«Кто-то пролетел над гнездом кукушки». Соединенные Штаты Америки, год 1975. Длительность 02:11. 2-й фильм в истории Голливуда, получивший 5 главных «Оскаров».
Режиссер Милош Форман. Автор сценария: Милош Форман, Лоренс Хобен, Бо Голдман по одноименному роману Кена Кизи. Операторы: Хаскелл Векслер, Билл Батлер и Уильям Фрейкер. В главных ролях: Джек Николсон, Луиза Флетчер, Брэд Дуриф, Дэнни Де Вито, Кристофер Ллойд, Уилл Сэмпсон. Музыка Джек Ницше. Продюсеры: Саул Зейнц и Майкл Дуглас. Дистрибьютор United Artists.
Сергей Юренен: На горизонте лесистые холмы. Мужской корпус государственной психиатрической больницы штата Орегон.
Пациенты-хроники и «тяжелые случаи»: Билли Бибит, Мартини, Хардинг, Чесвик, гигант-полуиндеец по кличке Вождь Бромден получают утренние дозы медикаментов. Единственная форма смеха здесь — официальной улыбки. И в этот дисциплинарный микромир, руководимый старшей сестрой Рэтчет и её подручными-санитарами, привозят нового пациента в наручниках.
Актёр Джек Николсон в грубых рабочих ботинках, джинсах, куртке, на голове — мотоциклетная вязаная шапочка. В кабинете директора отделения мы знакомимся с его героем — Рэндл Патрик Макмерфи. Освобождён от отбывания исправительных работ на пендлтонской ферме для установки диагноза и возможного излечения.
Те, кто читал книгу Кизи, помнят, конечно, полную историю подвигов Макмерфи.
Не женат, 38 лет. Крест «За заслуги» во время Корейской войны- за организацию побега из коммунистического концлагеря. Из армии уволен за неподчинение. Серия уличных инцидентов, драк по барам и задержание за пьянство, оскорбление личности, нарушение порядка, пристрастие к азартным играм и даже за манеру курить сигареты в вызывающей форме. Один арест за изнасилование. «Изнасилование?» — поднимает глаза доктор. "Юридически доказано. Девочки" - вставляет старшая сестраю «Этого пришить мне не смогли», — опровергает Макмерфи. — «Заявление она не подавала». — «Ребёнку 15 лет?» — «Док, она сказала, что ей 18 и было это с её полного согласия». — «Осмотр судебного врача показал проникновение, множественное проникновение». — «Причём согласие было настолько полным, — говорит Макмерфи, — что потом мне пришлось зашивать свои штаны».
Психиатрической предыстории у него не было, но Макмерфи не без юродивости настаивает на том, что он «с приветом». Во всяком случае, на исправительной ферме ему поставили диагноз: «Постоянные взрывы эмоций, предполагающие возможный диагноз психопат».
«Психопат, как мне объяснили, это значит, что я дерусь и, прошу прощения мне леди как он называл, проявляю повышенное рвение в моих сексуальных отношениях». Доктор: «Это очень серьёзно, мы будем вас лечить». — «Готов сотрудничать с врачами на все 100%, док».
Упростив Кизи (поклонники романа его даже упрекали в вульгаризации), Форман сохранил портрет нонконформиста без тормозов, героя контркультуры битников и хиппи, поколения 60-х.
У нас на линии Нью-Йорк и Вашингтон. По видеосвязи заведующий отделом кино библиотеки конгресса США, Дэвид Паркер
- Профессор Паркер, как восприняли в Америке появление этого фильма?
Знаете, что любопытно, что когда фильм вышел на экраны, многие восприняли его поначалу устаревшим. Он поставлен был по роману, написанному в 1962-м, который стал популярен в 60-е, и фильм Формана, несмотря на то, что это был уже 1975 год, вновь напомнил о ценностях 60-х. Но к тому времени это уже была не новость.
К тому времени мы уже знали и о Пражской весне, и о психушках, куда сажали инакомыслящих, и первая реакция у многих моих коллег после просмотра картины была однозначная: «А причём тут Америка?» Уж больно явно прослеживались параллели с тоталитарным обществом.
Сейчас мало кто помнит, но существовала бродвейская версия романа Кизи, которая и легла в основу фильма «Полет над гнездом кукушки». Однако бродвейская постановка, хотя в ней и были заняты многие актёры, игравшие в фильме, даже намёка не имела на тот успех, который сопутствовал картине Милоша Формана.
Казалось бы, тот же материал, те же актеры, но спектакль давно забыли. А фильм теперь все чаще называют шедевром мировой киноклассики. Он не устаревает. Проблема, поднятая Форманом, вне времени. Это не Пражская весна, не реакция молодёжной контркультуры 60-х, не бунт на пустом месте, как поначалу восприняли эту картину некоторые кинокритики. Это конфликт вечный, как мир: взаимоотношения личности и общества с его правилами, установками.
Такой фильм мог быть поставлен когда угодно — в 30-e, 40-e, 50-e, 60-e годы. Да, это бунт, но не на пустом месте. Я помню, как один рецензент «Нью-Йорк Таймс» сказал, что Макмерфи — это, конечно, нонконформист. И это именно то, что так пришлось по душе американцам. Американцам, которые, и вот это как раз очень любопытно, в очень большой степени сами являются конформистами. На меня эта мысль известного рецензента произвела тогда сильное впечатление, потому что это действительно так.
В большинстве своём мы не любим нонконформистов в реальной жизни, но в книгах, фильмах они вызывают у нас восхищение. «Полет над гнездом кукушки» в притчевой форме повествует о конфликте между свободной личностью и репрессивным обществом, а мастерство, с которым Милош Форман раскрывает всю сложность и неоднозначность таких понятий, как конформизм и нонконформизм, плюс блистательная игра всех без исключения актёров этого фильма, обеспечили ему успех у зрителей во всём мире. Я думаю, в будущем, через 50, 60 лет, он будет смотреться с таким же интересом, как вчера и сегодня.
Сергей Юренен: Терапевтическое сообщество «тяжелых случаев» на сеансе групповой терапии. Попытка коллективного обсуждения случая Хардинга — патологической ревности пациента к молодой жене с незаурядными формами приводят Хардинга к истерике.
Макмерфи сзади демонстративно тасует колоду карт. Его персональная война со старшей сестрой Рэтчет инстинктивна и эгоистична, но вскоре он, организатор побега из северокорейского концлагеря, проникается чувством ответственности за сотоварищей и особенно за Вождя Бромдена, который в виде протеста против условий психиатрического корпуса симулирует полную глухонемоту и тупость. В свободное время Макмерфи учит его играть в баскетбол. Старая индейская игра. Мяч в корзину. Клади его в корзину. Безуспешно. Но в один прекрасный день он машинально суёт Вождю пластинку жвачки и получает от него вполне разумный ответ — слова благодарности.
One flew east,
One flew west,
And one flew over the cuckoo's nest
Кто-то улетел на Запад, кто-то на восток, а кто-то пролетел над гнездом кукушки. Эти слова детской считалки — эпиграф романа американского писателя Кена Кизи — альтернативной классики 60-х. Снятый по книге с бюджетом в 4 миллиона долларов, фильм Формана с мирового проката принес доход в 280 миллионов. Не впадая в мистику, можно сказать, сама Судьба выбрала для этой экранизации Формана, потерявшего мать в Освенциме, отца в Бухенвальде и познавшего тоталитарный мир во всех его формах.
В автобиографической книге «Круговорот», недавно опубликованной по-русски в журнале «Иностранная литература», Форман рассказал, что впервые проектом картины по роману Кизи его пытался заинтересовать заокеанский гость — актёр Кирк Дуглас ещё в 1965 году на приёме в посольстве. Вернувшись в Америку, Дуглас-старший послал в Прагу роман, который к Форману не дошел. В порядке борьбы с его судьбой, «Кукушку» перехватили в Праге на таможне бойцы идеологического фронта.
В Америке поклонником романа был и Джек Николсон, страстно желавший приобрести право экранизации.
Кирк Дуглас перебежал ему дорогу, но никого не сумел заинтересовать в Америке и передал эти права сыну, Майклу Дугласу. Почти через 10 лет в нью-йоркском отеле «Челси» иммигрант Форман получил из Калифорнии роман и пришёл в восторг.
Это он решил, что главную роль должен играть именно и только герой «Беспечного ездока» Николсон. Настоял на этом, несмотря на увеличение бюджета фильма в 2 раза, и в ожидании, когда сверхзвезда освободится от ранее взятых обязательств, полгода провёл в государственной больнице штата Орегон, изучая натуру и массовку.
Недавно шестидесятитрехлетний Милош Форман побывал в Праге, где - одна из 3 пробившихся к нему чешских журналистов - с ним встретилась наша коллега Нелли Павласкова.
- В 1989 году Милош Форман часто заглядывал в Прагу и на Карловарский кинофестиваль. Или просто повидаться с друзьями и семьёй — близнецами Петром и Матеем, а теперь уже и с внучкой. В октябре этого года он приехал на открытие фестиваля «Да здравствует Форман!», на котором были показаны все его фильмы — и чешские, и американские. В Прагу Форман прилетел из Соединенных Штатов вместе со своим старым другом Вацлавом Гавелом на президентском самолете. Гавел возвращался из Нью-Йорка с празднования пятидесятилетия Организации Объединенных Наций. В Праге Форман оказался в числе 50 чешских граждан, награжденных высокими государственными наградами. Это были первые новые ордена и медали Чешской республики после распада Чехословакии.
Ретроспектива фестиваля «Да здравствует Форман!» началась с картины «Полет над гнездом кукушки». Режиссер заявил, что каждый свой фильм в Соединённых Штатах он снимал для людей в Чехии.
Растроганный вниманием публики, буквально ломившейся на все его фильмы, Форман на открытии дал волю чувствам.
- Я скажу сейчас то, в чем никогда бы не признался в молодости. Я благодарен судьбе за то, что родился в Чехии, что был воспитан на книгах Гашека, Чапека, Вереха, что читал Кундеру, Гавела, Шкворецкого. Я всегда вспоминал в Америке, как мы в Чехословакии сидели за зарешёченной границей и как нам хотелось вырваться на волю, не убегать насовсем, а только посмотреть на мир.
Во всех фильмах Милоша Формана одна сквозная тема — рывок к свободе, конфликт свободолюбивого индивидуума с властью, с любой властью, то ли старшего поколения, как это было в раннем фильме «Любовь одной блондинки», то ли с властью старшей сестры, читай — большого брата, в запрещенном в тогдашней Чехословакии фильме «Полет над гнездом кукушки».
В 70-е годы мы ездили в Венгрию, чтобы посмотреть этот фильм. «Почему для открытия своей ретроспективы в Праге вы выбрали «Кукушку»?» — спросила я режиссера.
- Потому что это очень чешский фильм.
«Полет над гнездом кукушки» оказался в числе 20 лучших фильмов столетия по результатам конкурса, проведённого русской службой Радио Свобода. И насколько мне известно, ещё в 70-е годы у российской творческой интеллигенции фильм был культовым.
— Для меня этот фильм был чешским, но как я обнаружил, его понимают и в других местах — повсюду, что меня, естественно, радует. Это фильм о самой большой дилемме, которую человечество должно было решать с самого начала своего возникновения. Человек не может жить один без других людей, но как только собирается больше 3 человек, начинается создание каких-то институтов, организаций, чтобы помогать человеку жить. Но проблема в том, что очень скоро эти институты начинают вести себя плохо.А мы ведь сами оплачивают их существование. Будь это правительство, или школа, армия или политическая партия, они очень скоро начинают вести себя как диктаторы, начинают диктовать нам условия, будто бы мы принадлежим им, а не они нам. Как будто они нам платят жалованье за наше послушание, а не мы им зарплату за то, чтобы они нам служили.
Именно такие чувства владели вами, когда вы вырвались в свободный мир? — Мне казалось, что этот фильм о том, что вы оставили позади, фильм о непокоренности?
— Фильм именно об этом: мы свободно выбираем какой-то институт, чтобы он нам помогал, но потом чувствуем себя обманутыми, подведенными этим институтом, так как он начинает нами командовать. И, конечно, это немедленно вызывает у меня потребность свободы, освобождения.
Каким институтом вы чувствовали себя обманутым?
— Где? Здесь? Ну той крутостью системы, жестокостью этой коммунистической системы. Я их упрекаю не за то, что они носились с теми или иными идеями, но я упрекаю их за то, что они запрещали другие идеи и мысли. Они говорили о свободе и кричали, что у нас здесь самое свободное общество. Для кого свободное? Для них! Свобода — это хитрая штука, скажу вам. Они думали, что свобода — это то, что для них приятно. А для приятных мыслей свобода не нужна. Свободу нужна неприятным идеям. А в те времена, если кто-то что-то сказал, что не нравилось господину президенту Новотному или господину Сталину, то головы слетали с плеч, а это, по моему мнению, и есть обман. Меня обманывали.
А какими глазами Вы смотрите теперь на свои ранние фильмы?
— Видите ли, я уже не могу судить, получились ли у меня эти фильмы или нет, по той простой причине, что я знаю, как будет развиваться действие после того или иного кадра. Этот момент чрезвычайно важен для зрительского восприятия. Момент неожиданности, сюрприза. При повторном просмотре это ощущение теряется, но по мере старения клетки моей памяти начинают отмирать. Поэтому я надеюсь, что если какой-нибудь фильм я не буду смотреть 10, 15 лет, то так основательно его забуду, что наконец-то его увижу.
Сергей Юренен: Музыку картине написал Джек Ницше. В своей книге Форман рассказывает, как «в назначенный день я увидел из окна Джека Ницше, он приехал на такси в сопровождении старика, который нёс большой чемодан. Мы одновременно подошли к студии звукозаписи. Джек взглянул на армию музыкантов, ожидавших его, покачал головой и велел всему оркестру идти по домам». — «Джек, послушай, я не уверен, что тебе никто не нужен», — спросил я. — «Уверен», — старик открыл свой чемодан и стал доставать оттуда стаканы разной высоты, толщины и ширины, и расставлять их на столе. — «Кое-что мне всё-таки нужно, Милош». — Внезапно сказал Ницше. — «Немного воды».
Мы принесли ведро воды, и старик разлил ее по стаканам, тщательно проверяя уровень. После этого он вытер стол и был готов к работе. Он тер пальцами края стаканов, извлекая странные, полные грусти звуки из воды и стекла. От этих звуков волосы вставали дыбом. Позже Джек добавил несколько более традиционных эпизодов, а также куски, сыгранные на пиле и на других импровизированных инструментах, но основная часть музыкального сопровождения была записана именно в это утро только стариком и его оркестром, умещавшимся в чемодане».
Старшая сестра Рэтчет запрещает пациентам смотреть страстно ожидаемый ими бейсбол по телевизору.
Поскольку формальное терапевтическое сообщество создано на демократических основах, Макмерфи настаивает на голосовании. Несмело поднимаются руки «за», и вот их большинство за бейсбол, но остальные пациенты — лежачие, и на этом основании Рэтчет отказывается включить телевизор.
Макмерфи (Николсон) садится в кресло перед «ящиком» и начинает импровизировать телекомментарии. Его обступают товарищи, отражаясь в мёртвом экране.
Радостное единение «тяжёлых случаев» в первом открытом протесте против старшей сестры, варианте большого брата, который, похоже, разошёлся с образом женщины в России.
Из Москвы киновед Нина Цыркун:
«Роман Кина Кизи был опубликован в «Новом мире» под названием «Над кукушкиным гнездом» в 1987 году. И тогда же выпустили на экраны фильм Формана. Ему дали прокатное название «Полет над гнездом кукушки». «Полету», к сожалению, в нашем прокате не повезло. Фильм опоздал на 12 лет и угодил прямо к началу эпохи гласности, когда на нас обрушилась лавина задержанной литературой и задержанного кино. Только что, например, состоялась всесоюзная премьера «Покаяния» Тенгиза Абуладзе, и «Кукушка» как бы попала в тень этого всенародного события.
Причём нельзя сказать, что прокатчики не пытались донести «Полет» до широких зрительских масс. Напротив, фильм шёл первым экраном, и копий было оттиражировано 700 с лишним. Это немногим меньше, чем у «Покаяния». По всем признакам, «Полет» был обречен стать культовым фильмом. Он так замечательно отвечал социальному запросу: метафорический — страна как дурдом, и буквально — страна карательной психиатрии. И тем не менее успех фильма оказался весьма скромным.
По результатам проката он даже не вошёл в верхнюю двадцатку, хотя читатели «Советского экрана», например, отметили его в своей ежегодной анкете. Неуспех фильма среди широкого зрителя можно списать, конечно, на нашу тогдашнюю зачарованность собственным прошлым. Можно отметить ещё и то, что само безумие было культурно-эстетической доминантой 70-х, когда, собственно, и снимался фильм, а к концу 80-х проблема как бы исчерпалась. Но к этому, мне кажется, можно добавить ещё вот что: советское, как и постсоветское общество, патриархальное по своему устройству, в сфере представлений, обладает целым рядом табу, связанных с изображением женщины. Ни при какой погоде нельзя, например, громко заявлять о женской нетерпимости, агрессивности, стремлений к нивелированию. И контрпримеры здесь лишь подтверждают правила. Кстати, тоталитаризм у нас до сих пор связывается с фигурой вождя-отца, ну или кучкой мелких вождей, а тут на экране возникает фигура не просто бытовой стервы, а натуральной самодурки-деспотички-диктаторши. Причём мужчины-врачи, которые как бы должны быть главнее её, на самом деле рядом с ней просто марионетки, которые пляшут под её дудку. Однако же это совершенно выпадало из общих представлений о женщине в российской среде. Женщина в сфере воображаемого у нас всегда существо справедливое, доброжелательное, гасящее мужскую агрессивность. Женщины всегда на самом же деле выступали самыми правоверными агентами государства и, таким образом, тоталитаризма. Жизнь каждого, начиная с рождения, прямо в руки акушерки и вплоть до того момента, когда женщина в ЗАГСе выпишет Свидетельство о смерти, формируется и регулируется женщинами: педагоги, врачи и народные судьи, то есть те, кто лепит личность и от кого зависит судьба и сама жизнь. Приятная таблетка, электрошок и лоботомия — это в основном женщины.
Медсестра Рэтчет, которая следит за тем, чтобы всё было, как полагается, как раз очень точно выражает правду о женщине вообще и о советской женщине — больше, чем о любой другой.
Сергей Юренен: Кстати, в своей книге «Круговорот» Форман рассказал, почему на роль старшей медсестры он выбрал Луизу Флетчер: «Не просто было найти актрису на роль медсестры Рэтчет. В книге она изображена помешанной на порядке, брюзгливой гарпией. В одном месте Кизи даже пишет, что у неё на голове вместо волос росла проволока, так что я искал какого-то леденящего душу монстра. Как-то раз ко мне на собеседование пришла весьма милая актриса Луиза Флетчер. Это была симпатичная блондинка, стройная и вежливая, с обязательной улыбкой, она совершенно не соответствовала образу медсестры Рэтчет, но что-то в ней было. Я попросил её почитать со мной, и внезапно под этой бархатной оболочкой я обнаружил жёсткость и властность, которые просто были созданы для этой роли.
Я удивился, найдя медсестру Рэтчет в изящной, ангельского вида Луизе. Но чем больше я думал над этим неожиданным открытием, тем более закономерным оно мне казалось. Я уже давно понял, что при подборе актёров для исполнения главных ролей лучше идти от противного, а для второстепенных искать точное соответствие. В случае медсестры Рэтчет было бы проще простого взять на роль настоящую медузу-горгону: достаточно одного взгляда, и вы уже повержены, но истинный ужас состоит именно в том, что этот извращенный характер открывается вам внезапно, когда вы меньше всего готовы к этому».
И другое признание: Джек Николсон рассказывал в интервью, что, размышляя над ролью Макмерфи и его бунте, он решил, что герой будет исходить из убеждения в том, что старшая сестра тайно влюблена в него.
Движимый отчасти этим трагическим заблуждением, он перед экскурсией перелезает через ограду психбольницы и угоняет больничный автобус с пациентами. По пути он прихватывает свою подружку Кэнди.
Выдавая себя и друзей психов за докторов психбольницы, Макмерфи берёт напрокат яхту и выводит всю компанию в открытый океан.
Коллега Петр Вайль: «Я нарочно не пересматривал фильм, чтобы оставить его в неприкосновенности таким, каким я его увидел 18 лет назад, только-только оказавшись в Штатах. Без преувеличения могу сказать, что картина Формана во многом определила моё восприятие Америки. А с другой стороны, каждый прожитый в Соединенных Штатах год эту первую эмоцию подтверждал и подтверждает до сих пор. Сразу придётся назвать и тут же отбросить для какого-то дальнейшего обсуждения - в другой раз - вопрос о том, как удалось понять и адекватно воплотить на экране дух Америки иммигранту Форману, без году недели находившемуся в стране. Тут, видимо, следует говорить о чуде, и это всего лишь нормально, потому что чудо есть не просто реальный, но и необходимый компонент подлинного творческого произведения. Итак, какой же эмоции? Я говорю, конечно, о колоссальном ощущении свободы. Эмоции настолько всеобъемлющей, что ее лучше именовать мировосприятием. Я до сих пор с трепетом и благодарностью переживаю то чувство восторга, которое я испытал, следя за тем эпизодом, где пациенты психбольницы во главе с Макмерфи (Николсоном) угоняют катер и устремляются на нём в море. Размашистость этого поступка буквально завораживающая.
И вот когда я впервые попал в Калифорнию, в Сан-Франциско, мне кажется, понял в «Кукушке» больше, чем прежде. Кен Кизи, по чьей книге поставил свою картину Форман, родился в Колорадо, но всей своей сутью он связан с Сан-Франциско, с тем явлением конца 50-х, которое назвали «калифорнийским ренессансом». Там, на западе Америки, в Сан-Франциско, я видел знаменитый психоделический автобус, раскрашенный безумными красками школьный автобус, на котором Кен Кизи и его друзья — группа «Merry Pranksters» — проехали по Америке. Это тоже был размашистый поступок. Но главным жестом Кизи стал его прославленный роман, вышедший в свет в 1962-м. Беглый синхронный срез по этому году:
- Сверхдержавы сходятся на поединок на Кубинском кризисе.
- Выходит «Один день Ивана Денисовича».
- Джон Гленн совершает 1-й американский орбитальный полёт.
- Верховный суд признаёт неконституционной обязательную молитву в школе.
- Алжир получает независимость.
- На экраны выходят, бьющие все финансовые достижения, суперхит «Клеопатра».
- Энди Уорхол делает поп-арт всенародным искусством.
Всё это, даже достижение баскетболиста Уилта Чемберлена, набравшего 100 очков за игру, все это из категории рекордов. Это время широких жестов. Вот ключевое словосочетание. В «Кукушке» — не просто ощущение свободы, но ощущение данной щедрым мазком, раскидистой панорамой, широким жестом. И это, конечно, знак времени, но ещё больше, я думаю, знак пространства — американского Запада, самой Америки.
Сергей Юренен: Итак, мы в океане. Распределив оранжевые спасательные жилеты, Макмерфи усаживает лжедокторов с удочками в кресло на палубе и пытается уединиться с Кэнди, но сексуально любознательные товарищи срывают ему досуг.
Гордая, по-Хемингуэевски, большим уловом, компания психов под стрекот поискового вертолёта возвращается к родному берегу, где персонал психбольницы уже поджидает зачинщика. На сеанс электрошока.
Передачу о фильме Формана из Нью-Йорка продолжит Борис Парамонов:
«Этот фильм вызывает у меня смешанные чувства. Я бы даже сказал — сумятицу чувств. Фильм, конечно, блестящий, это шедевр режиссерской работы с актерами. Но у меня вызывает резкое противление философия фильма, философская тема фильма — конфликт свободы и культуры, социальных норм, совокупность которых мы и называем культурой. И философия эта очень точно локализуется во времени — 60-е годы. Конечно, движение так называемой контркультуры. Весь этот хиппаризм и психоделичество, в которых тогда чаяли обнаружить последнюю правду. Правду, естественно, не нашли, а дров наломали много. В этом смысле фильм Формана несколько анахроничен. Он сделан в 1975 году, когда волна контркультуры спала. У него был, однако, свой резон взяться за эту тему: он же чех, то есть человек, убежавший из социалистического лагеря, и понятно, что он вносил в содержание фильма собственные обертоны. У Формана получилось как бы аллегория тоталитарного общества. Особенно если учесть, что в последние годы у коммунистов стало модным сажать инакомыслящих не в тюрьмы, а в психушки. Этот слой ассоциации просматривается в фильме, но тут и заключается главная ошибка, сюжетный и смысловой сбой: дело-то происходит в свободной стране Америке, а не в социалистической Чехословакии или в Советском Союзе. И тут замысел Формана начинает трещать, особенно в 2 сценах, когда за предложение Макмерфи поднимается только одна рука на свободных выборах, и когда он неожиданно для себя выясняет, что его коллеги-психи пришли сюда по собственному желанию. Поэтому вернемся от социалистических аллюзий и ассоциаций к американскому содержанию. Фильм сделан на основе романа, вышедшего в 1962-м. Модным этот роман стал в 60-е, и он отражает философию именно этого американского времени. В этой философии, как я уже сказал, свобода противопоставляется социально необходимому, то есть культуре.
Свобода выше всего. Лучше умереть, чем жить не свободным. Это философия индейца Чифа, под которой с удовольствием подписываются авторы романа и фильма.
Дискредитируется само понятие нормы, социально-культурной необходимости. Контркультура — это вызов нормативной культуре, заявка на построение свободной или нерепрессивной культуры. Но свободная, нерепрессивная культура — это контрадикция адъектов, противоречие в определении. Культура необходимо репрессивна, потому что свободный человек, не сдерживающий своих инстинктов, никакой культуры построить не может. Он может только разрушить существующую. Что и происходит во всех революциях, тайный мотив которых, как знал ещё Александр Блок, — побег в природу, в мир освобождённых, разнузданных инстинктов.
Сергей Юренен: После электрошока Макмерфи возвращается с видом зомби, закатив глаза. «Ну вот», — он заговорчески подмигивает Вождю Бромдену, и коллектив «тяжёлых случаев» вздыхает с облегчением. Макмерфи, однако, уже решил: больше он не выдержит. Надо делать отсюда ноги. То же самое, подумал наш коллега с американским паспортом Крис Киган после того, как ещё в бытность гражданином соцстраны посмотрел фильм Формана:
«Не хочу сказать, что это был единственный фильм подобной значимости, который прорвался сквозь границы Болгарии, но для меня он стал первым. К этому времени я уже заложил немало торцовых камней — так я называл компромиссы — на своей индивидуальной дороге в никуда и был готов взобраться в поисках ответов, которых не было. Эти ответы пришли ко мне в посылке, великолепно упакованной Милошем Форманом. Я вышел из зала фильмотеки Республики в Пловдиве с одной мыслью в голове: «Да вот тебе и направление полёта». Меня унесло в другой мир внезапно и сразу я открыл свою философию. Там, на экране я не видел ни психобольницы, а отношение к жизни, понимание жизни, а здесь, на улицах, было так много старших медсёстр, что мне тоже хотелось вывернуть что-нибудь тяжелое, бросить в пограничные барьеры, и сбежать через пролом в свободу.
Что я и сделал через несколько лет. Наверно, без Джека Николсона, без его бунтаря Макмерфи, у меня было бы меньше смелости и пыла, чтобы поставить на карту всё. Но мне повезло ещё тогда, и я успел 7 раз просмотреть картину до того, как через 2 недели её сняли с экранов».
Сергей Юренен: Подкупленный страж поднимает решётку в отделение, влезают Кэнди с веселой подружкой, с ними — одежда для побега и немало выпивки. Свою свободу Макмерфи решил предварительно обмыть коллективом. Он наливает всем — и хроникам, и «тяжёлым случаям», и случаям безнадёжным. В отделении — праздник, карнавал свободы.
Макмерфи откладывает побег до 06:00, чтобы юный товарищ, отчаянно закомплексованный Билли Бибит, смог потерять свою невинность с Кэнди. Инициатива, которая с энтузиазмом поддерживается охмелевшими психами. Добавляя с ними ещё, Макмерфи отключается, и в 06:30 оргия кончается приходом на работу старшей сестры Рэтчет. Билли умоляет ничего не говорить матери, и в знак протеста совершает кроткий, но решительный жест — перерезает себе горло. Пропустивший шанс на свободу, Макмерфи бросается на старшую сестру.
Он мог бы ее и задушить, если бы не налетевший сзади санитары. В своем антиобщественном поведении он тем самым заходит так далеко, что порядка и дисциплины ради ему назначают лоботомию. Ночью его приносят в палату. Вождь Бромден поднимается на локти и видит, что его друг Рэндл Патрик Макмерфи превратился, как говорят американцы, в «овощ» — растительное существо.
В порыве милосердия, задушив Макмерфи подушкой, гигант Бромден идет в отделение водных процедур, выворачивает с трубами и проводами мраморный стояк-распределитель и высаживает им окно с решёткой. На лицах разбуженных товарищей по психушке — чистое блаженство. Вождь Бромден бежит, как летит, к погружённым во тьму лесистым холмам, где обитали его индейские предки.
Подрывное дело Джека Николсона и его героя-нонконформиста прахом не пошло: одна душа да обрела свободу.
