Этот фрагмент из книги Марины Ефимовой прозвучал в эфире "Свободы" в конце второй декады апреля и оказался последним прижизненным: 25 числа она скоропостижно умерла. С Русской службой писателя и журналиста, жену философа и издателя Игоря Ефимова, связывали три десятилетия творчества.

Марина Ефимова: "...Ущербность старости идет гораздо больше от души, чем от тела: достаточно, мол, видели и слышали, не беда, если чувства притупились. Однако есть вещи, ради которых чувства неожиданно обретают вновь остроту, как у охотника, и проворство – как у пастуха, пересчитывающего своих овец...."

(Т. Манн. "Иосиф и его братья")

Когда безо всяких перемен в жизни у вас вдруг становится намного больше дел – значит, начинается старость. Привожу пример: почистить на ночь зубы. Раньше это было одно дело. И вдруг стало несколько: встать с кресла; потопать немного на месте, потирая колени; дойти до ванной; дотянуться до верхней полки... ну и так далее, понятно, да?..

Одних это повергает в депрессию, у других (вроде нашей героини Ирины Николаевны) вызывает энтузиазм первопроходства, подвигает на поиски новых, упрощенных вариантов. Ирина Николаевна звонит подруге и говорит: "Знаю новый, потрясающий набор упражнений". Подруга-пессимистка отвечает: "Нет у меня сил ни на какие упражнения". – "Да лёжа, лёжа!" – возбужденно кричит Ирина Николаевна.

Чтобы не менять стиля жизни, она практикует бригадные действия. Привожу пример: её муж – инженер-строитель на пенсии А.Д. (его так друзья называют – по первым буквам имени-отчества) – готов помогать ей в саду, но у А.Д. ревматоидный артрит, и он не может приседать, а у Ирины Николаевны мышечный спазм, и она не может наклоняться. И они выходят из положения так: А.Д. наклоняется, размахивается и бьёт в каменистую землю мотыгой, или киркой, или ледорубом – в общем, чем там убили Троцкого, – после чего Ирина Николаевна приседает и выскребает землю. Потом отдохнут минуты три, А.Д. снова как жахнет, и она опять выскребет, как мышь, раскуроченную им землю. Ну, и так далее, понятно, да? Коэффициент полезного действия, конечно, невелик, ну а зачем, собственно, пенсионерам полезность действия?

Есть в старости и положительные изменения, не нуждающиеся ни в каких усилиях. Привожу пример: у А.Д. сердце просто тает от любви к жене – с тех пор как другие женщины перестали обращать на него внимание. Кстати, случилось это неожиданно рано, по его представлениям – он только-только вышел на пенсию и чувствовал себя соколом. В это время с ними рядом поселилась другая иммигрантская пара – лет на двадцать моложе: московский художник с украинской женой Галочкой – хорошенькой, веселой певуньей, склонной к душевным разговорам. И сердце А.Д. встрепенулось (по выражению безжалостного сатирика – "как старая полковая лошадь при звуках трубы"). Не давая сердечному волнению затуманить стратегию, А.Д. начал осторожное наступление. Сначала заходил к соседям по вечерам, когда художник был дома, а после того, как его визиты сделались привычными, стал наносить их и днём, когда художник работал на пленере или мотался по нью-йоркским галереям. Влюбленность взбодрила артистизм А.Д., потускневший от недоиспользования. Он мило шутил с соседкой, делал наброски её портретов, удивлял парадоксальными мыслями, восхищал эрудицией (которой её не баловал художник) и изредка поражал каким-нибудь кратким, но смелым романтическим признанием. И сразу менял тему разговора, чтобы она могла пережить сказанное и внутренне подготовиться к его основному признанию – с далеко идущими, как он надеялся, последствиями. Сердце А.Д. переполняла нежность – иногда почти обморочной силы, но он держал себя в руках. К счастью.

Однажды, подойдя к дому художника, он услышал из открытого окна кухни веселый разговор:

– Ну, ты с ним поосторожней, – говорил, смеясь, художник. – Не обижай старика.

– Да ты что? – ласково возмутилась Галочка. – Я ж вижу, что он добрый дядька. Ничего, остудится помаленьку. Я тут к Ирине сходила, а то вдруг она сердится... ну как бы на чай, печенье принесла. И между прочим говорю: "Что ж вы к нам не заходите, Ирина Николаевна? Мы за вами соскучились. Вот А.Д. часто заглядывает на огонёк". Ирина так поморщилась чуток и говорит: "Знаю-знаю. Вы на него не сердитесь, Галочка... Он так рад заполучить талантливых, симпатичных соседей". Я говорю: "Да нет, что вы, с ним интересно!" Она говорит: "Ну и ладно тогда. А я зайду обязательно, украду у вас чего-нибудь из сада". У меня – прям камень с души.

А.Д. на цыпочках заспешил на улицу и долго там стоял, прислонясь к тёплому облезлому боку платана. Заходить к художнику он стал редко и постепенно потух, но все же его кольнула ревность, когда в день рождения Ирины Николаевны художник подарил ей очень недурной карандашный её портрет с надписью от него и от Галочки: "Дорогая Ирина! Мы вас любим".

В конце девяностых наши герои переселились из-под Нью-Йорка поближе к дочери, в городок П., в глухую провинцию той степени глухости, которая была им по карману. Россиян там никогда не видели. Была, правда, как позже выяснилось, одна экстравагантная молодая пара, но местные жители держали их за французов. Были еще две-три осатаневшие от американской глухомани "невесты", вывезенные из России местными домостроевцами, которых жестоко обмануло расхожее представление о послушности русских жён.

В поисках достойного женского общества А.Д. записался в Клуб чтения при местной библиотеке. Вообще-то на американок А.Д. давно махнул рукой. Однажды на интернациональной вечеринке он, еще в полном соку – не старше шестидесяти, – разлетелся к молодой женщине, и она полчаса увлеченно рассказывала ему о замечательном пенсионном плане на ее новом месте службы. А.Д. в саркастическом тоне рассказывал всем русским об этом случае, и все неприязненно изумлялись тому, что американки уже в двадцать с небольшим начинают думать о пенсии. Только Ирина Николаевна сказала: "А может, эта женщина просто искала тему, интересную для собеседника?" Язва!..

В Клубе чтения А.Д. удивился почти полному отсутствию мужчин. Сначала это его обрадовало, и он попробовал было царить – насколько ему позволял его английский. Но вскоре ему дали понять, что тут и без него есть кому царить. Амбиции дам-распорядительниц оказались воспаленными, их культурные критерии незыблемыми, а культура как таковая от городка П была так далеко, что некому было в этих критериях усомниться.

Клуб любителей чтения собирался в библиотечном зальце, окна которого выходили на кривой ряд прижатых друг к другу домиков – row houses – остатков рабочего городка из шахтерской, антрацитовой эпохи, ушедшей в прошлое. Глядя на домики и их обитателей, А.Д. подумал, что здешнее культурное общество, если оно вообще существует, таится в местах, недоступных ни клубным дамам, ни косноязычному иммигранту.

Оптимистка Ирина Николаевна осваивала антрацитовый городок по-своему. Она считала, что в любой точке мира можно найти что-нибудь достойное внимания. И нашла – улицу с индейским названием Махантонга, застроенную необычайно красивыми особняками без заметных признаков жизни. Улица была очень длинной и шла сверху вниз по пологому холму. В нижней, более бедной её части Ирина Николаевна заметила на высоком шесте ржавую и погнутую табличку, шепеляво оповещавшую особо любопытных прохожих, что в обтёрханном доме, рядом с которым стоит табличка, родился и жил до своих двадцати трёх лет писатель Джон О’Хара (с 1905 года по 1928-й). Ирина Николаевна стала взволнованно оглядываться, но поделиться волнением было не с кем.

На полках местной библиотеки нашлось много книг О’Хары, и Ирина Николаевна перечитала роман "Свидание в Самарре" с особым ощущением причастности к тому, что происходит на улицах придуманного автором городка Гиббсвилла. Милые библиотекарши, с которыми она разговорилась, сами книг О’Хары не читали, но открыли ей имя одного старого джентльмена – мистера Хиггса – банковского служащего, которого они назвали "O’Hara’s fan". Определение казалось смешным, потому что слово "fan" на русский переводится скорее как "болельщик", чем как "поклонник".

Ирина Николаевна легко нашла мистера Хиггса. Он оказался бодрым глубоким стариком – не простым служащим, а совладельцем банка (надо сказать, что банков в небольшом и явно небогатом городке было подозрительно много). Старик был рад заполучить еще одного "фэна" любимого писателя. Он объяснил Ирине Николаевне, что их город является безусловным прототипом выдуманного писателем Гиббсвилла, потом усадил ее в огромный (на вид времён О’Хары) автомобиль и провез вверх-вниз по всем холмам, на которых расположен, как Рим, городок П . Старик знал не только все местные достопримечательности, упомянутые в романе "Свидание в Самарре", но даже адреса героев; офис доктора, прототипом которого был отец писателя; а также здания бывшей масонской ложи и бывшего престижного клуба, где происходит несколько самых драматических сцен романа.

Ирина Николаевна была в восторге, а в конце экскурсии призналась банкиру, что её поражает облупленный дом О’Хары и захудалая табличка. Неужели город П так беден? Хиггс посмотрел вдаль и сказал загадочно:

– There is a lot of quiet money here (Здесь очень много тихих денег).

Ирина Николаевна не стала допытываться, что значит "тихие деньги", подумав, что финансовых деталей она всё равно не поймёт, а так – образ. Она только спросила:

– Тогда зачем город скрывает то единственное, чем он может гордиться?

– Почему ж единственное? – сказал Хиггс. – В нашем городе самая старая пивоварня в Соединенных Штатах. Ее посмотреть даже из Вашингтона приезжают, и из Нью-Йорка, а из Филадельфии – толпами... Мистер О’Хара изобразил наш город карикатурно, а тут ещё живут люди, которые знали его лично и которых он вывел в неприглядном виде. Они ему этого не простили. Он ведь умер сравнительно недавно – в 1970-м.

Мстительный, однако, городок.

Но вернёмся к А.Д. и к облюбованному им Клубу чтения.

Если не считать двух швейцарцев-скрипачей, занесенных в П шальным иммигрантским ветром, и маленького самодеятельного театра, арендующего помещения у церквей (которых в этом маленьком городке тоже было поразительно много), дамы – распорядительницы Клуба чтения были главными официально зарегистрированными носителями культуры и задавали тон. В обсуждении прочитанных книг позволялись только личные впечатления и собственные мысли. Сравнивать персонажей обсуждаемой книги можно было только со своими родственниками и знакомыми или с героями популярных кинофильмов. Упоминание других писателей (кроме автора обсуждаемой книги), цитирование мировой литературы и исторические экскурсы считались снобизмом и неуважением к остальным членам клуба.

Переизбыточно начитанный А.Д. примолк и сосредоточил внимание на романтических качествах любительниц чтения, которым всем было сильно за пятьдесят. Среди кандидаток были две-три подходящие женщины: миловидные, приветливые и затаённо-тихие, но А.Д., как последнее время с ним иногда случалось, преувеличил свои теперешние возможности и выбрал даму яркую, самоуверенную и, судя по всему, богатую. Она была так откровенно возмущена его пассами, что однажды привела на заседание Клуба молодого коренастого малого, подвела к А.Д. и громко сказала: "Познакомьтесь, это мой бойфренд".

И А.Д. сдался. Но без особой горечи. Старческую застылость ему согревала нежная привязанность к жене, да временами горячее волнение любовных воспоминаний. Перебирая их в памяти, он преисполнялся благодарности судьбе за свою разнообразную и богатую чувствами жизнь, и однажды ему даже захотелось как-то эту благодарность выразить. Он начал письмо старому приятелю, в котором написал: "Я любил многих женщин, и, не поверишь, именно эти мои романы сделали наш с Ирой брак таким счастливым и долгим. Потому что он никогда не был мне в тягость, никогда не был тюрьмой и ловушкой. Я страшно благодарен судьбе за такой щедрый дар"... Этого письма А.Д., на что-то отвлекшись, не закончил, и оно завалялось среди бумаг на его столе.

Так бы всё и шло тихо-мирно куда положено, если бы не внезапный зигзаг в жизни двух стариков.

А.Д. стал замечать неприятные перемены в отношении к нему Ирины Николаевны. Обычно веселая и невнимательная к мелочам, она стала неуёмно саркастичной. По её реакциям получалось, что всё, что он делал, было сделано или плохо, или поздно, или руководствуясь низкими побуждениями эгоизма и жадности. А.Д. недоумевал, расстраивался, обижался и наконец сорвался, когда Ирина Николаевна, увидев букет, купленный им на день рождения соседки, сказала:

– Эти цветы были на дешевой распродаже? Или ты подобрал уже выброшенные?

И он закричал:

– Господи, ну чем я заслужил эту постоянную враждебность?!

И добавил неожиданно для себя дрогнувшим голосом:

– Неужели меня уж совсем не за что любить?

И Ирина Николаевна вдруг сказала с расстановкой:

– Лю-бить?! Лю-бовь?!.. А я думала, что когда мы поженились, любовь уже кончилась.

В её циничных словах мелькнуло что-то знакомое, небось цитата, но А.Д. был так обескуражен, что не задержал на этом внимания. "Что вдруг?! – недоумевал он про себя. – После почти 50 лет брака ни с того ни с сего сказать (да еще с таким подчёркнутым значением) чушь, обесценивающую все эти годы, не омраченные ни разводом, ни скандалами, ни даже охлаждением чувств?!.. Почему?!"

Ирина Николаевна была, как ему показалось, и сама немного смущена своими словами, на некоторое время выпады против А.Д. прекратились, и он даже разнежился, стал привозить ей из супермаркета цветы (купленные, и правда, на распродаже, но вполне свежие).

Однажды в доме были добравшиеся до них из Нью-Йорка гости, и приятельница, рассказывая чью-то романтическую (как дамы любят) историю, сказала: "Он был любовью ее жизни", и добавила, обращаясь к Ирине Николаевне: "Ну прямо как у тебя с А.Д". Ирина вдруг расхохоталась и воскликнула: "Любовь всей жизни?! Да он мой крест всей жизни!" И гости посмеялись этой грубоватой шутке, позволительной супругам накануне золотой свадьбы. Но у А.Д. ком застрял в горле.

Иногда после какого-нибудь очередного проявления явной враждебности жены он не выдерживал, уходил в свою комнату и там сидел, сгорбившись, на постели, не в силах сдержать слезы. Раза два в такие минуты Ирина Николаевна к нему заходила, садилась рядом и молча поглаживала его по спине, как врач, который сочувствует пациенту, но не в силах изменить его трагический диагноз.

А.Д. уже боялся гостей, потому что обидные замечания вырывались у жены чаще всего именно на людях. Но сидеть без общества, вдвоем, было еще хуже. И опять были гости, и кто-то за столом, ахнув, вспомнил последнюю новость – у общего знакомого, такого же старого, как вся компания, вдруг обнаружился взрослый сын – плод давнего романа, про который он напрочь забыл. Сын оказался из новых бизнесменов – богатым, щедрым и жаждущим общения с отцом. Ирина Николаевна была в восторге от этой истории и убежденно повторяла:

– Какой подарок к старости! Какое дивное наполнение пустого брака. Слушай, А.Д., у тебя случайно нет на стороне одного-двух сынишек?

Опять все смеялись, и опять А.Д. сидел ночью в постели, а в ушах у него горестно звучал этот "пустой брак". И тут он вспомнил про свое письмо к приятелю. Там была фраза: "Я любил многих женщин..." Жена, прибираясь, вполне могла найти письмо и прочесть. Но почему такая реакция?.. Ирина еще в молодости знала кое о каких романах мужа, во всяком случае, о двух самых трепетных. У супругов было тогда тяжелое объяснение, но к тому времени их жизни уже так неразрывно сплелись вместе, что семейная драма постепенно рассосалась сама собой. Ирина не была обделена вниманием мужчин, и А.Д. следил с тревогой и надеждой, как она с помощью поклонников и друзей выздоравливала после ссоры – долго, с повторными вспышками, словно после тяжелой болезни.

Он жалел тогда, что не мог в объяснениях с женой привести ей самый убедительный аргумент, доказывающий его неизменную любовь к ней. Дело в том, что А.Д. просто физически не мог завести ни одного романа, если не был уверен, что всё хорошо в их отношениях с Ириной. Если она охладевала к нему или сердилась на него, он терял способность влюбляться. Только почувствовав, что всё снова в порядке, его сердце освобождалось для новых любовных волнений. Неужели нынешнее старческое признание в любвеобилии, канувшем в далёкое прошлое и мельком упомянутое в письме к приятелю, могло так её разъярить?

Весной А.Д. упал и подвернул ногу. Узнав, что это не перелом, а сильное растяжение связок, А.Д. обрадовался, но врач-ортопед обиженно сказал:

– Почему все думают, что кости важнее связок?

И решительно прописал трехнедельный покой и костыли.

Ирина Николаевна давно не водила машину, но подружилась с несколькими соседями в их дремучем городке, и там часто находился охотник свозить ее в магазин или просто покатать. Она выискивала в округе выставки, концерты или блошиные рынки и исчезала с кем-нибудь из соседей на целый день. И А.Д. с горечью замечал, насколько она теперь веселее и дружелюбней с этими абсолютно чужими иностранцами, чем с ним.

Однажды в такой одинокий день А.Д., оторвавшись от халтурки, которую делал для бывшего коллеги, подковылял на костылях к окну и увидел за заборчиком соседку-американку – толстую молодую блондинку, которая по-деревенски, кверху задом, полола свою единственную грядку – с гурманскими душистыми травками. И вдруг перед (как говорится) "мысленным взором" А.Д. появился, словно кадр из старого фильма, дощатый стол под яблоней на подленинградской даче; огромная компания; хорошенькая маленькая блондинка-хозяйка, с которой они весь этот день неудержимо тянулись друг к другу; веселая, ничего не замечающая Ирина, и кто-то из незнакомых гостей спрашивает у него: "Мне сказали, что вы с Ирой женились по большой любви. Это правда?", и А.Д. громко отвечает: "Что вы!.. Когда мы поженились, любовь уже кончилась!" И он видит ясно, словно это было вчера, как все хохочут (потому, наверное, что в этой шутке есть почти для всех маленькая доля правды) и молодая Ирина беспечно хохочет вместе со всеми.

Так вот почему эти слова показались ему знакомыми!.. Он сам их сказал, только лет 40 назад. И тут всполошившаяся память стала возвращать А.Д. один за другим забытые эпизоды их жизни с Ириной Николаевной:

Чужая свадьба, странная, без белого платья, просто в квартире, – женщины, от которой год назад некрасиво ушел муж, друг А.Д. (просто сбежал, оставив письмо ей и пятилетней дочке). И вот теперь ее свадьба – со скромным красавцем, невесть откуда взявшимся. Гости (все давно женатые) радуются за нее, но и завидуют, и недоумевают. И пожилая мать невесты, сияя от счастья, говорит им с Ириной: "Представляете, они сто лет работали вместе. Он говорит, что она – любовь всей его жизни!" И Ирина шутя (но всё равно рискованно) спрашивает А.Д.: "А я? Я – любовь всей твоей жизни?" И он, к страшному смущению их пожилой собеседницы, отвечает: "Ты – крест всей моей жизни!" А.Д., как ни напрягает память, не может вспомнить, почему он так сказал: может, от зависти к новой любви, так внезапно украсившей чью-то чужую жизнь, а, может, от раздражения на Иринин вопрос – с напрашивающимся ответом. Нет, нет, что-то было ещё... Конечно. Он уже знал, что жена страдает от его измен, и ему казалось, что этим своим страданием она его шантажирует – потому что кто же хочет причинять боль, кто хочет быть злодеем? Именно что в ловушке он себя тогда чувствовал, и негодовал, и искал выход. Боже, как давно это было...

И тут возмущенная, горчайшая обида охватила всё существо А.Д. Вот, значит, что: она взялась цитировать его проговорки полувековой давности. Все эти годы она, выходит, копила обиды – вместо того чтобы копить воспоминания о стольких моментах счастья и нежности в их совместной жизни... И А.Д. взволнованно провел в уме инвентаризацию, правда, иногда уже немного путая моменты счастья и нежности с женой и моменты счастья и нежности с другими женщинами. Поковыляв по комнате и немного успокоившись, А.Д. составил в уме вдохновенную речь – о том, что должно же к старости накопиться у человека достаточно мудрости, чтобы простить и забыть пустяковые, сгоряча нанесенные обиды, чтобы переосмыслить собственные молодые реакции, слова и поступки. Если после десятилетий брака ничто не развело их, то какое значение имеют столь естественные, столь простительные порывы и страсти молодости? Жизнь перечеркнула их, предпочтя стойкую любовь пылким влюбленностям. Зачем же терзать друг друга попусту?

Когда жена, нагруженная покупками, вошла в кухню, А.Д. уже помнил речь наизусть и несколько раз повторил ее про себя. Взглянув внимательно на его взволнованное лицо, Ирина Николаевна сказала на ходу:

– Мать честная! Неужели снова упал?

– Да нет, – сказал А.Д. – Я только хотел...

И, вдруг, вспомнил, что выражение "пустой брак" тоже было его "проговоркой" – даже точно знал когда – 35 лет назад! (Их младшей дочери – 34 года.) Именно так, не подумав, он обосновал тогда Ирине свою идею завести второго ребенка, но, увидев ее лицо, спохватился и как-то довольно находчиво вывернулся. Да он, и правда, совсем не имел тогда в виду, что их брак с Ириной – пустой. Опустошенным в тот момент было его сердце. Даже на секунду вынырнула из тумана разбавленная временем горечь из-за разбитой вдребезги любви к ироничной московской интеллектуалке – любви, не просто отвергнутой, но ещё и как-то болезненно пристыженной.

И тут А.Д. впервые ощутил с холодком тревоги в сердце, что, может быть, Иринин брак был далеко не таким счастливым, как его собственный. И когда жена раскладывала на столе покупки, он подошел к ней сзади, уже неуклюже (с отвычки) обнял ее и, опустив заготовленную речь, сказал взволнованно:

– Я только хотел признаться в моей пожизненной любви к тебе.

P.S.

В 2003 году на главной улице городка П, у здания банка появился новенький памятник – писателю Джону О’Хара. Через несколько дней, увидев у памятника Ирину Николаевну, из банка вышел сияющий мистер Хиггс. Ирина Николаевна поздравила его и спросила, что изменило отношение жителей к обидевшему их писателю. Мистер Хиггс вежливо стёр с лица улыбку и сказал тихо:

– Умер последний человек, который лично знал О’Хару.

Вообще в городке П всего два памятника. Со вторым – старым, постройки 1855 года – Ирину Николаевну познакомила дочь. Однажды вечером она показала матери не очень заметную на лесистом холме над городом белую нескладную статую – памятник, как она считала, основателю городка Джону Потту. Белая мужская фигура стояла, чуть наклонившись вперед, с согнутой в локте рукой и со странным хвостиком – вероятно, фалдами фрака. Ирина Николаевна заметила, что фигура напоминает трактирного полового. Дочь, считавшая себя старожилом этих мест, сказала укоризненно: "Послушай, Зин, не трогай шурина". С тех пор иначе как "шурином" они эту статую не называли. Только недавно Ирина Николаевна удосужилась заглянуть в интернет и выяснить, что это памятник не основателю городка, а Генри Клэю – политическому деятелю первой половины 19-го века, сенатору от штата Кентукки. Клэй был не очень удачливым политиком – он три раза баллотировался в президенты и три раза проигрывал другим кандидатам. К городку П он не имел ни малейшего отношения. Ирине Николаевне стоило немалого труда разобраться, почему его памятник поставлен именно здесь. Оказалось, Клэй провел через Конгресс протекционистский закон об увеличении пошлин на ввоз в страну угля и железа. И два местных магната – угольный и железный – отблагодарили сенатора памятником. Чугунный, выкрашенный в белый цвет Генри Клэй весом 30 тонн и высотой 5 метров стоит на пятнадцатиметровой колонне, да еще на высоком холме. Это один из самых огромных политических памятников на континенте – одному из самых неудачливых политиков в одном из самых малоизвестных городков Америки.