала, кстати, мне помог знаток камчатских дел и экспедиций Павел Калмыков.

В Петербурге собирают серьезную группу ученых. В основном это немцы, французы, несколько русских. И туда, в эту так называемую Вторую Камчатскую экспедицию внедряется наш Микеле Роккафорте, он же – Франческо Локателли. В своих «Письмах из Московии» он не объясняет, почему вдруг покидает блестящий, или тогда еще полублестящий, Петербург и едет к камчадалам. Человек, который вращался в Париже, в Европе… такие дальние странствия не были ему свойственны.

Он пишет, что решил заняться наукой, испугавшись возможности разоблачения, что якобы в Петербурге он встретил сына Миниха, которого знал по Парижу, и этот Миних-младший через всю питерскую площадь закричал: «Эй, Локателли!». Наш герой тут же скрылся и записался в эту Камчатскую экспедицию. Далее момент странный, непонятный. Он плывет несколько месяцев по сложному речному пути и, как потом выясняется, по пути зарисовывает в свой дневничок русские крепости, которые встречает на своем пути, ведет комментарии подозрительного характера.

Тем не менее, все до поры до времени было благополучно, пока не наступает другой загадочный момент. Академическая миссия приплывает в Казань, и тут Локателли, тогда еще Роккафорте, вдруг неожиданно решает «спрыгнуть» с этого корабля и объявляет озадаченным казанцам, что он не купец Роккафорте, а полковник Локателли, и что он хочет поставить свои воинские таланты на службу России и вместо Камчатки хочет уйти в Персию, дабы записаться там в русскую армию. В то время, в самом деле, один русский отряд под командованием немецкого принца Людвига Гессена-Гомбургского, который был его личным знакомым и чуть ли не приятелем, действовал на территории Персии. Локателли и заявил, что принц Людвиг, командир русского отряда, сражается против крымских татар в прикаспийских зонах, и я, мол, хочу туда в Персию под знамена принца Людвига сражаться с этими крымскими татарами. А на Камчатку больше не хочу. Это казанцев удивило, они произвели обыск в его каюте, нашли у него записные книжки, рисунки, комментарии.

Итальянца заковали в кандалы и послали на дознание в Москву. Его научная биография длилась четыре месяца, тем не менее, он попал в историю Российской Академии наук, потому что официально участвовал в той академической экспедиции. О нем упоминали другие участники экспедиции, в первую очередь немецкие: «нам навязали неприятного итальянца, который, к нашему счастью, был разоблачен и арестован в Казани». И далее начинаются мытарства бывшего Роккафорте, сбросившего свою личину. В кандалах его везут в Москву, там сажают под арест и он – потом – пишет, уже чисто в русофобском ключе, в частности, что московиты такие враги всего остального рода человеческого, что «вид заключенного иностранца им доставляет необыкновенную радость, и в полицейском участке, где меня держали в кандалах, наблюдалось невероятное скопление людей, которые приходили на меня посмотреть». Далее он пишет какие-то странные вещи, утверждает, что его пытались отравить и избавиться от него на первом этапе ареста, – это невозможно теперь проверить.

В Москве не было возможности провести квалифицированное дознание, и его отправляют в столицу, где он проводит несчастную зиму, это рубеж 1733-1734 годов, и где, естественно, разрабатывается версия, что он шпион. Но непонятно, на кого он шпионит.

Следователи считали, что он шпионит на любимую им Францию, он же категорически отказывался, приводил неубедительные аргументы, что, мол, в момент, когда он приехал на территорию России, она и Франция были в мирных отношениях. И тогда это было так, но буквально через несколько месяцев после того, как он въехал в пределы империи, вспыхнул очередной военный конфликт между Россией и Францией (из-за польских дел), причем конфликт предрешенный, заранее намеченный: понятно, что Франция была заинтересована в военной информации и в мирные времена.

У меня лично такое впечатление, что вряд ли он был завербован французами до поездки в Россию, но приезжал он уже с замыслом пошпионить и кому-нибудь разведданные продать. Но потенциальный покупатель им точно не был еще определен. Почти к такому же выводу пришла после дознания следственная комиссия.

Итальянца держали в здании Двенадцати коллегий (возможно, еще тогда не были оборудованы камеры в крепости Орешек и в Петропавловской), и он оттуда тоже много чего наблюдал – в силу наблюдательного характера. В частности, – воинскую муштру, так как окна выходили из его узилища на бывший дворец Меншикова, Кадетский корпус. И мне историки Петербурга сказали, что это первое в истории описание Кадетского корпуса. Он несколько своих станиц посвятил, вполне по-шпионски, тому, что видит у кадетов, как там тренируются, какие экзерсисы проводит русская армия. На допросы его водят в Зимний дворец. Это продолжалось с полгода, но в итоге следователи пришли к выводу, что итальянец не виновен. Им непонятно, почему он едет шпионить туда, в эту Тмутаракань, в Казань. И следственная комиссия приводит официальный вердикт:

«В 1733 г. декабря 13, прислан из Москвы, из сенатской конторы, в сенат итальянец граф Локателлий, о котором объявлено, что он в ту контору прислан от казанского губернатора, а в Казани его, Локателлия, объявил професор Делакроер, а в допросах в Казани и в сенате показал, что поехал он из Парижа в том же году в генваре месяце от приневоленной ему женитьбы в Россию чрез Гданск под чужим пашпортом для того, что он впал в бедность и не признали б, что он воинский человек, ибо генерал-фельдмаршала графа фон Миниха сын в Париже во многих местах его видал, и жил в С.-Петербурге не тайно. А как академии професоры отправились в Камчатку, то и он с ними до Казани по просьбе, объявив о себе купецким человеком, поехал; а от Казани намерен был ехать в низовый корпус, где обретался генерал-лейтенант, ландграф князь Гесен-Гомбургский, для принятия вашего императорского величества службы и в Казани губернатору о настоящем своем имени,чтобы ему туда ехать было свободно, объявил... По разсуждению сенатскому, подозрения за ним не признавается: ежели бы он, Локателлий, выехал для какого шпионства, то б он для корреспонденции жил в С.-Петербурге, или б поехал на Украйну и в Польшу, из чего видно, что он ехал в низовый корпус для принятия той службы в такое отдаленное место, где шпионства или переписок в европския государства чинить не можно и опасности б оттого не было. Того ради сенат вашему императорскому величеству всеподданнейше доносит, не соизволит ли ваше императорское величество указать оного Локателлия по желанию его определить в службу в низовый корпус или из России его выслать на кораблях, куда он ехать похочет, июля 28 [1734 года]».

На донесении царица написала: «Отпустить из России на кораблях и дать ему на дорогу сто рублев. Анна».

Михаил Талалай: Да, русское правительство оказалось настолько щедрым, что ему, высылая из страны, оплатили дорогу – выделили средства на высылку из России морским путем, на кораблях. Бухгалтерия была так скрупулезна, что когда разразилась непогода, и морской путь в Европу стал невозможен, власти добавили еще несколько рублей и отправили его из России сухопутным путем.

Иван Толстой: В каком же году он выслан?

Михаил Талалай: Он был выслан в 1734 году, на следующий год после прибытия в Россию. В Европе тут же садится за написание своих «Писем из Московии». В понятном ключе. Первые годы живет в Голландии. Уже в 1735 году начинается скандал с публикацией этой неприятной для русского правительства книги. Она выходит на французском языке в Париже в 1735 году, но с фальшивыми датами – поставили почему-то 1736 год. Сейчас, правда, некоторые мои современные издатели тоже ставят книги годом попозже, потому что так магазины охотнее принимают. Тем не менее, вот такой неприятный акт для русского правительства, они бросаются на поиски анонимного автора и вычисляют Локателли. В общем-то, не сложно было, потому что он прямо называет имена, тех же Делилей, Мариотти, описывает академическую экспедицию. По тексту было видно, что это бывший петербургский узник – Двенадцати коллегий. Теперь включаются дипломатические рычаги. Это все происходило в правление Анны Иоанновны, она возмущена, использует внешнеполитические инструменты: идет давление на голландское правительство с тем, чтобы писаку выдали России. Ему сообщают об этом доброжелатели и он бежит в Англию, где пару лет работает над английским изданием своих писем, которое пользуются вполне ожидаемым успехом у британцев.

Здесь завязывается интересная переписка между императрицей и нашим посланником в Лондоне Антиохом Кантемиром. Императрица пишет ему в Англию, что надо бы остановить, запретить эту публикацию, а он ей чуть ли не нравоучительно объясняет, что мы тут в такой стране, где не так просто остановить выход книги. При этом у Кантемира просыпаются какие-то те русские свойства, о которых пишет Локателли, и он предлагает императрице «гораздо побить» писателя. Такое предложение меня поразило: Антиох Кантемир причисляется к плеяде российских просветителей, он вращался среди гуманнейших людей Европы…

Иван Толстой: 14 ноября 1735 года, Антиох Кантемир – Остерману:

«На сих днях явилась здесь в осьмушку книга, печатная на французском языке в Париже чрез Huart l'ainé: «Lettres moscovites», о которой нужно мне показалося вашему сиятельству покорно донести, понеже на сколько я ни видал изданных до сих пор сатир, сия с крайнейшею безстыдностию и продерзостию порекает двух министров и весь народ российский, одну высочайшую ея императорского величества и принцев крови особ выключая. Авторово имя утаено, только довольно обстоятельств в книге находится, которые в С.-Петербурге будучи известны, легко по оным его дознаться. Для того при сем некоторые опишу: 1) называется он итальянцем, именем подложным Рокафортом; 2) приехал он в С.-Петербург 1733 г., где знаком был графу Саве Владиславичу [Рагузинскому], которого много хвалит, купцу Мариоти и профессору Делилию, у которого, сказывает, и в доме жил; 3) при отправлении профессоров в Камчатку, он с ними ехал до Казани, где от губернатора яко спион французский заарестован и прислан в С.-Петербург, где довольно держался. Я надеюся, что ваше сиятельство соизволите меня наставить, каким образом с моей стороны я должен поступать в опровержении сей книги, которая наипаче вашего сиятельства и других господ чужеземных в российской службе касается, которых сам автор неслыханными порекает браньми, а издатель в приложенном предисловии именно грозит, что если на него будет какая от вас жалоба, то намерен печатать особливую недельную газету, в которой всю желчь свою испустить имеет. Если ваше сиятельство за благо принять изволите, то я могу чрез господина Шавиньи [французского посла в Лондоне] принести нужные жалобы кардиналу де-Флери [первому министру во Франции], который, надеюся, что издателю не оставит сию продерзость безнаказанною, что все смелость имею вашему сиятельству предлагать для показания моей ревности в защищение славы моего отечества и партикулярно в предостережении вашего сиятельства чести, будучи чистосердечно и с искренним почтением,

вашего сиятельства

всепокорно-послушной слуга князь Антиох Кантемир.

Из Лондона, 14 ноября 1735 г.

Вскоре Кантемир шлет некий постскриптум, что книга:

с прибавкою некаких толкований и скоро в печать будет издана, которая в здешнем народе верою может учинить импрессию, зачем трудно будет вызывать отсюда мастеровых людей в службу; чего ради вашему сиятельству покорно доношу, что нужно сделать на оную потребное опровержение».

Иван Толстой: Но разве на языке времен Анны Иоанновны «гораздо побить» не означает победить в споре, одолеть аргументами? Это именно в физическом смысле было?

Михаил Талалай: Тогда полная цитата – побить «своевольным судом через тайно посланных». Впрочем, ответных писем и решений петербургского двора по конкретным мерам не сохранилось, однако известен ответный ход самого Кантемира. Ваш комментарий подсказывает, что, быть может, Кантемир имел в виду дать достойный отпор не обязательно физическим рукоприкладством. Что произошло дальше? Итальянца не бьют, а его памфлет выходит на русские деньги на немецком языке, что неофициально организует Кантемир.

Иван Толстой: Что значит «на русские деньги»?

Михаил Талалай: Кантемир подключает свое доверенное лицо, культурного немца Генриха Гросса, который работал при Министерстве иностранных дел России, и тот на российский бюджет переводит книгу на немецкий язык и ее публикует, тоже анонимно, с разоблачительными комментариями. Публикация Генриха Гросса вышла в Кёнигсберге в 1737 году, она в почти три раза толще, чем книга Локателли. Там каждому его выпаду дан ответ, и это тоже очень интересное издание, потому что в нем дана Россия русофильскими глазами, некий ассиметричный ответ, как и надо отвечать на русофобию.

Иван Толстой: Я ведь спросил только потому, что вспомнил аналогичную ситуацию, которая произошла через сто лет после выхода книги Астольфа де Кюстина в 1839 году. В Зимнем дворце произошёл переполох, была создана комиссия, которая должна была дать отпор, «гораздо побить» маркиза де Кюстина, и целый ряд публикаций во французской прессе появился. Не было такого хода как издать эту же самую книжку с русскими примечаниями, но на де Кюстина накинулись и было очень много попыток ему возразить.

Михаил Талалай: Дать отпор Чемберлену.

Иван Толстой: Совершенно верно, лорду – в морду.

Михаил Талалай: Существует немецкое издание Локателли, французское, итальянское, английское – книга стала вращаться, ее стали цитировать, но в России после долгого перерыва я первым стал этим глубоко заниматься. В середине 19-го века несколько русских историков заинтересовались личностью Локателли и его процессом, и есть ряд исторических статей, которые описывают несчастную русскую судьбину Локателли, фрагментарно цитируя самые одиозные фрагменты его писем. Сама же его книга на русский не переводилась, не издавалась и, честно говоря, не знаю, возьмусь ли я за этот неблагодарный труд, хотя, когда я в прошлом году рассказывал о ней на Петровском конгрессе в Петербурге, то в дискуссиях многие меня призывали засесть за перевод, в том числе и с тем, чтобы дать ему некий отпор.

Иван Толстой: Фрагменты из книги Франческо Локателли «Письма из Московии»:

Предостережение голландцам насчет экспансии русских на Камчатку.

«Любопытно бы знать, что подумают на этот счет господа голландцы, единственные в Европе торговцы с Японией. Их, наверное, встревожит такая новость, и напрасно: московиты не тот народ, кто может быстро наладить подобную торговлю. Но мне скажут, все может измениться, в том числе и облик Московии, и ее жители же, ведь не может они ничему не научиться, наступая на все те же грабли? Это все заблуждение. Изменения московитов можно дожидаться долго и, признаюсь, я считаю его вовсе невозможным. С другой стороны, в разумной и могущественной Голландской Республике есть много политиков и негоциантов, достаточно ярких и талантливых, чтобы обезопасить свою торговлю, либо свести убытки к минимуму. Они, безусловно, найдут способ вызвать в умах японцев подозрительность, в достаточной мере, чтобы сорвать все усилия московитов, даже если допустить, что те будут действовать мудро и аккуратно».

Афоризм Локателли:

«Уж таков обычай страны, ничего не делается сегодня, а все откладывается до завтра; испытывать это к сожалению мне приходилось очень часто: я пробовал эти сегодня и завтра в течение целых месяцев».

Еще афоризмы:

«Иностранец, некоторое время здесь проживший, получит дозволение на выезд не иначе как с немалым трудом. Едва московитские власти проведают о затевающемся отъезде, как становятся ревниво подозрительными и крайне недоверчивыми. Никто из посвященных в здешние дела, не должен лелеять мысли покинуть страну. Московиты боятся, что он разболтает их секреты. Согласитесь, такое поведение – очевидное доказательство слабости их правительства».

Ремарка после того, как он был заключен в московский полицейский участок:

«Как московиты – заклятые враги остального рода человеческаго, то арестант-иностранец был для них приятным зрелищем, и в полицию стали приходить чаще обыкновенного».

О правлении Анны Иоанновны:

«Известно, что все важные дела, о которых трактуют в настоящее время при русском дворе, находятся в руках министров-иностранцев, и только для приличия к ним приобщают двоих или троих из русских, но можно сказать наверное, что вся сила заключается в первых. Эти министры-иностранцы так крепко ухватились за свою власть и так умеют поддерживать друг друга, что на господ московитов смотрят как на своих подвластных, и те никогда не смеют ничего предпринять, не получив прежде согласия других. Иностранный министр, предлагавший мне вопросы – первый из всех в деле рассуждений и совещаний; но я не думаю, чтобы решение важных дел принадлежало ему одному, хотя он и принимал в них важное участие. Другие – придворные господа, они заседают на советах, на конференциях, на аудиенциях иностранных послов; с ними советуются во всех сколько-нибудь важных делах.

Так как московиты по природе подозрительны, недоверчивы, и думают, что нет в мире человека, на которого можно бы было положиться с доверчивостыо, то у них всегда и везде назначается какой-нибудь надсмотрщик, отчего дела даже такие, которые требуют величайшей тайны, у них рассматриваются в присутствии многих лиц. Я знаю только то, что ни один человек в Московии, какими бы талантами ни обладал он, при самом лучшем расположении оказать народу услугу, никогда не будет в состоянии успеть в своем намерении, разве с невероятными усилиями, потому что постоянными подозрениями и недоверчивостью быстро обескуражат его, и он потеряет свободу духа, которая необходима для дел, требующих скорого исполнения».

Из своего заключения в здании Двенадцати коллегий Локателли так видел занятия Кадетского корпуса во дворе Дворца Меншикова:

«Я имел удовольствие все дни смотреть на военное ученье этого юношества; но я потом узнал, что вообще нисколько не заботятся дать ему приличное воспитание, почему и не извлекают из этого заведения той пользы, какую бы можно было ожидать. Московиты грубо ошибаются, воображая, что для того, чтоб быть хорошим солдатом и великим капитаном, довольно уметь делать эксерциции и знать все движения, которые преподает тактика. Все способные в военном искусстве должны были черпать многое из других источников и получили начала весьма отличные от тех, какия дают в Московии. На что первые министры никогда не обращали достаточного внимания, так это на то, что они всегда слишвом забегают вперед и хотят идти, так сказать, гигантскими шагами во всех новых учреждениях, отчего происходит, что часто пренебрегают самым существенным. Вместо того, чтобы основывать Академию наук и заводить кадетский корпус, следовало бы распространить школы для обучения религии и нравственности. С этого бы нужно было начать задуманную реформу; и в самом деле, если юношеству не дают хорошего воспитания, то возможно ли каким-нибудь образом вывести народ из варварства, в которое он погружен столько веков?».

Локателли продолжает:

«Если бы в такие сильные тела возможно было вложить другие души, то из них можно бы было образовать превосходное войско... Если какой-либо генерал, хотя несколько познакомится с русскими войсками, ему не много будет стоить труда победить их. Здесь весь вопрос в том, чтобы быстро напасть на них и теснить, не давая времени им образумиться, наконец расстроить их маршами и контр-маршами, которые должны их сбить с толку. Нужно их утомлять, дразнить, не давать им переводить духу день и ночь в течение некоторого времени, и скоро вы увидите этих травоядных, хотя и крепких, на земле, предавшихся сну. Нет в мире народа, который бы чувствовал такую потребность спать часто и долго, как московиты. Я уверен, что если утомить их движением и потом вдруг согласно напасть на них, то они все окажутся спящими. Так как они знают свою слабость, то обыкновенно хорошо укрепляются и выбирают себе для стоянок выгодные места. В этом случае, искусство генерала, который бы хотел атаковать их, состоит в том, чтобы выманить их и привлечь в такое место, где бы можно было с ними сцепиться. После того останется только гордо идти на них со шпагою в руке и беспощадно нападать на них, не поддаваясь страху от их первого огня. Этим средством можно привести их в расстройство и лишать возможности вновь соединиться...».

Михаил Талалай: Локателли уезжает в Европу со своим русским багажом. Естественно, в абстрактной форме, потому что все вещи у него все отняли, концов их не найти, я пытался найти какие-то артефакты, его записную книжку, в первую очередь.

Иван Толстой: То есть зарисовок крепостей, ничего не сохранилось? Они в следственном деле, может быть, есть?

Михаил Талалай: Пока их не удалось обнаружить. Здесь надо сделать дополнительные усилия и, если я возьмусь за перевод самой книги, конечно, я попытаюсь добраться и до следственного дела, если оно сохранилось. Локателли уезжает в Европу, но там как-то не находит себе высокого и богатого покровителя. И уезжает в Турцию.

Следующий его большой и важный этап это – Константинополь, где итальянец становится советником турецкого султана Махмуда Первого по русским вопросам. Все-таки права интуиция казанцев, которые задержали его на Волге как шпиона… Он себя в Оттоманской империи позиционировал как эксперта по русским делам, ведь он, в самом деле, увидел Россию изнутри, многих русских знал, знал политические расклады. И давал всякого рода платные консультации своему хозяину. Другой момент, который выходит и на сегодняшнюю актуальность, – это его попытки установить альянс с украинскими политическими беженцами, в частности, он списывается с гетманом Филипом Орликом, который был приемником Мазепы и в то время жил в Стокгольме. Тогда пытались настроить, с помощью Локателли, турецко-украинский альянс понятно, против кого. Но в тот момент заканчивается очередная русско-турецкая война, турки замирились с Россией, провозглашена вековая дружба между Константинополем и Петербургом, и Локателли оказывается не у дел. Он покидает Турцию, возвращается в Европу и поступает на службу к Венецианской республике, которая его привлекает уже как эксперта по международным делам. Он опять ездит под поставными именами, трудно ему отлепиться от лже-образа, эпоха такая – теперь он уже д’Асти. И с этим псевдонимом ездит на европейские конгрессы, в частности, на известный Аахенский конгресс после очередной европейской войны, где уже отстаивает венецианские интересы.

Локателли заканчивает жизнь, как и полагается герою, на своей родине. Возвращается в Бергамо, становится набожным, проводит все время в бергамских церквях. Последнее, что мы о нем нашли, – биография, которую написал его земляк, это, пожалуй, самый главный источник, наряду с его «Письмами из Московии», где дается образ бесстрашного военного, политика, географа, дипломата, образ одного из лучших жителей города Бергамо.

Я ездил специально в Бергамо, чтобы поработать в архиве, посмотреть, что осталось от Локателли. Осталось немного, несмотря на насыщенную жизнь. Особенно меня, понятно, интересовали русские заметки, но этого ничего там нет, кое-какие турецкие бумаги, очень красивая грамота от турецкого султана с роскошными подписями, его неопубликованные до сих пор записки о Константинополе, интересный документ о взаимоотношениях ислама и христианства, который достоин опубликования. Но я этим не буду заниматься, этим должны заниматься и тюркологи, и краеведы города Бергамо, которые еще дальше заходят продвинуть яркую личность Франческо Локателли, я бы сказал итальянского отца не свойственной итальянцам русофобии.

Иван Толстой: Фрагменты из книги Франческо Локателли «Записки из Московии».

Воровство:

«Всем известно, что воровство – общая черта между московским народом, так что никто даже и не стыдится в этом. Взрослые и юные, мужчины и женщины без стеснения присваивают себе чужое добро, только бы попалось под руку. Вот, почему здесь все держат себя всегда настороже и все выказывают такое постоянное недоверие друг к другу. Петр Первый обыкновенно говорил, что если бы он вздумал перевешать всех воров в своем государстве, то остался бы без подданных».

Про москвичей и провинциалов:

«Я заметил некоторую разницу между народами этой обширной империи. Жители Москвы и ее окрестностей на пятьдесят верст в окружности едва заслуживают, чтобы на них смотрели как на людей. Но по мере того, как удаляешься от этой местности, находишь народ не такой грубый, более человечный и поэтому более достойный пользоваться жизнию, чем жители Москвы. Менее всего варвары – те, которые живут в самых отдаленных лесах, и которыми руководит в поступках простой инстинкт, данный им природою».

И еще фрагмент из книги Локателли:

«Нет ничего легче, как узнать тайны здешнего кабинета. Я вам расскажу, каким образом вы должны поступать, чтобы похитить все бумаги из секретарской комнаты и потом положить их на то же место, так что никто о том и не узнает. Нет ни одного писца, которым бы вы не могли воспользоваться, только поднесите ему стакан водки или дайте полтину денег. Сторожа-солдаты редко исполняют свои обязанности с должной исправностью: почти всегда найдете их спящими. Но, что еще лучше, эти животные всегда пьяны, отчего происходят между ними постоянная брань и беспорядки. Я часто видал за раз до полудюжины писцов в оковах за то, что небрежно исполняли свои обязанности, что впрочем нисколько не мешало им отлично тешиться над другими. Кандалы в Московии – нипочем; чуть кто немного провинится, тотчас заковывают».

Это были фрагменты русофобских размышлений Франческо Локателли. И такая дрянь написана триста лет назад о нашем непьющем народе.

С возмущением заканчиваю передачу «Итальянские письма из Московии».