В новом выпуске подкаста "Фанайлова: Вавилон Москва": авангардная группа "Орбита", заведение "Полковнику никто не пишет", столица Латвии образца 2002 года, модный дизайн и мусорный ветер. Стихи и видео, диджеи и клипмейкеры, фанк и фри-джаз. Европейская буржуазность: бензоколонки и супермаркеты. Старая бедность и новая романтика. Рижский характер, погода, ландшафты и архитектура. Северная провинция, туристическая столица, город холодных и страстных одиночек. Независимость и её цена.
Сергей Тимофеев, поэт, группа "Орбита": Я помню, когда Латвия выиграла у России в хоккей на каком-то чемпионате, одна русская газета вышла с заголовком "Наши выиграли у наших". Конечно, существует некая каша в голове на этой почве, но, тем не менее, начинает возникать взаимопонимание латышской и русскоязычной части общества, на которой возможна общая самоидентификация. До этого существовали определенные половинки, и очень четко это чувствовалось, особенно когда процесс получения независимости был в самом разгаре. Когда все столкнулись с ситуацией экономического выживания, национальные конфликты явно ушли не на второй, а даже на третий план. Году в 92 или 93-м какие-то сцены в троллейбусах, перепалки – этого нет больше, действительно нет.
"Если бы я был моряком, уплывал бы на полгода отсюда, дорогой друг, а то вот постоянно живу здесь, хранитель, что ли.
А что хранить - пару-другую спальных районов, автостоянку? Ночной киоск, в котором небритый мужик продает сигареты и пиво?
Впрочем, есть еще центр с неожиданными бюро, в которых молодые самоуверенные люди занимаются каким-то дизайном в хороших креслах.
А есть еще девушки, которые запираются в туалетах клубов и выходят с ошалевшими скрытными лицами, переполненные горячим золотом. Потом они превращаются в садовые скамейки.
Я люблю этот город, такой же, как все. Здесь можно найти сливочные ликеры и виртуальные игрушки местного производства. Есть прогрессивные ди-джеи и есть коммерческие ди-джеи. Есть остановки троллейбусов с рекламой жевательной резинки.
И мы в нем тратим свои дни, как сигареты, как бумагу для писем, как леденцы. Задумчивые стеклодувы, мы выдуваем лампочки с затуманенным стеклом. Мы улыбаемся и передвигаемся, как мишки, как мальчишки, как вспышки. Впереди нас ведет микки-маус, он слушает эйсид-хаус, но школьники готовы начать игру. У них есть все для любви. Троллейбусы и дни рожденья. Так подожди. Телецентр на острове, остров на реке После ночных программ нас всегда поджидает маршрутка. Усатые водители помнят времена рок-н-ролла. Пустой снежный воздух стоит высоко. Мы отправляемся по домам, где надо залезть под горячий душ. По домам, где мы живем, где надо выспаться, позавтракать под бормотание новостей, сделать пару звонков, глоток кофе. Звон ключей. Мы уже далеко. Мы стартуем в новые дни, новые серьезные Дни. И если кто-то неправ, мы расскажем ему об этом позже, когда все соберемся и сядем за одним столом. Впрочем, и тогда мы будем говорить о другом: о теннисных ракетках, американских университетах, значении слова "джаз", и кто-то будет танцевать, свернув ковры, на блестящем полу еще раз". (стихи Сергея Тимофеева)
Сергей Тимофеев, поэт, менеджер культуры: С чего начался капитализм? С бензозаправок, которые были первыми блистательными и совершенно нереальными объектами в Латвии, потом появились супермаркеты. И они вырастают до совершенно безумных размеров. Вот я вчера был в одном из них, который разместился в бывшем заводе по производству военной и космической электроники. Причем даже не поменял название. Завод назывался "Альфа", и супермаркет называется "Альфа". И вот ты бродишь там, и это совершенно нереальное ощущение. Эти потолки в три этажа, эти полки, улицы колбас, улицы сыров, улицы кроссовок – и продавцов нет, есть только товары. Ну, как-то надо с этим жить. И, наверное, об этом мы делаем то, что пишем.
Артур Пунте, поэт, группа "Орбита":
Коты обращают на себя внимание количеством и какой-то человеческой своей природой. Жизнь их, конечно, полноценна. Можно даже подумать, что в этом городе живут в большей мере коты, чем люди. Я года три жил на тихой короткой улице, домов в 12–14. Все эти дома были построены гордостью Риги – архитектором Эйзенштейном, папой того самого Эйзенштейна, которого мы знаем по "Броненосцу Потемкину". Это такой закуток, она зажата между другими улицами. Машин там ездит мало, люди там живут тихие: либо дипломаты, либо алкоголики. Там все контрастно, но в то же время очень спокойно. Поэтому коты почувствовали, что это улица, которая принадлежит им. Практически у каждого кота там есть своя профессия. Именно там я стал различать котов по характерам, по лицам, буквально. Когда ты их видишь каждый день, встречаешь, они становятся твоими знакомыми. Так вот, у каждого кота там была своя профессия, каждый каким-то образом зарабатывал. Был, например, кот, который подкарауливал старушек, возвращающихся с рыбного рынка, падал перед ними на спину и начинал перекатываться. Старушки умилялись, охая и чуть ли не проливая слезы, доставали свою рыбку. Может быть, они даже ее уже специально несли именно для этого кота. Другой кот сидел возле входа в магазин, очень солидно, как будто он занял рабочий стол, и аккуратно ждал по нескольку часов неподвижно, пока кто-то из выходящих из магазина даст ему что-то. Коты, которые жили в домах, и коты, которые жили на улице: между ними существовал неразрешенный конфликт. Они думали: были ли счастливы голодные или кастрированные.
Андрей Левкин, писатель:
В городе Рига есть специальный район, старенький, он недалеко от железной дороги. Там просто великолепное место для того, чтобы было мерзко в какую-нибудь оттепель. Там домишки одно- и двухэтажные, рядом железная дорога, там живет какой-то совершенно непонятный народ, такие сизые все, качающиеся. Там летом тоже неплохо, но вот когда начинаются всякие оттепели и прочие гадости – вот это идеально. Там еще дровяное отопление, то есть дрова стоят во дворах. Кругом всякие ужасы советского быта, он там до сих пор таким остался, из чего следует, что он вовсе никакой не советский, а просто в таких районах всегда так бывает. Магазинчики, которые пахнут просто непонятно уже чем, видимо, мешковиной какой-то.
"Вообще, это даже красиво: какие-то постоянные сумерки, весной и осенью почти не бывает солнца, пейзажи центра города, особенно – неподалеку от канала – схожи с пейзажами многочисленных городских кладбищ, к которым в Латвии относятся с пиететом и художественно. На берегу канала стоит схожее с крематорием здание Национальной оперы, сходство усиливается громадной трубой неизвестного назначения рядом и статуей командора-композитора Калныньша через канал. И в этом мелком Стиксе давно уже не плавает вечная ранее стайка белых советских лебедей. Центральная часть Риги теперь как бы европейская: там не осталось практически ни одной лавочки-магазина-заведения, которые обслуживали бы обыденные нужды квартала (я уж и не знаю, где жители закупаются, на рынках, что ли?). Все первые этажи заняты фирменными лавками, чем центрее – тем более гордых названий. У них широкоформатные витрины, ослепительное холодное освещение, цветные глянцевые вещи внутри и – пустота". (Андрей Левкин, из рижской прозы)
Вадим Руднев, философ: Я помню даже визуально стеклянное здание, финское, окно из моего кабинета выходило прямо на старый город. Река Даугава, старый город – такая открытка. И я приходил туда просто, чтоб полюбоваться, так это было красиво. Эта западность сказывалась и в людях. Рижские, латышские русские и московские русские очень сильно отличались. Рижане были более сдержанными. Это особый субэтнос. В них нет московской византийскости. Я очень не сразу привык к этому, что в Москве говорят не то, что думают, и надо продираться, что человек имел в виду. В Риге этого совершенно нет. То есть говорится все прямым текстом (правда, многое при этом может не говориться). Русский рижанин– это, в общем, нечто очень симпатичное.
Вадим Руднев, философ: Рижское взморье для меня было примерно то же, что сейчас для богатого человека Канарские острова. Но только до этих Канарских островов было 25 минут на электричке. Это было совершенно удивительное пространство. На взморье можно двигаться только вперед или назад, то есть туда или обратно. Двигаться в сторону было некуда, потому что между железной дорогой и самим взморьем очень мало места. И поэтому, выйдя из электрички, человек шел просто по берегу моря. Шел долго-долго, пока ему не надоедало и он не заходил в какое-нибудь кафе. Это хождение вдоль чем-то было совершенно уникально. Оно создавало ментальную нагруженность, сильно медитативную. Эта вытянутость создавала длину мысли.
Борис Равдин, историк культуры:
Мы находимся на углу улицы, если говорить в старой традиции - Мариининской и Столбовой, в новой традиции это на углу улиц Чака и Стабу. Улица Чака названа в честь латышского поэта Александра Чака – кровного, коренного рижанина. И город – это его постоянный персонаж. Пересечение улиц – это улица Стабу, здесь раньше стоял столб, к которому приковывали нарушивших закон, чтобы каждый горожанин имел возможность предметно увидеть наказание. Все эти местные символы, их на самом деле не так много, но они постоянно обыгрываются или в литературе, или в беседах. Это такой код для рижанина, потому что не каждый живущий в Риге имеет право, обладает правом, достоин –называться рижанином. Это не просто место, это еще и культура.
"Я – плохой рижанин. До сегодняшнего дня – а я уже живу в Риге двадцать пять лет – я плохо запоминаю названия улиц, а теперь и имена людей, также я несведущ и в "объективной" истории города. Более того, места, в которых "я" был свидетелем каких-то событий, кажутся мне как будто из какого-то другого рассказа. Здесь в 1991 году стреляли. До этого на улицах были баррикады, за два года до этого я здесь лез через кусты, скрываясь от милиции, на этой скамейке я просидел всю ночь, вместе с другом пропивая потерянную любовь; здесь рано утром, когда встают дворники, я, словно кирпичи, нес шесть томов словаря... Ригу я знаю в той мере, в какой могу почти совсем не обращать на нее внимания. Это я говорю сейчас, а в городе "до того", в тот самый первый раз, когда я оказался в Риге сам по себе. Я немедленно заблудился в Старом городе, разыскивая радио, среди слушателей которого я вошел в число победителей конкурса "Широка страна моя родная". Бармен включает радио, там передают новости, он крутит ручку настройки. А потом, неудовлетворенный поисками, ставит звук почти на минимум. И это помогает вам слушать дальше". (Улдис Тиронс, философ, главный редактор журнала “Рижское время”)
Подписывайтесь на подкаст "Вавилон Москва"
