Марина Тимашева: ''В поисках идиша'' – фильм, созданный по замыслу поэта и ученого Александра Городницкого. На Нью-Йоркском международном независимом кино-видеофестивале его признали ''Лучшим международным фильмом'' в категории ''Культура''. Вопрос о ее широком прокате в России все еще остается открытым. А в прокате узком его посмотрела Ольга Клячина.
Ольга Клячина: Документальный фильм ''В поисках идиша'' – это путешествие в прошлое. Его сюжет – поездка Александра Городницкого в Белоруссию, на родину предков, которые говорили на идише. Сделать об этом фильм ему предложила журналистка Наталья Касперович. Для воплощения идеи собралась блестящая команда профессионалов: оператор Семен Фридлянд, композитор Геннадий Цыпин и режиссер Юрий Хащеватский. Александр Городницкий рассказал о том, что послужило поводом к этой поездке:
Александр Городницкий: Толчком было то, что когда умирал отец, он умер от рака легких, я попросил его написать воспоминания. Он начал писать и умер. Я вдруг спохватился, что я ничего не знаю: ни историю своей семьи, дальше деда ничего не знаю. И чем старше становится человек, тем более его интересуют его корни, его происхождение. И поэтому я спохватился и стал интересоваться корнями своей семьи и, следовательно, языком, на котором они говорили.
Ольга Клячина: Городницкий сам читает закадровый текст. Его манера простая, будничная, несколько отстраненная. Похоже на то, как читает текст Андрей Загданский в картине ''Мой отец Евгений''. И похожее стремление вписать себя в историю семьи и страны, подвести итог, желание вспомнить о любимых людях. Частное, интимное кино – и в то же время совершенно понятное для всех, кто болезненно и чутко относится к истории, к течению времени. Вот фрагмент из фильма – самое его начало.
Александр Городницкий: А вот фотографии бабушки и дедушки не сохранились. Все семейные фото сгорели в феврале 42-го года в блокаду вместе с нашим домом. Память о бабушке связана со сладким вкусом малинового варенья и ароматом лежащих на чердаке антоновских яблок. В сентябре 41-го бабушку и всех других моих родичей фашисты уложили в расстрельную яму под Могилевом. Бабушка говорила на странном и непонятном языке. Это был язык идиш. Меня зовут Александр Городницкий. Мне 75. Я родился в Ленинграде, пережил блокаду. Я профессор геофизики. Всю жизнь проработал в экспедициях на крайнем Cевере и в мировом океане, побывал на Северном полюсе и Антарктиде, погружался на океанское дно, объездил весь земной шар. Мой родной язык – русский. На нем я написал много стихов и песен, некоторые из которых стали народными. И только сейчас я внезапно понял, что почти ничего не знаю о моих еврейских предках и языке идиш, на котором они говорили. И я поехал в Могилев, где родились и выросли мои родители и где в 41-м фашисты убили всех моих близких родственников.
Ольга Клячина: С экрана звучит идиш. Городницкий встречает людей, которые еще помнят этот язык, в Белоруссии, США и Израиле. Эти лица невероятно колоритны и трогательны. Вот, например, пожилая пара из Могилева. Муж вспоминает песню:
(Песня)
Так он и поет до последнего слова – крепко держа свою подругу за руку. Что-то безвозвратно ушло для него вместе с этими песнями. Что-то далекое и светлое.
(Музыка)
В фильме звучит необыкновенная музыка, которую написал Геннадий Цыпин. Это уже не первая его работа с белорусским режиссером-документалистом Юрием Хащеватским – в 2009 году они вместе сделали фильм ''Лоботомия''. Геннадий Цыпин рассказал об их творческом союзе.
Геннадий Цыпин: А с Юрой еще интересно очень было работать еще почему – потому что основную часть музыки я писал, не видя кадров. Он один из немногих режиссеров, на мой взгляд, который умеет работать с музыкой, потому что чувствует ее не как что-то звучащее просто, а как элемент драматургии. Александр Моисеевич – у него уже был огромный материал – а потом они позвали Юру, который в ту форму, которая возникла – это сделал Юра. Мы работали дистанционно – Юра сидит в Минске, я сижу в Москве, и Юра мне рассказывает, что – и мы научились понимать друг друга и чувствовать. Это первая и последняя работа моя, связанная с еврейской музыкой. У меня и многих тех, кто смотрит, иногда возникает ощущение, что там звучат народные песни – и это, конечно, предмет большой гордости.
Ольга Клячина: Некоторые эпизоды фильма Юрия Хащеватского запечатлеваются в памяти надолго. Например, один из последних евреев в Бобруйске – таксист – вспоминает о том, что раньше этот город был полон суеты и шума. Он рассказывает, что той яркой жизни здесь уже давно нет, все уехали в Америку или в Израиль – город опустел. Говорит: ''Все уехало, все ушло в историю''. И мы видим кадр: он один стоит у дороги, мимо него проезжают машины. Они мчатся все быстрее и быстрее, с такой скоростью, что сливаются в одну серую полосу, а звуки моторов – в единый пронзительный свист.
Ольга Клячина: А как вы думаете, почему в США с таким энтузиазмом принимали этот фильм?
Александр Городницкий: Потому что для них это еще элемент ностальгии по той жизни, в которую они уже обратно не вернутся. Но надо сказать, что реакция была не только у евреев, но у американцев, у новозеландцев – где вообще евреев не было в аудитории. Но они плакали, где надо, смеялись, где надо. То есть у них реакция была такая же. Фильм не только о евреях, но фильм вообще о трагедии языка, который лишается своего народа и народа, который лишается своего языка.
Песня из фильма:
Не может обратно Земля совершить поворот.
Рекою не станет засохший однажды родник.
Язык умирает, когда умирает народ.
Народ умирает, когда умирает язык.
Ольга Клячина: Действительно, нельзя сказать, что этот фильм только о семье Городницкого, только о евреях или только об идише. Нет – он, как и любое настоящее произведение искусства, гораздо шире заявленной темы: он о человеке, о народе, о горечи утраты, о жизни, о смерти, о пути и о доме…
Ольга Клячина: Кода вы снимали этот фильм, вы были в пути или дома? В Могилеве, например, и в других местах – как вы там себя ощущали?
Александр Городницкий: К сожалению, я понял, что мы всегда в пути, потому что то, что люди ошибочно принимали за свой дом, оказалось очень ненадежным, и они потеряли дом, и они потеряли все, и потеряли собственную жизнь от того, что они принимали это за дом. Поэтому понятие дома очень относительно. Последняя книга моя, вышедшая сейчас в Питере в серии ''Азбука классики'' - ну там все приличные люди, Пушкин, Гете, Шиллер – я туда по недосмотру попал. Книга называется ''Легенда о доме'' - это легенда, дома не существует. Это легенда, которую человек создает, чтобы найти себе какое-то утешение, потому что дом – это наша защита. А дом защитой практически, как показывает жизненный опыт, никогда не бывает. Но понятие дома – что это такое? Это родной язык, прежде всего. Для меня дом – это язык. Вещь без стен, без кровати, без ничего. Я все время перемещался из одной точки в другую, поэтому говорить о доме…ну дом – это место, где человек родился, поэтому для меня дом – это Ленинград, Васильевский остров, какие-то такие зыбкие понятия, где никто никогда меня уже не ждет и чужие люди. Вот и все. У меня есть стихотворение, которое я могу вам прочитать и это ответ на тот вопрос, который вы мне задаете.
Жил я достаточно долго.
Где я умру – неизвестно.
Определение дома.
Определение места.
Всё отыскать его силюсь я,
Запечатлеть его в слове.
Я родился на Васильевском,
Предки мои – в Могилёве.
Внучки родились в Израиле,
Рядом с погибшим Содомом.
Кто растолкует мне правильно,
Что мне считать своим домом?
Гнал ураган меня галсами
С яростью невыносимой.
В спальный мешок забирался я,
Пахнущий дымом и псиной.
Север пургой меня потчевал
Над океаном бездонным.
Кто объяснит мне доходчиво,
Что мне считать своим домом?
Долго не ведал я , баловень,
Истины в горьких облатках.
Жил я подолгу на палубах
Разных судов и в палатках.
Там, где для мыслей подобных
Попросту не было времени.
Определение дома.
Определение племени.
Живший стихами и песнями,
Был бы, возможно, всегда я
Счастлив с подругою, если бы
Не появлялась другая.
Таинство детского лепета,
Блин, что останется комом.
Кто объяснит мне бестрепетно,
Что мне считать своим домом?
Предки, что газом удушены,
В братской исчезли могиле.
Дом мой, в блокаду разрушенный,
Люди обжили другие.
Необратимо потеряно
Всё, что с рожденья дано нам.
Кто объяснит мне уверенно,
Что мне считать своим домом?
Город ли жёлто-медовый,
Этот заснеженный мыс ли?
Определение дома.
Определение смысла
Жизни, что теплится вроде бы, –
Значит – не кончился порох.
Определение Родины –
Призрачной точки опоры.
Ольга Клячина: Чем вы сейчас больше занимаетесь – наукой или поэзией?
Александр Городницкий: Конечно, поэзией. Наукой тоже я вынужден заниматься, потому что я там заведую лабораторией и должен думать о людях. Но конечно поэзией, потому что время осталось мало, а если выбирать между тем и этим…Науку без меня другие сделают, но ни одной строчки за меня никто другой не напишет – не важно, хорошая она или плохая, просто такой не напишет. Да, я теперь понял, что для меня это важнее. Как ни странно, у меня стихи появляются, и сейчас выходит из печати книжка новых стихов, написанных только за последние полтора года.
Ольга Клячина: Много стихов Городницкий читает в фильме. Они помогают расставить акценты, становятся драматическими точками опоры. Вот одно их них, которое звучит в конце:
За чертою оседлости горькой,
Посреди белорусских болот,
В том местечке на лысом пригорке,
Где когда-то ютился мой род,
Где нужду и лишенья терпели -
Хуже не было их на Руси, -
Иерархии жёсткой ступени
Разделяли отверженных сих.
И на дне этой черни и пыли,
На последнем ее рубеже
Музыканты и нищие были -
Дальше нету ступени уже.
Не ищу себе предка дороже,
А хочу, чтобы в прошлых веках
Затесался в родню мою тоже
Оборванец со скрипкой в руках.
Помню с детства отцовскую фразу:
"Кем угодно - но не скрипачом!"
Как мне жаль, что я в жизни ни разу
Никогда не играл ни на чём!
Стану я одиноким и старым,
И судьба приплетётся за мной,
Как Бетховен, в четыре удара
Постучавшись у двери входной.
В этот час, когда дверь моя скрипнет,
Я хочу умереть налегке,
Ощущая потёртую скрипку
В потерявшей подвижность руке.
