Иван Толстой: Михаил Дмитриевич Иванников – русский прозаик-эмигрант и при этом югославский кинооператор, один из основоположников сербского и югославского кинематографа и телевидения. Еще он известен как муж одной из самых одаренных поэтесс русского зарубежья Лидии Алексеевой.

Собственный путь Иванникова был странным. Он многое успел сделать, его отметили некоторые выдающиеся литературные современники, но в какую-то культурно-информационную щель он провалился, его сейчас крайне мало знают. У него были какие-то свои правила игры. Между прочим, один из его рассказов так и назывался – "Правила игры".

Я пригласил для сегодняшнего разговора специалиста по творчеству Иванникова преподавателя Таллинского университета Александра Данилевского. В чем драма судьбы Михаила Дмитриевича?

Александр Данилевский: У Алексея Михайловича Ремизова есть очень хорошая повесть – "Крестовые сестры". Там одна из крестовых сестер – это старуха вещая Акумовна и про нее говорится, что она жизнь провела "коло белого света катучим камнем". Как бы немножечко в стороне. Вроде бы, рядом, а особ стать какая-то. Вот мне кажется, что-то такое с Иванниковым случилось, он все время думает не о внешнем, а о внутреннем, его больше внутренние проблемы интересуют его собственные, его отношение к жизни. И он как-то этой жизни немного сторонился, всю жизнь, как мне представляется, немножечко "катучим камнем" около.

Как получилось? А бог его знает! Он все время был, как я понимаю, раздираем желанием участвовать в жизни и как-то замкнуться в себе. То он поступает в Сельскохозяйственную академию в Брно. Год не проучился – взял, ушел. Пошел подвижником в Ладомирово, нынешнее Закарпатье, принадлежавшее тогда Словакии, и там был послушником в монастыре при очень известном в ту пору архимандрите Виталии Максименко. Он служил рабочим, они там печатали, в пяти километрах от Ладомирова, Слово Божье. Это потом отобразилось в его повести "Дорога". И там тоже такая раздвоенная позиция: с одной стороны, верит – не верит в деятельность свою печатания Слова Божьего, и хочется ему назад уйти в актеры, в труляля профессию опять погрузиться. Вот все время раздираем противоречиями между внутренней жизнью и внешней и так на всем протяжении жизни.

Во время войны – кому война, а кому – мать родна – он идет и в немецкой фирме сотрудничает. В это время он уже один из самих известных кинооператоров в Королевстве сербов, хорватов и словенцев, уже оккупированном. Он становится кинооператором в немецкой фирме, снимает что-то. В 1944 году партизаны приходят, хватают его за шкирку и тащат в партизаны против его воли. Он идет и, странное дело, снимает самого Тито, то есть становится придворным кинооператором. И так – всю жизнь.

Потом становится дедушкой белградского телевидения. Вроде бы, с эмиграцией порвал практически все отношения, а женится на русской, на вдове поэта известного эмигрантского Алексея Дуракова. Он погиб героически. И потом, в 1965 году, что примечательно, советское правительство его наградило орденом Отечественной войны. По-видимому, не случайно, что-то вроде агента влияния. То же самое было в отношении Бориса Вильде сделано, я отсюда делаю такой вывод. Женится на русской эмигрантке и пишет все время в стол или через какие-то руки передает своей бывшей супруге, Лидии Алексеевой, в Штаты, чтобы там хоть что-то опубликовали. Вот все время двойственная позиция.

Всю жизнь мечтает отдохнуть, выйти на пенсию, чтобы пописать по-настоящему. А писал он, по-видимому, тяжело, трудно и себя не щадил в этом плане, копал. А наступило время пенсионное и заболел раком горла, и опять ничего не получилось. А что наработано было, так родственники, опасаясь инфекции (помните, как раньше относились к раку, непонятно, что это за болезнь), взяли все и сожгли. Ничего не осталось.

Иван Толстой: Было что-то в его корнях, в его воспитании, в его детстве, в семье, что заложило такой характер неуверенного в себе человека?

Александр Данилевский: Я думал на эту тему, но как-то ни к какому выводу не пришел. Его отец был довольно богатый скупщик зерна в городе Георгиевске на Северном Кавказе, зернопромышленник. Был у меня такой момент в жизни, когда я был в Белграде и встречался с Александром Михайловичем Иванниковым, сыном писателя, и он мне что помнил, что знал, рассказывал. И вот со слов тетки… Потому что отец его очень строил, школил, с ним строго обходился, там не было доверительности. А вот тетка рассказывала, что они жили очень зажиточно. И по этой стезе он должен был и пойти – его родители отдали в реальное училище, не в гимназию классическую, не латынь изучать и гуманитарные предметы, а технаря из него готовили. По-видимому, это не соответствовало его личным пристрастиям и он так и разрывался все время.

В 1920 году он с родителями эвакуировался через Батум в Константинополь, там поступил в русскую гимназию, называлась она Русская гимназия Всероссийского Союза городов, очень известная гимназия, она потом в Моравской Тршебове была расположена. Там учились многие яркие представители эмиграции, в том числе, насколько я понимаю, Марины Ивановны Цветаевой дочка, Анна Головина с бароном Штейгером. Гимназия была очень гуманитарно ориентированная, оттуда вышло очень много людей, которые потом писали или как-то баловались этим делом, старались в этом направлении двигаться. Его тянет сюда, а жизнь все время заставляет его идти в реальное училище, по пути реального отношения к жизни, технического. Все время противоречие между лириком и физиком.

Иван Толстой: А когда его первые опыты литературные стали появляться и что это было?

Александр Данилевский: Сначала он учился в Сельскохозяйственном институте в моравском городе Брно, потом год он провел послушником в православной обители Преподобного Иова Почаевского в деревне Ладомирово, в 1924-25 годах он учился на юридическом факультете Карлова университета в Праге. Это тот самый факультет, который появился в соответствии с решением чехословацкого правительства, так называемая Русская акция, когда позвали туда видных профессоров, бывших белогвардейцев, которые школу иногда не закончили, а кто-то высшее образование не получил. Вот все туда слетелись, там сложился культурный очаг, и не один, знаменитая литературная пражская группа "Скит поэтов", а направлял ее как куратор известный достоевист, литературовед и общественный деятель Альфред Людвигович Бем. Он курировал этих молодых людей, студентов, и оттуда вышло очень много ярких писателей и поэтов.

Василий Федоров, знаменитый писатель, Сергей Эмильевич Рафальский, талантливый поэт Алексей Эйснер, который потом вернется в Советский Союз, Василий Лебедев, Алла Головина, самая красивая поэтесса русского зарубежья первой волны, замечательная поэтесса. Одновременно вошел в литературный кружок "Далиборка" и стал сотрудничать с журналом "Своими путями", который там студенты издавали. Кстати, одним из редакторов этого журнала был Сергей Яковлевич Эфрон, муж Марины Ивановны Цветаевой, к которому она и приехала из Москвы. И там он опубликовал свои первые рассказы: "В степи", потом еще "Искус". Такое странное название получилось, что "Искус" Михаила И. – Михаила Иванникова. Но, должен заметить, что тексты эти довольно слабоватые, совершенно в них ничего не выдает будущего Иванникова, того, которой вошел в эту книжку, изданную в Питере Издательством имени Новикова, даже не включены туда эти ранние произведения, потому что абсолютно ничего общего нет. Тем не менее, такие были пробы пера.

Опять-таки, вроде стал членом "Скита поэтов", но долго не удержался и уехал в Белград. А у него там родители в это время уже прочно обосновались и тетка. Тоже там не закрепился, поехал в 1926 году в Париж и поступил не куда-нибудь, а в православный Богословский институт при Сергиевском подворье. Учился два года, так и не закончил, причем закончил потом уже, постфактум, говорил, что документы у него есть, в соответствии с которыми он все-таки получил это образование. Он очень долго учился, видать, пришлось ему уходить, остался без денег, приходилось работать маляром, в шорных каких-то мастерских…

По-видимому, тогда он там сошелся с Довидом Кнутом и с другими своими знакомыми. Опять ему что-то не понравилось, вот эта жизнь литературная, эта богемная жизнь в Париже, денег не было, взял и уехал опять в Белград. Там поучился в Богословском институте, тоже не закончил, тоже бросил. Вот такое, ни пришей, ни пристегни, все время как-то сбоку.

Иван Толстой: А когда же пошло литературное мастерство?

Александр Данилевский: Вот пошло оно у него где-то в конце 20-х годов. И я так понимаю, что первая вещь, которую он опубликовал, которой обратил на себя внимание, это его рассказик про кошечку, называется рассказ "Лорд", опубликован он был в парижской газете "Последние новости", левого центра газета, он с ней сотрудничал. И ему довольно быстро предали из Парижа, что на этот рассказ обратил внимание его кумир Иван Алексеевич Бунин. Он был просто несказанно счастлив. Судя по рассказам его приятельницы в ту пору, тоже известной поэтессы Екатерины Таубер, он носился с этой газетой, всем показывал, подпрыгивал и говорил: "Сам Бунин обратил на меня внимание!". А Бунин был его кумиром. Он, по-видимому, генетически принадлежал к этой линии – Пушкин, Толстой, Чехов, Бунин. А потом уже стал публиковаться в самом авторитетном журнале русского зарубежья в ту пору, между двумя войнами, это "Современные записки". С 1934 года он там. Вначале там появилась моя не самая любимая вещь, повесть "Сашка", а потом, попозже, уже "Авио-рассказ" и, в конце концов, повесть "Дорога" в двух номерах, самое зрелое в ту пору его произведение.

Как он туда попал? Он где-то в Югославии очень активно стал сотрудничать с разными литературными кружками. Там был такой любопытный кружок, он назывался первоначально "Книжный кружок имени Михаила Юрьевича Лермонтова", а потом просто "Книжный кружок". Вот он там подвязался, это непрерывное общение, обмен информацией, чтение своих произведений, обсуждение их с сотоварищами. Потом еще была группа "Литературная среда", там уже мы можем назвать известных людей, его товарищей. Это потом будут всемирно известные профессора-гуманитарии Илья Николаевич Голенищев-Кутузов, который потом вернется в Советский Союз, и среди стиховедов очень известный Кирилл Федорович Тарановский, который метрикой и ритмикой русского стиха занимался. Вот он с ними конкретно там сотрудничал, дружил. С 1935 года он стал членом Союза русских писателей и журналистов Югославии. Это уже официальное признание.

Но еще скажу, что признание как писателя стало приходить к нему с 1934 года, когда вышли эти несколько его вещей в "Современных записках". Очень на них авторитетные люди обратили внимание, это, прежде всего, Владислав Фелицианович Ходасевич, к которому сам Иванников, как он признавался в письме, тяготел. Затем, Георгий Викторович Адамович, которого Иванников недолюбливал, не был его сторонником, но чей отзыв был для него очень важен и приятен. А потом уже там и Бунин отозвался о "Дороге" с восторгом, и Марк Алданов, и Нина Николаевна Берберова прислала ему письмо, в котором признавала его дарование, и там пошел после этого обмен любезностями. Бицилли, знаменитый профессор, тоже отозвался об этих произведениях, что все это очень хорошо.

А потом уже у него в Югославии началось сотрудничество с газетой под названием "Русское дело" с подзаголовком "К молодой России". Он там стал журналюгой, то есть очень много писал. Правда, мне не довелось прочесть его публицистику, это совершено неизученный пласт, потому что недоступная газета, надо в Белград ехать и там надолго зависать. Но можно сказать, что он там выступал под лозунгом Партии младороссов – "Царь и Советы". И все время работал над литературными текстами. Мы просто можем понять, что они были опубликованы позже в "Новом Журнале", это тот, который подхватил эстафету от "Современных записок", в США издавался, в Нью-Йорке, и до сих пор издается. Вот там, кажется, были опубликованы вещи, создававшиеся в ту пору, но это было все-таки чуть-чуть попозже.

Иван Толстой: Александр Алексеевич, если бы вам сегодня предстояло быть рецензентом лучших вещей Иванникова, что бы вы написали в небольшой рецензии, что подчеркнули, на что упирали бы?

Александр Данилевский: Я бы упирал на то, на что упирал и упирает известный авторитетный исследователь творчества Владимира Владимировича Набокова Александр Алексеевич Долинин. Он в своей книжке, посвященной Набокову, проследил любопытную эволюцию набоковскую. Получается, что по складу Набоков – последователь классической пушкинской линии и как бы наследник модернистов. Авангард для него неприемлем, вызывает у него отторжение. Но по ходу дела ему пришлось как-то освоить и эстетику авангарда, и поэтику авангарда, и кое-что в этом перенять. И получился любопытный синтез постмодернистского с поставангардным.

Но как учила моя любимая учительница Зара Григорьевна Минц: "Самое интересное – на стыках". Вот у Иванникова то же самое, особенно в этом плане. Вот в показательной повести "Дорога" и показательном рассказе, опубликованном уже в 50-е годы, "Правила игры". В "Правилах игры" он изображает странного такого героя, а когда начинаешь задумываться, то там получается, что у него много очень разных прототипов реальных, в том числе Алексей Михайлович Ремизов. Человек, который, судя по откликам иванниковским, ему абсолютно чужд, во всяком случае не близкий – ни как человек, ни его поэтика, ни его эстетика, ни его мировоззрение. Но он попытался его как-то так воспроизвести, влезть в его шкуру, и она как бы к нему пристала. Он многое усвоил из ремизовской манеры, настолько, что от этого уже нельзя было отвязаться.

А потом уже его жизнь пошла с оглядкой на Набокова, которым он восхищался, довоенного Владимир Сирин и после войны уже Набокова. Чувствуется, что он все время на него оглядывается, берет у него лучшее, это и критики постоянно подчеркивали, но в то же время ему хочется сделать все иначе, по-своему. Если у Набокова больше пластичности и живописности, то Иванников немножечко другой, он не "глазатый", по ремизовской классификации, писатель (бывают либо "глазатые", либо "ушатые"), он "ушатый", ему важно как все звучит. И он вступает в творческую полемику с Набоковым. В частности, у него есть повестушка, одна из последних, "Искус", так вот там просто видно, что он полемизирует с Набоковым по-своему, предлагает вариант свой его "Короля, дамы, валета", берлинского романа, по-своему пытается все это преподнести. С другой оптикой, несколько иначе получается, очень любопытно, необычно.

А последний текст у него это "Чемпионат", это вообще вершина, синтез всего, и очень удачный синтез постмодернистского и поставангардного. На мой взгляд, самое удачное произведение, просто шедевр его творчества. Не один я так думаю, я сошлюсь на своих покойных учителей – Павла Семеновича Рейфмана, Ларису Ильиничну Вольперт. Михаил Леонович Гаспаров как-то меня отозвал в сторону и сказал, что ему очень это нравится, он хорошо знал Иванникова, очень им интересовался. Это даже получило отображение в его книжке "Записи и выписки". Кстати, вкупе с Набоковым: похож на Набокова, но не Набоков,– пишет Михаил Леонович.

Иван Толстой: Несколько слов хотя бы о самом всегда спорном периоде человека, о военных годах у Иванникова?

Александр Данилевский: Я так понимаю, красные ему были органически чужды, то есть с красными партизанами, с титовцами он не хотел иметь ничего общего, по-видимому, даже было предпочтительнее с немцами. Не быть коллаборантом, а выживать, надо было еще кормить супругу. Но, любопытная вещь: когда красные и титовцы стали брать верх, обретать страну, его жена Лидия Алексеевна Девель, известная как Лидия Алексеева, очень известная поэтесса первой и второй волн (слава богу, что очень долго жила и писала) выбрала для себя путь на Запад, она не захотела оставаться в титовской Югославии. А вот Иванников, которого против его воли в партизаны забрали и пришлось ему воевать с кинокамерой, он берет и остается в Югославии. По-видимому, он ее очень любил, а она в Австрии сидела в пересыльном лагере, по-видимому, звала его к себе и, при всей этой своей любви, он взял да и не поехал, а предпочел остаться. Я все это к тому, что для него внешнее все не так важно, важно то, что внутри, гармония между самим собой, важно с собой внутри договориться. По этой причине они расстались, для него это была жуткая трагедия, как и для нее. И, насколько я понял со слов Александра Михайловича, он на вдове Алексея Дуракова женился потом, по-видимому, не испытывая слишком горячих чувств.

Иван Толстой: Когда его жизнь поставила точку?

Александр Данилевский: Он умер в 64 года, в ноябре 1968 года от рака горла. Правда, он считал, что ему повезло, он перед этим съездил в Советский Союз, побывал в родных местах, побывал в Петербурге. Все это ему жутко не понравилось, единственное место, которое ему понравилось, – это пушкинская квартира на Мойке, он с трепетом туда сходил, к святыне прикоснулся и вернулся назад. И сказал не по Шульгину (мол, то же самое, но чуть-чуть похуже), он сказал, что на самом деле все значительно хуже, все не то. И как-то успокоился, решил, что правильный был его жизненный путь, что он ушел из страны. Сейчас бы ему творить, пенсия была, видимо, неплохая, он был известный кинооператор и телевизионщик, то есть можно было жить, и вот тут вот на него эта напасть – рак горла.

И есть фотография, Александр Михайлович мне показывал, где он в клинике с товарищами сидит с перевязанным горлом, и лицо обреченного человека, то есть он понимал, что не выкарабкается. А какие строил жизненные планы! Он хотел целиком отдаться писательству, и насмешка судьбы – ничего не получилось. Вот я думаю, это самый для него тяжелый момент.