"Мы все животные, и лучшее, что с тобой может случиться в жизни, – это быть красивым животным", – объясняет безжалостная преступница Аутло брутальному старшекласснику, которого она похитила, чтобы превратить в сексуального раба. Если бы этот юноша не отлынивал на уроках, а внимательно слушал учителя, он узнал бы, что такое настоящая возвышенная любовь, описанная в диалоге Платона "Пир". А учитель лелеет свою тайну: воспоминания уносят его в 1985 год, когда в его жизнь ворвался влюбленный советский генерал.

Фильм Ксении Ратушной "Аутло" начинается со сцены оргии, в которой участвуют все кому не лень, даже православный священник. Разумеется, завершается оргия кровопролитием, и жертвой становится олицетворение мещанства.

Вдохновленное философией маркиза де Сада, это кино игнорирует моральные ограничения, придуманные Мизулиной, Милоновым и прочими законодателями-крестоносцами. "Невинная по меркам даже российских нулевых драма в наше время превращается в отчетливое политическое высказывание, лишенное, впрочем, адресата, потому что государство и само давно не помнит, что у него было с гей-пропагандой и чем она для него опасна", – писал в декабре 2019 года один из первых зрителей "Аутло" публицист Олег Кашин. Тогда европейская премьера фильма прошла в Таллине, затем его показали в Санта-Барбаре, а в феврале он впервые появился на российском экране, на фестивале "Дух огня" в Ханты-Мансийске.

Еще до премьеры в соцсетях началась кампания против "аморальной" картины, но зрителей и организаторов фестиваля она не испугала, а появление харизматичного красавца, звезды телесериалов и рэпера Глеба Калюжного, сыгравшего в "Аутло" хулигана-раба, потрясло и очаровало Ханты-Мансийск.

Фильм получил три награды "Духа огня": главную премию в конкурсе российских дебютов, призы за лучшую музыку и операторское мастерство. Понравился он и кинокритикам.

"Это фильм, которому хочется быть эпатажным, и с этой задачей он блестяще справляется уже в первой своей трети, от напора можно даже почувствовать себя старым. "Аутло" сделан размашисто, амбициозно и одновременно наивно, даже по-любительски, что, впрочем, его не портит. Это смачно снятое кино, сценарий которого разбирается на яркие сценки – лучшие кадры напоминают фэшн-съемку", – пишет Василий Степанов в журнале "Сеанс".

"Для нынешних старшеклассников "Аутло" может стать фильмом поколения так же, как "Асса" стала таким фильмом для школьников перестройки. Разница только в том, что об "Ассе" нам растрезвонило распоясавшееся телевидение эпохи программы "Взгляд", а об "Аутло" нынешний телек точно не проронит ни слова", – полагает Алексей Васильев.

Основатель PR-агентства Irony Production Ксения Ратушная сделала фильм на свои средства и теперь готовится выпустить "Аутло" в прокат. Хотя паникеры предрекали, что фильм запретят, он получил прокатное удостоверение.

Ксения Ратушная отвечает на вопросы Радио Свобода:

– Ваш фильм появился вовремя: сейчас время хаоса, а "Аутло" – это гимн беспределу и беспорядку.

– Эта идея хаоса возникла уже после того, как я собрала в сценарий все важные для меня истории. Я ее не специально задавала, она просто просвечивает из текста благодаря и выбранным историям, и моему мировоззрению. Мой фильм – о внутренней и внешней свободе.

– Что для вас свобода?

– Для меня это возможность делать то, что ты делал бы, даже если бы все были против тебя, что, собственно, и пытаются делать мои герои. Возможность следовать своим настоящим, истинным желаниям.

– То есть непослушание?

– Да, вопрос про свободу для меня уходит в подростковое непослушание. Подростковая энергия, разрушительная и созидательная одновременно, меня всегда вдохновляла.

– Ваши герои живут в двух эпохах – в наше время и в середине 80-х, когда рушился старый мир и из хаоса рождался новый…

– Да, при этом наша история про сопротивление общества, когда запреты, которые оно на тебя налагает, находятся на максимуме. Но через какое-то время это разрушится. Да, это упорядоченный мир перед наступлением хаоса.

– Упорядоченный мир сегодняшней России скоро разрушится?

– Я не ощущаю сегодняшний мир как упорядоченный. Я существую вне этих координат, не очень слежу за политикой. Я смотрю на это с интересом и предвкушением, я не боюсь того, что скоро будет непонятно, как жить. Особенно сейчас, когда развивается история с коронавирусом. У меня в вырезанных из фильма сценах есть фраза: "Скорей бы настало время новой чумы!" Мне интересны мощные, странные события, которые меняют ход жизни. Я смотрю на это, как будто я оказалась внутри художественного произведения.

– Словно демон, стоите на утесе и смотрите, как бурные волны бьются о камень?

– Да, есть в этом что-то такое байроническое, романтическое. Я действительно люблю за этим наблюдать. И участвовать, конечно, тоже. Чем более серьезные изменения происходят вокруг, тем мне интереснее.

– Алексей Васильев сравнил "Аутло" с фильмом "Асса", который стал в 1987 году манифестом непослушания для тогдашнего нового поколения. Вам нравится это сравнение?

– Конечно, нравится. Но, если честно, я удивлена. Когда я читаю рецензии, в которых "Аутло" называют манифестом поколения или сравнивают с такими культовыми картинами, я сама не могу поверить в это. Принятие моего фильма случилось только после "Духа огня". До этого нас практически никто не принимал в киноиндустрии. Приходилось работать только на энтузиазме, перешагивая через бесконечные отказы, непонимание, непринятие: слишком смело, слишком порно, слишком много секса, зачем у вас там геи, как же так можно, а что подумают родители и так далее. Или: к нам придет государство, нас закроют, как вам не страшно? Набор и относительно разумных, и совершенно безумных, с моей точки зрения, аргументов. Поэтому сейчас, когда, по мнению отдельных критиков, оказывается, что это очень важный фильм, я понимаю, что всё того стоило, а мой режиссерский дебют, кажется, состоялся.

– Но и на "Духе огня" не все прошло гладко, еще перед премьерой начались протесты. Как реагировали зрители после показа?

– Когда мы ехали всей командой на такси в Шереметьево, чтобы лететь в Ханты-Мансийск, мне начали присылать ссылки, как жители Ханты-Мансийска в соцсетях возмущаются тем, что будет показ нашего фильма. Я нашла исходный пост в самом большом сообществе Ханты-Мансийска: кошмар, к нам едут геи, что они будут делать на красной дорожке, наверное, целоваться? Я подумала: может быть, еще и казаков с шашками вы вызовете? Боялась, что наш показ могут запретить. Но [председатель отборочной комиссии фестиваля] Борис Нелепо сказал, что точно его не отменят. Я посмотрела все восемь фильмов, которые были в конкурсе российских дебютов. У нас было больше всего людей в зале, и только на нашем показе у дверей стояла полиция, которая проверяла паспорта и не пускала никого, кто был младше 18. И многие зрители не смогли попасть в зал: кто-то забыл паспорт, кто-то не думал, что будет такая строгая проверка.

Когда была американская премьера в Санта-Барбаре, ко мне подходили парни после показа и говорили примерно одно и то же: "Я гей, и мне очень понравилось". И для меня это было очень важно, потому что в ЛГБТ-сообществе в России я периодически встречала сопротивление типа: что это за репрезентация, как вы можете, если вы не относитесь к комьюнити, что-то про это знать? И в Ханты-Мансийске ко мне тоже подошел парень и сказал: "Я гей, и мне очень понравилось". Это было так круто! Он стоял почти со слезами на глазах. Был единственный критический комментарий от женщины постарше, которая сказала, что она 40 лет работает учителем русского языка и литературы, и ей показалось, что я в своем фильме всё сделала слишком жестким, недостаточно романтичным, и не может быть, чтобы подростки были такими. На этот вопрос ответил Глеб Калюжный, ему сейчас 22, он снимается в кино с 14 лет и видел, как живут современные подростки. Мы с ним говорили до фильма, и он сказал: такое бывает и намного жестче. Конечно, я понимаю, что не отошла от правды. Правда для меня очень важна.

– Не думаю, что стоит рассматривать ваш фильм как реалистический. Это поэтический, метафорический кинематограф, он наследует Пазолини, Джессу Франко, Жану Роллену, Боровчику, кино 70–80-х годов. Вот эта эпоха вам должна нравиться в кино?

– Мне нравится Пазолини больше всего из того, что вы перечислили. Мне нравится нарративное модернистское кино, в котором мощно и красиво рассказывается одна история. Но при этом я – дитя постмодернизма. Когда я пишу что-то, я склонна конструировать реальность. Цитаты, ирония…

– Даже ваше агентство называется Irony.

– Да, я думала о карнавале по Бахтину, когда создавала его.

– Вы работаете для крупных компаний?

– Я открыла свое агентство, когда мне было 23 года. До этого я уже работала как пиарщик-фрилансер, у меня было довольно много заказов, у меня были ассистенты, в какой-то момент я поняла, что если открою свое агентство, это будет более серьезный подход к тому, чем я занимаюсь, плюс я смогу просить за свою работу больше денег. Мы работаем уже 7 лет, довольно быстро к нам пришли крупные клиенты. Финансовая ситуация нашей компании меняется, когда-то зарабатываем больше, когда-то меньше. Но самое главное, что это помогло мне заработать деньги на создание "Аутло". Все, что я заработала, я вложила в свой дебютный фильм, у нас не было других спонсоров, все сделано полностью на мои деньги, без какой-то поддержки. У меня нет богатого мужа, богатого папы, даже партнера в бизнесе у меня нет, я все делала сама с финансовой точки зрения. Я необычный режиссер, у которого есть средства снять собственный фильм.

– Вы не обращались в Министерство культуры за поддержкой. Из брезгливости или просто было лень?

– В моем отношении к государству нет брезгливости, есть понимание работы институтов: на что люди готовы пойти, на что не готовы, как это работает для них изнутри. Я понимала, что им будет странно поддержать такой фильм. Плюс, если бы я шла туда с продюсерами, которые 30 лет на рынке, может быть, они смогли бы как-то объяснить, поддержать меня своим авторитетом. Но для моего продюсера и соавтора Вероники Чибис это тоже дебют. Поэтому мы даже и не пытались. Но Минкульт проявил удивительную адекватность по отношению к нашему фильму. Нам дали прокатное удостоверение, хотя мы сами не верили, что это произойдет. Нам все говорили, что нас запретят за "пропаганду гомосексуализма", как это формулируется в законе. Ничего подобного. Вообще мы не видим никакой агрессии со стороны государства. Не знаю, связано ли это с тем, что теперь министр культуры – Ольга Любимова, которая мне кажется адекватным и приятным человеком, хотя мы лично не общались.

– Но вам придется пойти на уступки для проката? Скажем, заглушить ненормативную лексику?

– Конечно, у нас мат зацензурирован. Мое сердце обливается кровью, когда я это слышу. Я изображаю подростков, которые презирают авторитеты, занимаются сексом, пьют, принимают наркотики, нормальных классных подростков. Было бы странно, если бы они изъяснялись литературным языком. Порно нам придется сделать с пикселями, и для российской версии мы вырезали маленький эпизод в самом начале оргии со священником, потому что есть закон об оскорблении чувств верующих. Очень это смешно, конечно. Но не так уж много мы изменили. Но для меня все равно самая важная версия – международная, в которой все осталось. Я очень надеюсь, что российские зрители тоже смогут каким-то образом ее посмотреть.

– Вы выбрали взрывоопасную тему. Разговор о гомосексуальности в России обычно вызывает неадекватную, истерическую реакцию. Вы сказали, что вы не из комьюнити. Почему вы решили снять ЛГБТ-драму и правильное ли это определение жанра?

– Тема гомосексуальности всегда была для меня интересна, потому что это вопрос о внутреннем принятии и о конфликте с обществом, который основан на том, что ты изначально другой, ничего с этим не можешь сделать, а если и попытаешься что-то сделать, то себя травмируешь. Во всех ситуациях жизни меня привлекает внутренний и внешний конфликт, я считаю, что очень важно показывать таких героев. Среди моих любимых фильмов – "Смерть в Венеции", "Зови меня своим именем", "Девушка из Дании". Мне очень нравится культура дрэг-квинс, я долго смотрела шоу RuPaul's Drag Race, меня всегда поражала свобода этих людей. У них очень страшные, сложные истории, бесконечные конфликты с родителями, с окружением, с самими собой. Но они, тем не менее, выбирают то, что им нравится. У меня тоже много конфликтов внутри, они другие, но не менее сильные, как мне кажется. Этот выбор тоже стоит передо мной: быть хорошей девочкой, которая ходит в консерваторию, слушается маму, скромно одевается, выходит замуж и рожает детей, или быть девушкой, которая открывает собственный бизнес и снимает такое кино, которое у многих, в том числе у моих родителей, вызывает резкое отторжение. Олег Кашин, которому я дала посмотреть фильм, написал очень интересную статью о том, как принимался этот закон о пропаганде, как появился искусственно сконструированный конфликт. Ведь эта консервативная история идет от государства, а общество, наоборот, становится более свободным, более открытым, более принимающим. Эти направления сталкиваются очень жестко, и чем дальше, тем жестче. Общество не может отступить назад, по крайней мере молодежь, которая живет в интернете и видит, что люди, у которых другая ориентация, – это нормально, это красиво, это часть жизни, это вариант нормы.

– Вы думаете, молодое поколение, которому адресовано ваше кино, не столь гомофобно?

– Да, абсолютно. На самом деле встречаются очень свободные, открытые люди во всех поколениях, но в целом мне кажется, что современные подростки намного более открыты и намного более спокойно к этому относятся. Когда ты видишь парня с макияжем на лице в инстаграме – это красиво.

– Андрей Петров, например.

– Андрей Петров – очень яркий персонаж, но я говорю сейчас про гетеро-парней, которые начинают использовать макияж, блестки на лице, что-то такое, что считалось раньше женственным, неприемлемым. Эта культура меняется, очень многое становится окей. Нравятся тебе парни – пожалуйста, и те, и другие – окей, только девушки – ладно. То есть границы размываются, нет конфликта у этого поколения, которому адресован мой фильм. Статья Олега Кашина мне очень многое объяснила с политической точки зрения. Он говорит о том, что после митингов на Болотной государству нужно было отделить ту часть общества, которая пришла на эти митинги, от своего электората, от более консервативной части общества.

– Стигматизировать, унизить ее?

– Да, и тогда в ход пошли все возможные истории, которые могли стигматизировать эту более продвинутую часть общества. Начали использовать слово "либерал" в ругательном контексте, объявили, что все, кто пришли на митинги, за гей-парады. И эта связка оказалась работающей для консервативного населения. Таким образом совершенно разные люди оказались объединены тем, что они все за то, что позволено в загнивающей Европе. Это чисто постмодернистское перевертывание смыслов, история из пиара, когда берешь, переворачиваешь, переформулируешь, а потом транслируешь через все каналы, которые у тебя есть, а у государства, естественно, огромное количество каналов – и больших, и маленьких: и ТВ, и телеграм, и блогеры…

– И много добровольных помощников.

– И очень много добровольных помощников, потому что люди подключаются искренне, не понимая, что происходит. Всегда так бывает: какое-то сильное течение начинается, людей просто подхватывает. Из-за этого появились эти законы. Всё это работает на политическую повестку, чтобы не допустить повторения таких митингов, не дать активному населению вдохновиться этими протестами, пойти за этими людьми.

– Вы смотрите на это профессиональным взглядом, как на пиар-технологию.

– Да, я смотрю на это как на пиар, а пиарщик не может не быть постмодернистом, то есть в этом смысле я могу понять всех. Я понимаю, как это делается с их стороны, я понимаю, как это делается с моей стороны. Несмотря на то что я либертарианец, я легко могу понять, почему Путин делает эту или другую вещь. Может быть, если бы я была на месте государства, я сделала бы так же. Если это логично, то почему бы это не сделать? Меня, конечно, внутренние конфликты тоже разрывают. Понятно, что я либертарианец, я считаю, что людям нужно дать как можно больше свободы, в то время как государство их ограничивает. Но я это думаю как частное лицо.

– Все верно, но, к сожалению, политтехнологии, которые задумываются с абстрактными целями, разрушают жизнь маленьких людей, о которых пиарщики не думают, – какого-нибудь гея, живущего в маленьком городке, они растаптывают.

– Да, я согласна с вами, это ужасно. Я иногда, когда читаю эти истории, просто застываю. Я представляю, как они живут с бесконечным давлением общества на них, с давлением самых близких людей: когда им кажется, что их поддерживают и любят, а в какой-то момент все разрушается, потому что оказывается, что близкий друг – гомофоб, а мать говорит: "Лучше бы я тебя не родила". Это кошмарно. Поэтому, конечно, я не могу поддерживать такую политику государства, я считаю, что это ужасно. Они все время думают про рождаемость, а, мне кажется, лучше бы они думали про счастье тех людей, которые уже родились и живут в России. Зачем государству так много несчастных людей? Но оказалось, что можно снимать кино с такими героями в России, его не запретили, и я уверена, что у нас будет прокат по всем городам, премьера в Москве и Петербурге. У нас есть прокатное удостоверение, все в порядке. Вы меня спросили, правильно ли, что мой фильм называют ЛГБТ-драмой. Конечно, в строгом смысле это не так. Мой фильм – это артхаусный фильм, в котором есть в том числе и ЛГБТ-линия. Мне кажется, что теперь, когда художники, режиссеры, продюсеры поймут, что есть запрос на это и это можно делать, появятся фильмы, которые будут рассчитаны на эту аудиторию, будут в более строгом смысле ЛГБТ-драмами.