Иван Толстой: Кого можно назвать человеком года? На этот вопрос отвечает наш парижский корреспондент Дмитрий Савицкий.

Дмитрий Савицкий: Ни Пьер Корнель, чье 400-летие со дня рождения празднуют в Париже, ни его соперник Жан Расин, ни Жан Батист Мольер, заткнувший их всех за пояс, ни Жан Ануй или наш современник Эрик-Эмануэль Шмит, не являются более лидирующими драматургами Франции.

Забыт «Сид» и «Андромаха», «Тартюф» и «Бал Воров».

Что уж тут говорить о «Последней любви Дон-Жуана» Шмита.

Два драматурга, две сцены залитые огнем, две сцены, на которые одновременно смотрит вся Франция. Драматургия - список соавторов будет объявлен позже – госпожи Сеголен Руаяль и Николя Саркози. В главных ролях – они же. Госпожа Руаяль играет роль бывшей советницы Миттерана и нынешнего кандидата на пост президента, Николя Саркози играет ту же роль кандидата, одновременно, вне сцены, вкалывая (другого слова здесь нет), на посту министра внутренних дел.

Сеголен Руаяль на самом деле играет множество ролей - феминистки, «жены» (они не расписаны), генсека партии социалистов, но, прежде всего, Орлеанской девы. Она одевается во все белое - пресса пишет о «девственно белоснежном» - и обещает спасти страну. Во время сомнительного турнира с однопартийными рыцарями-мужчинами она, без особых усилий, отправила их в нокаут. Ее основной театральный прием – улыбка. Руаяль улыбается на авансцене и в кулуарах, мировым лидерам и неизвестным прохожим. Давно замечено, что от улыбки этой ей сводит челюсти, но перестать показывать стране и миру 32 белоснежных зуба она вряд ли откажется.

Англичане заметили по ее поводу, и неспроста, что французы вечно отыскивают где-нибудь на задворках Орлеанскую деву, чтобы потом ее сжечь и начать искать новую.

Сеголен Руаяль появилась на свет в семье скорее правой, но карьеру сделала в школе Миттерана, в лагере левых, однако, как и Миттеран, править она будет, если ее выберут, с позиций правых, используя ямбы и хореи левых.

Николя Саркози – сын венгерского иммигранта Поля Саркози де Наги-Бокса, аристократа, бежавшего в 44-м году из Будапешта от приближавшихся советских войск. Отец Сарко, как называют Саркози во Франции, вступил в Иностранный Легион и через пять лет получил французское гражданство. В 49-м году легионер Саркози женился на студентке юрфака Андрэ Малла, чей отец хирург происходил из древнего рода провансальских сефаридов. Я специально привожу данные о происхождении Сарко, потому что если с Сего (так зовут Сеголен Руаяль) все ясно – отец полковник, деспот и домовладелец, -про Сарко ходят, спотыкаясь, самые невероятные слухи. А из двух драматургов-актеров на роль человека года, я выбрал именно Сарко, бывшего министра финансов, главного сыщика страны, к культуре, казалось бы, прямого отношения не имеющего. Как бы не так.

Если с Сего все ясно, в своем теневом кабинете она уже назначила на роль специального советника бывшего министра культуры социалистов Жака Ланга, за то, что он во время убрался с ее пути и, победи она весной 2007 года, Ланг вернет себе и своим мальчикам Пале-Руаяль, министерство культуры, что всем ясно, Сарко озабочен иным. Он озабочен (и ему ли не знать!) тем, что почти 30% выпускников начальной школы не умеют читать и писать. Николя Саркози хочет вернуть французам Монтеня. Именно это он сказал в прямом эфире на днях: «Знаете ли вы, какие две книги взял с собой, сбежав из дома, Лев Толстой? Библию и Мишеля Монтеня».

Франция, и Саркози убежден в этом больше, чем министр образования, начинается со школы.

Николя Саркози: Я хочу предложить вам создать школы, в которых учителей уважают. И в которых они согласны с тем, чтобы им тоже выставляли оценки. Школы, в которых продвижение учителей зависело бы от качеств преподавателей, а не от их членства в профсоюзах. Школы, в которой учеников любят! А если учеников любят, их учат с полной самоотдачей. Я хочу предложить вам школы, в которых будут, как и Андре Жид, считать, что образование это не что иное, как освобождение! Школы, про которые Виктор Гюго говорил, что в таких школах каждый ученик, получающий образование, уже спасен. Школы, в которых, по словам Монтеня, занимаются не наполнением горшков, а разжиганием огня. Школы, которые не боятся воспитывать свободных граждан, граждан просвещенных, так как чем более просвещены граждане страны, тем труднее манипулировать общественным мнением.

«Даже если в стране царит самая либеральная конституция, - говорил Кондорсе, - но народ необразован, он остается рабом! В непросвещенных странах не рождаются философы, зато плодятся шарлатаны». Не пора ли хоть нынче, в 2006 году, задуматься над тем, что говорили лучшие писатели Франции?

Дмитрий Савицкий: Культура начинается с языка. Франция упорно пытается говорить на жаргоне, на фене пригородов. Отчасти, из-за страха перед «зонами беззакония», из-за страха перед молодежью, которая целыми поколениями выпадает из общества.

Культура начинается с печатного слова, а не с картинки. Нынешние тридцатилетние предпочитают комиксы и не знают, кем была Эмма Бовари, в каком варьете играла. «Опасные связи» для них - это СПИД, а не Лакло. «Красное и черное» для них - не Стендаль, а официальные цвета банка « Societe Generale ». «Нана» - не роман Эмиля Золя, а легкомысленная подружка, а Бах – это то, что играют в супермаркетах и лифтах.

Но Николя Саркози выдвигается на пост президента страны, а не министра культуры! При чем же здесь Андре Жид и Виктор Гюго? Во-первых, он хочет превратить нынешнюю должность президента, иногда чисто церемониальную, иногда – стороннего наблюдателя за деятельностью правительства – в роль активную, постоянную и всепроникающую. Второе, это как раз выбранная им цитата из Кондорсе: «В непросвещенных странах не рождаются философы, зато плодятся шарлатаны». Которые, добавлю, так умело манипулируют знаменитыми массами, направляя во время выборов их туда, куда им самим, лично, нужно. Вот почему Николя Саркози, министру внутренних дел Франции, так важно, чтобы на пустырях страны вновь зазеленела и пошла в рост культура.

Иван Толстой: В этом году, в рамках ежегодного празднования Дней Эрмитажа, отмечается 10-летие Европейского клуба музея. В Петербург приехали основатели Клуба из Англии, Франции, Австрии и других стран. О программе для гостей рассказывает Юлия Кантор.

Юлия Кантор: Государственный Эрмитаж был первым из российских музеев, создавшим общество Друзей в ноябре 1996 года. Идея организации общества Друзей в Санкт-Петербурге принадлежала Михаилу Пиотровскому. Клуб Друзей Эрмитажа - это одна из специальных программ развития Музея, которая существенно поддерживает многочисленные проекты по реставрации, реконструкции, образовательные и научные проекты, программы по приобретению новых экспонатов для Музея. Клуб объединяет индивидуальных и корпоративных членов, в него входят как наши соотечественники, так и иностранные граждане. Клуб объединяет деятельность обществ Друзей Эрмитажа во всем мире. В этом году международный Клуб Друзей Эрмитажа празднует десятилетие, и это событие стало одним из главных в череде так называемых декабрьских дней Эрмитажа. Дни музея отмечаются каждый год. Центральная дата - 7 декабря - именины Екатерины, императрицы, основавшей Эрмитаж.

На протяжении десяти лет Друзья помогают музею осуществлять многочисленные проекты и программы развития Эрмитажа. Среди Друзей - жители самых разных стран мира: Австрии, Бельгии, Великобритании, Германии, Дании, Италии, Лихтенштейна, Нидерландов, Португалии, Финляндии, Франции, Швейцарии, США, Канады, Израиля, Японии, Австралии, Китая, Литвы, Таиланда, Украины и, конечно, России. Надо сказать, что дружба с Эрмитажем оказывается таким сильным наркотиком, что иностранные друзья большую часть года проводят в России. Я попросила поделиться впечатлениями бельгийку мадам Клодин, приехавшую на юбилейную церемонию.

Мадам Клодин: Я стала Другом Эрмитажа и, с другой стороны, мне удалось заниматься языками и также искусством. Я работаю в университете в Томске. У них есть там институт языковой коммуникации.

Юлия Кантор: Вступая в Клуб Друзей Эрмитажа, частные лица или корпорации становятся сопричастными к сохранению бесценных сокровищ, составляющих эрмитажное наследие. Средства от вступительных взносов членов Клуба Друзей Эрмитажа идут на реализацию многочисленных проектов реконструкции и реставрации, научно-просветительских программ, закупке произведений искусства. Делая свой вклад, член клуба может указать определенное направление деятельности музея, на развитие которого хотел бы потратить эти средства.

В зависимости от суммы ежегодного взноса определяется и степень дружеского участия в жизни музея: индивидуальные члены Клуба Друзей Эрмитажа - 50 долларов США в рублевом эквиваленте. Этот ежегодный взнос дает такие льготы, как, например,

персональная карточка индивидуального члена Клуба, дающая право бесплатно посещать Эрмитаж, включая выставки в Меншиковском дворце и в здании Главного Штаба. Приглашения на специальные мероприятия, организуемые только для членов Клуба Друзей Эрмитажа. И 20% скидки для членов Клуба Друзей Эрмитажа предоставляют все музейные магазины и киоски.

Всем членам Клуба Друзей Эрмитажа также предоставляется 10% скидка на любые товары в электронном магазине, открытом Государственным Эрмитажем совместно с компанией IBM в Интернете. Статус и, соответственно, специальные программы Привилегированного члена Клуба Друзей Эрмитажа, можно получить, сделав ежегодный взнос 100 долларов США в рублевом эквиваленте.

Став корпоративным членом Клуба Друзей Эрмитажа, компания может выбрать определенное направление деятельности музея, в которое хотела бы вложить средства: реконструкция зданий и залов, реставрация экспонатов, выставочные проекты, улучшение условий приема посетителей, научно-просветительные программы, издательская деятельность, другие направления.

Теперь – о фондах Друзей Эрмитажа, работающих в разных странах. Фонд друзей Эрмитажа в Нидерландахо снован в 1994 году в Амстердаме по инициативе директора музея Новая Кирха Эрнста Вейна. Фонд Друзей Эрмитажа в Нидерландах проводит различные акции по поддержке Государственного Эрмитажа. Например, большие компании по поиску источников финансирования для таких проектов, как: "Новая крыша и новое освещение зала Рембрандта", "Новая крыша и новое освещение для Голландских мастеров в Эрмитаже". Эти проекты дали возможность Эрмитажу отреставрировать крыши над залами Рембрандта и Малых Голландцев, а также установить новое осветительное оборудование в этих залах.

Общество американских Друзей Эрмитажа основано в 1995 году. Оно является спонсором образовательных программ и пропагандирует коллекции Государственного Эрмитажа в Америке. С этой целью Американские Друзья Эрмитажа проводят "Четверги в Эрмитаже" (встречи с кураторами Эрмитажа), ежегодные лекции Михаила Пиотровского в Нью-Йорке, благотворительные приемы, поездки Американских Друзей в Петербург по специальным программам в музее под названием "Понедельник в Эрмитаже". Собранные деньги идут на проекты развития Эрмитажа - оборудование для фотолаборатории Эрмитажа, реставрация некоторых залов Генерального Штаба, проекты по реставрации картин.

Рассказывает американский бизнесмен Джон Токолиш.

Джон Токолиш: Я - член Клуба Друзей Эрмитажа с 98-го года. И я просто интересуюсь искусством. Я думаю, что человек, который живет в Санкт-Петербурге, должен поддержать местный музей, как любой житель вашего города. Если человек в Нью-Йорке - он поддерживает Метрополитен, а когда человек живет в Петербурге, он поддерживает Эрмитаж. Музей этот прекраснейший в этой стране, дает много городу, жителям этого города. Мне очень нравится показывать моим друзьям, моим гостям скульптуру Гудона Вольтера. Прекрасная скульптура. Там есть американская связь. Потому что есть скульптура Вашингтона, очень популярная скульптура того времени тоже Гудона.

Иван Толстой: В Кракове проходил юбилейный ХХХ международный фестиваль " Jazz Juniors " – один из старейших конкурсов молодых исполнителей джаза. Рассказывает Алексей Дзиковицкий.

Алексей Дзиковицкий: Джаз в Польше был популярен всегда – пластинки джазовых исполнителей до сих пор неплохо продаются, джаз - частый гость на волнах всевозможных радиостанций, не говоря о существовании специальных джаз-радио и журналах об этом музыкальном стиле. В советские времена, еще в далекие 50-е годы в разных польских городах открывались джазовые клубы, тысячи молодых музыкантов пытались подражать западным звёздам, но играли и свою музыку. Позднее, в стране начали появляться фестивали джазовой музыки. Один из них - краковский « Jazz Juniors ». С самого начала организаторы фестиваля поставили не только на выступления звезд, но, прежде всего, на конкурсную программу, в которой могли бы выступить наиболее талантливые молодые джазмены страны. Причем выступить вместе с мэтрами джазовой сцены. Не иначе было и в нынешнем году. На фестивале состоялась премьера последней пластинки известного во всем мире польского джазмена Томаша Станько, которую выдающийся трубач и композитор посчитал уместным представить слушателям именно во время « Jazz Juniors ».

Слушательница: Здесь можно увидеть и звезд, известных джазменов, но также и тех, кто практически впервые имеет возможность показать свое творчество на такой сцене в Польше.

Алексей Дзиковицкий: В нынешнем году победителем XXX фестиваля Jazz Juniors стал краковский коллектив The Fellows Quintet . Группа существует всего два года, но уже успела выступить на нескольких важных фестивалях джазовой музыки и даже сыграть концерт с симфоническим оркестром Силезской филармонии. Несмотря на то, что группа молодая, члены The Fellows Quintet – уже довольно известные и признанные на джазовой сцене музыканты, которые самостоятельно или в составе других коллективов побеждали в ряде престижных музыкальных конкурсов.

«Наш стиль близок к стилю Билли Харпера и Вуди Шоу. Мы стараемся в своей музыке отражать индивидуальный подход к совместному созданию необычного музыкального пространства. Мы играем для того, чтобы вместе создавать музыкальный язык, являющийся отражением нашего понимания джаза», - говорят музыканты группы.

Между тем, директор фестиваля Кшиштоф Волос так оценивает музыку победителей конкурсной программы.

Кшиштоф Волос: Скажу откровенно – это очень способные молодые люди, которые, к тому же, уже являются великолепными инструменталистами. По сравнению с другими музыкантами их возраста, они просто мэтры. Это не какая-то экспериментальная музыка, что-то новое, нет – это джазовые стандарты, но сыгранные просто великолепно. У них есть дар, они чувствуют друг друга на сцене и это при том, что некоторым их них нет еще и 20 лет! Группа награждалась уже несколько раз на разных фестивалях, а вот у нас им удалось завоевать гран при.

Алексей Дзиковицкий: Примечательно, что в вердикте жюри специально отметило свое удовлетворение «высоким уровнем как групп, принявших участие в конкурсной программе, так и отдельных солистов», что, по мнению жюри, «свидетельствует о невиданном многие годы творческом энтузиазме в польском джазе».
А как, по мнению Кшиштофа Волоса, можно оценить нынешнее состояние польского джаза сейчас, в период, когда доминируют другие музыкальные стили?

Кшиштоф Волос: Мне кажется, что сейчас джазу труднее конечно, чем было раньше. Пик популярности такой музыки пришелся на коммунистические времена, времена неволи, когда музыканты могли, в том числе и через музыку, высказать свой протест против существующих порядков. Сейчас все изменилось, но в последнее время есть много поводов для оптимизма. Можно отметить признаки ренессанса джазовой музыки. Во время фестиваля, когда в рамках конкурсной программы играли молодые, никому не известные джазмены, залы были переполнены – не хватало свободных мест, слушатели были согласны сидеть на ступеньках. И это, в основном, молодые люди. Знаете, ничего удивительного, если человек идет на концерт такой звезды, как Томаш Станько. Но вот так просто прийти, чтобы послушать, когда играют совсем неизвестные музыканты – это хороший знак. Еще один момент – это популярность совместных проектов, когда джазмены играют, например, с ди-джеями или известные музыканты молодыми исполнителями, которые совсем по-другому подходят к джазу. Это эксперименты, новый подход к джазовым стандартам. Так что джаз становится все более популярным. Конечно, это музыка для определенной категории слушателей, она не будет так популярна как «рок» или «поп», но, все же, ситуация улучшается.

Алексей Дзиковицкий: Все чаще случается так, что джазмен может выжить за счет своей музыки, не подрабатывая, как это нередко бывает, в отраслях, совершенно не связанных с музыкой или играя в коммерческих проектах, не имеющих отношения к джазу. Это, по мнению специалистов, так же один из признаков все возрастающего интереса к джазу. Несколько лет назад фестиваль Jazz Juniors превратился из фестиваля общенационального в международный. В Кракове играли джазмены из США, Италии, Германии, Австрии, Чехии.

С чем это связано? Продолжает Кшиштоф Волос.

Кшиштоф Волос: Это было сделано для того, чтобы показать не только то, что происходит в польском джазе, но и в джазе европейском. Тогда можно сравнить уровень наших и иностранных музыкантов, которые выступают в конкурсной программе. Но еще раньше мы приглашали для участия в концерте звезд известных джазменов из-за границы и фестиваль уже и так превращался в международный. Мы хотим, чтобы в Краков на фестиваль приезжало больше молодых групп из разных стран. Было бы здорово, например, чтобы приехали джазмены из стран наших восточных соседей – от души приглашаем, присылайте заявки. Следующий фестиваль будет снова в декабре. Кстати в этом году, нам прислала заявку группа из Казахстана, что было большим сюрпризом. К сожалению, заявка пришла поздно и мы не смогли организовать их приезд в Краков. Но то, что в Казахстане нашим фестивалем интересовались, это здорово.

Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Александра Коллонтай. Ее портрет в исполнении Бориса Парамонова.

Борис Парамонов: Александра Михайловна Коллонтай (1872 – 1952) – фигура в своем роде уникальная среди большевиков, даже ранних, то есть сравнительно интеллигентных, вроде Бухарина или Каменева. Еще в советской школе мы о ней узнавали нечто выходящее за все рамки: в воспоминаниях Горького о Ленине рассказывалось, как Ленин смеялся, когда ему передали слова меньшевика Мартова: «В России только два настоящих революционера – Ленин и Коллонтай». Тогдашним школьникам было, конечно, не понять, что это за революционность делала ее сравнимой с Лениным. Но необычное имя запомнилось.

Вторично, в послесталинской уже печати, о Коллонтай написал Илья Эренбург в своих воспоминаниях «Люди, годы, жизнь». Писал, в частности, что она долгие годы была советским послом в разных странах, дольше всего - в Норвегии, вообще, отзывался о ней с исключительной теплотой. Начиналась глава о Коллонтай у него так:

«Впервые я ее увидел в Париже в 1909 году, на докладе, или, как тогда говорили, на реферате. Она показалась мне красивой, одета была не так, как обычно одевались русские эмигрантки, желавшие подчеркнуть свое пренебрежение к женственности; да и говорила она о том, что должно было увлечь восемнадцатилетнего юношу, - личное счастье, для которого создан человек, немыслимо без общего счастья».

Эренбург был писатель ловкий, он умел завоевать репутацию человека, заваливающего читателя информацией, при этом почти ничего и не говоря. Вот и в приведенных только что его словах о Коллонтай он, говоря по-лагерному, раскидал чернуху, навел тень на плетень. Что тут на самом деле имеется в виду – это громкая, пожалуй что и скандальная слава Коллонтай как проповедницы свободной любви, «крылатого Эроса», как она это называла, или еще «Любовь пчел трудовых». И, судя по реферату, о котором вспоминает Эренбург, начала она этим заниматься задолго до революции и как бы помимо нее. В этих словах о личном счастье, не мыслимом без общего, Эренбург зашифровал тогдашнюю модную тему, отнюдь не самой Коллонтай придуманную. Тему эту даже не то что придумал, но выговорил, по-нынешнему «озвучил», знаменитый Вячеслав Иванов, поэт, теоретик символизма и, вообще, главная интеллектуальная фигура времени русского культурного ренессанса. Среди любимейших его мыслей была одна о том, что Эрос (тогда не употребляли грубого слова «секс») должен быть соборным и в этом качестве послужить орудием тотального, теургического, как тогда выражались, преображения бытия.

Процитируем мэтра, знаменитый его доклад «О достоинстве женщины»:

«Нам должно научиться презирать семейное сожительство, основанное на привычке. (…) Человечество должно осуществить симбиоз полов коллективно, чтобы соборно воззвать грядущее совершение на земле единого богочеловеческого Тела. Индивидуальный же симбиоз должен слыть в общественном мнении не нормой половых отношений, а отличием и исключением, оправдываемым и великою любовью, и добрыми делами четы».

За этими прозрениями – или пожеланиями – утонченника Иванова стоит сложная культурфилософия: тут и Ницше, и культ Диониса, и Элевсинские таинства. Но когда Александра Михайловна Коллонтай по простоте души решила перепереть всю эту мистику на язык даже не то что марксизма, а так называемого экономического материализма, то в ее исполнении символический соборный Эрос превратился в то, что в ее время называли по-другому свальный грех, а в наше время «групповуха».

Вот как транслитерировались иератические словеса Вячеслава Великолепного в простенький марксизм Коллонтай в ее манифесте 1923 года «Дорогу крылатому Эросу!»

«Каков будет этот новый преображенный Эрос? Самая смелая фантазия бессильна охватить его облик. Но ясно одно: чем крепче будет связано новое человечество прочными узами солидарности, тем выше будет его духовно-душевная связь, тем меньше останется места для любви в современном значении слова. Современная любовь всегда грешит тем, что, поглощая мысли и чувства «любящих сердец», вместе с тем изолирует любящую пару из коллектива. Такое выделение «любящей пары», моральная изоляция от коллектива, в котором интересы, задачи, стремления всех членов переплетены в густую сеть, станет не только излишней, но и психологически неосуществимой. В этом новом мире признанная, нормальная и желательная форма общения полов будет, вероятно, покоиться на здоровом, свободном и естественном влечении полов, на «преображенном Эросе».

Получается у Коллонтай, что производственный коллектив или какая-нибудь партийно-комсомольская «ячейка» долженствуют выступить в роли Элевсинских мистерий, пролетарский пол стать чем-то вроде вакхических плясок: «Эвон! Эвое! Неги глас!». Это, конечно, безумно смешно, и над Коллонтай смеялись ее же партийные товарищи, включая Ленина. Вообще она, в ранние двадцатые годы, была чуть ли не главной темой советского юмора, даже и официального, на нее рисовали карикатуры, как можно прочесть в воспоминаниях художника Бориса Ефимова. Он же рассказывает тогдашний анекдот: «Коллонтай, знакомясь с кем-то мужского пола, протягивает руку и представляется: Коллонтай. «А как это?» - недоуменно спрашивает человек».

Но, конечно, не следует делать из нее дурочку. Коллонтай – это явление, причем не только провинциально-русское, но и европейское, сейчас и американское. Она была по-своему яркой фигурой первоначального феминизма. Я помню, как был удивлен, увидев в Риме в 1977 году книжный лоток, с которого молодые люди торговали сочинениями Коллонтай на итальянском языке. И есть в ней еще одно качество, которое сегодня получило на Западе наименование «радикальный шик». Так и дочка генерала Домонтовича, воспитанная в помещичьей усадьбе, предавалась подобному шику в давней России.

Но, слов нет, это было много лучше того, что наступило в Советском Союзе потом. Будучи одно время наркомом социального обеспечения, Коллонтай провела советский кодекс о браке. Над ним тоже смеялись, даже и Зощенко в одном рассказе: развестись можно было заочно, заплатив трешницу и послав бывшему партнеру уведомление по почте. А лучше, что ли, стало, когда Сталин восстановил понятие «незаконнорожденный ребенок» и ввел в паспортах пресловутые «прочерки»?

Илья Ильф, собиравший всякие советские нелепицы, занес в Записные книжки: «Женский автомобильный пробег в честь запрещения абортов». Коллонтай – это не запрещение абортов, это автомобильный пробег.

Иван Толстой: Прошло более десяти лет со времени издания автобиографической книги режиссера Милоша Формана «Разве я знаю?». Новая книга его мемуаров приурочена к премьере фильма «Призраки Гойи». Опубликован и одноименный роман, написанный Милошем Форманом совместно с автором сценария к фильму Жан-Клодом Каррье. В Чехии премьера фильма и публикация обеих книг состоятся в начале нового года. Рассказывает Нелли Павласкова.

Нелли Павласкова: Фильм «Призраки Гойи» был снят чешским режиссером и американским продюсером на европейские деньги. На сей раз Голливуд не рискнул дать знаменитому режиссеру деньги на мрачный исторический фильм об инквизиции и художнике, и на помощь ему, как всегда, пришел продюсер Сол Заенц, не побоявшийся, в свое время, вложить все свои средства в фильм о Моцарте, который тоже вызывал поначалу недоверие больших американских студий. Поэтому «Призраки Гойи», как фильм, по сути, европейский, был впервые представлен в Мадриде, где, в основном, шли съемки, потом в Германии и Италии, и, наконец, в январе он будет показан в Праге. Вместе с тем, в книжных магазинах появится вторая часть воспоминаний Формана под названием «Ничего не поделаешь, такова правда».

В своих воспоминаниях Милош Форман возвращается к недавним съемкам «Гойи», описывает первую встречу в Нью-Йорке со своим школьным другом Вацлавом Гавелом, когда он, сразу после Бархатной революции, приехал в США в качестве президента, пишет о двух интересных личных встречах с экс-президентом Михаилом Горбачевым, рассказывает о знакомстве со своей третьей женой чешкой Мартиной, ставшей матерью его вторых «американских» близнецов Джима и Энди, и еще о многих других интересных вещах. Вот фрагмент воспоминаний, посвященный Вацлаву Гавелу.

Диктор: Зимой 1990 года новоиспеченный чешский президент прибыл в Вашингтон и так задушевно выступил в обеих палатах американского Конгресса, что у меня еще долго стоял комок в горле. Перед этим он позвонил мне и сказал, что у него будет один свободный день в Нью-Йорке, и он хотел бы отправиться со мной в «сентиментальное путешествие» по Нью-Йорку, по тем местам, где мы совсем в ином мире бродили в конце шестидесятых годов.

Вацлав собирался в этот день выйти из своей роли в Истории и стать обыкновенным гражданином, не сообразив, однако, по неопытности, что американская Сикрет Сервис не может себе и представить нечто подобное.

Высокие молодые люди президентской охраны производили весьма импозантное впечатление. Они носили костюмы, сшитые по заказу, красивые галстуки и ездили в сверкающих бронированных лимузинах. Было видно, что они проводят много времени в спортзалах, но вместе с тем ребята были весьма интеллигентные и тактичные. Никто из них и бровью не повел, когда чехословацкий президент вышел из своих апартаментов ООНовского отеля, разодетый, как любовник Джейн Фонды шестидесятых годов. Вацлав появился в джинсах и старом свитере, перед всеми натянул его поверх клетчатой рубахи, тем самым взлохматив свои длинные непрезидентские кудри. Рядом с ним стояла его первая жена Ольга и еще два его друга, и все четверо весело смеялись. Начальник президентской охраны был молодой человек, представившийся мне как Джей. «Куда пойдем сначала?» - обратился он ко мне, как к главному гиду. – «На сорок пятую, между Восьмой Авеню и Бродвеем». – «На какую сорок пятую?» - «Ну, знаете, сорок пятая сразу же, за Бродвеем». - Джей минуту упорно всматривался мне в лицо и потом спросил: «Где Бродвей?» - «Где Бродвей?» - «Да, где Бродвей?» Его ледяное лицо повергло меня в ужас. Боже мой, неужели меня снова экзаменуют? И вдруг я сразу стал маленьким чешским человеком, что трясется перед каждым начальством. Ну, ясно, меня подвергают какому-то тайному допросу, в этом смысл его вопросов. Американское правительство никогда не доверит главу другого государства пистолетчику, который ничего не знает о Нью-Йорке. Это изощренный допрос! Но в течение дня, проведенного с вашингтонскими охранниками, я понял, что они всегда имели дело с высокопоставленными государственными деятелями, которые ничего другого не делали в Нью-Йорке, кроме перехода улицы от отеля ООН к зданию ООН и обратно.

Я сел рядом с водителем первого лимузина и поворот за поворотом довел его до Бродвея, где мы забежали с Вацлавом на двадцать минут на новый мюзикл. На Вашингтон сквер Джей нас не пустил, заявив, что там продают марихуану, а там, где наркотики, там может быть и перестрелка, но разрешил нам пешком обойти один квартал, однако не тот, который мы выбрали.

Почему здесь нельзя?

Сожалею, сэр, но это улица с односторонним движением, и мои машины не могут ехать рядом с вами. Если хотите погулять, то прошу вас в обратном направлении.

Гавел еще явно не привык к тесному симбиозу с охраной.

Что может случиться, если мы его ослушаемся? - спросил он меня.

Ну, не знаю. Большей частью я не гуляю с президентами, - ответил я, молясь в душе за то, чтобы этот наименее разумный из всех известных мне людей, не был уж так неразумен. – Ну а что бы случилось, если бы ты не послушался охраны в Праге?

- До революции или после?

- Какая в этом разница?

- Ну, если бы я не послушался охраны в прошлом году, то получил бы сорок восемь часов предварительного ареста. А сейчас и в самом деле не знаю. Теперь уже никто меня так не гоняет.

В конце прогулки мы зашли на пиво в рок-н-рольный клуб. Президентская охрана галопом пронеслась по уборным и коридорам, и потом жестом разрешила нам сесть на шатающиеся лавки и пить американское пиво без пены. Из репродукторов валились на нас децибелы, в толпе небритых любителей рока выделялись приглаженные мускулистые парни в элегантных костюмах с пальцем, зажимающим одно ухо и с мученическим выражением лица. Но Вацлаву в клубе страшно понравилось. – Вот это город! - прокричал он мне в ухо. – Я уже не помню, когда я был в баре, где невозможно потрепаться.

Нелли Павласкова: На фильм «Призраки Гойи» Формана вдохновили его личные воспоминания о жизни при нацизме и коммунизме. Главной фигурой фильма стал инквизитор отец Лоренцо, фанатик веры и распространитель зла. Он пытает в застенке музу Гойи – девушку, обвиненную в ереси. Эту роль исполняет израильско-голливудская актриса Натали Портман. Между прочим, Голливуд не рекомендовал этой восходящей звезде экрана участвовать в мадридской премьере, ибо ее агентство опасалось, что актриса из-за участия в мрачном фильме попадет в разряд «трагических». В Праге же по красному ковру пройдут в день премьеры все до одного главные создатели фильма. Вот как вспоминает Форман в своей новой книге подготовку «Призраков Гойи».

Диктор: Историю, вдохновившую меня на создание фильма о Гойи и его времени, я прочел в пятидесятые годы в университетской библиотеке в Праге. В те годы в Чехословакии невозможно было купить хорошую книгу, поэтому большую часть времени мы проводили в затхлых залах этой библиотеки. Я вспоминаю, что книгу об инквизиции и пытках я глотал, готовясь к семинару Милана Кундеры, он в то время читал в киноакадемии лекции по мировой литературе. Но прошло пятьдесят лет, прежде чем я нашел возможность взяться за эту тему. Толчком послужило очередное посещение мадридского музея Прадо. После премьеры «Амадея» я потащил туда своего друга и продюсера Сола Заенца, чтобы полюбоваться вместе с ним моими любимыми картинами Иеронима Босха. Но в музее на этот раз еще большее впечатление произвел на меня Гойя. Этот контраст солнечных, красивых, хотя и традиционных картин его периода придворного художника с брутальным изображением насилия и коварства, полотнами, созданными в его «черный», предсмертный период. Это граничило с шизофренией, ибо не мог один и тот же человек воспринимать человеческое существование в столь различных перспективах. Гойя, вероятно, был странной птицей.

Об этом человеке я хочу снять фильм, - сказал я тогда Заенцу.

Ну так напиши, и мы снимем, - ответил он.

Я закупил и прочел все биографии Гойи, все его письма и понял, что у художника были три страсти: искусство, охота и деньги. Кроме того, он был искушенным придворным, ловко проплывал сквозь разные политические перипетии и имел любовную аферу с герцогиней Альба. Но ни в одной книге о Гойе я не нашел ничего такого, о чем сумел бы снять фильм. Я уже вообще отказался от этой идеи, как вдруг в одной из публикаций наткнулся на скудное сведение о том, что Гойя был однажды вызван к Великому Инквизитору – и у меня в руках сразу оказался ключ к фильму: я хорошо представил себе, как мог художник вести себя перед страшным трибуналом, и это сдвинуло меня с мертвой точки….

Иван Толстой: В конце ноября в Лондоне прошли грандиозные русские торги. Аукционы Бонамс, Макдугалл, Кристи и Сотбис продавали русскую живопись, антикварные книги, фарфор императорский и фарфор агитационный, изделия Фаберже и других знаменитых мастеров, театральные программки и эскизы

костюмов дягилевских сезонов - словом, все, все, все русское.

искусству Александр Шлепянов...

Александр Шлепянов: Кто интересуется русским искусством, те уже давно прочитали в газетах и на новостных сайтах в интернете, что торги прошли триумфально, побиты многие рекорды русских продаж, Кристи сделал 28 миллионов, Сотбис – 20 миллионов фунтов - ну, и так далее. Но ведь дело не столько в цифрах, которые так гипнотизируют нашу зацикленную на деньгах прессу – дело в том, за что эти деньги в этот раз платили.

И вот здесь мы присутствуем при огромном событии, при подлинно историческом переломе, который можно сравнить с переходом 10 лет назад от малиновых пиджаков к безупречным костюмам от лондонских портных со знаменитой улицы Савил Роу. Те самые люди, которые раньше вне себя бились за полотна Айвазовского, Шишкина и Клевера, то есть за тот коммерческий товар, который до 17-го года и во времена НЭПа украшал приемные дантистов, гинекологов, адвокатов и прочих состоятельных любителей прекрасного, - теперь с еще большим энтузиазмом покупали действительно замечательных художников: Бориса Григорьева, Сомова, Александра Яковлева, Машкова, Филонова – и даже шестидесятников Рабина и Целкова!!!

Это говорит о том, насколько все-таки быстро обучаем русский человек. Ей-богу, я радовался от всего сердца, когда видел, как бензоколонки бьются с газовиками за какого-нибудь вполне изысканного авангардиста. Это говорит о том, что у нас появляются настоящие ценители, что новый средний класс уже может позволить себе платить большие деньги не только за обстановку своих хором на Рублевке, но и действительно коллекционировать искусство высшего класса.

Особенно меня порадовала история с Василием Яковлевичем Ситниковым. Этот человек еще в глухие сталинские времена заведовал у известного официального искусствоведа Алпатова в Суриковском институте диапозитивами, за что и звался студентами Васька-фонарщик. Ваську считали придурком, но на самом деле это был человек, фанатично преданный искусству, один из тех, кто движет искусство вперед. Насмотревшись на казенное преподавание и глубоко в нем разочаровавшись, Ситников в 51 году открыл свою – подпольную, разумеется – школу живописи. Из этой школы вышли такие мастера, как Вейсберг, Плавинский, Харитонов и многие другие.

Советская власть терпела его только потому, что искренне считала его городским сумасшедшим. Он эту репутацию успешно поддерживал. Однажды мы пришли к нему со знаменитым московским коллекционером древнерусской живописи Колей Задорожным, привели к нему заморскую покупательницу – он открыл нам дверь в чем мать родила. Покупательница была в восторге. Одна картинка ей страшно понравилась, она спросила: «Сколько стоит?». «10 тысяч долларов», - взревел Вася, хотя только два дня назад просил у меня за эту же картину 200 рублей, что составляло по тем временам 40 долларов. «У меня осталось только 3 000», - огорчилась покупательница. Вася пожалел глупую иностранку и взял 2 тысячи.

Умер он в Нью-Йорке, в полной нищете, почти все наследие его пропало...

И вот аукцион Макдугалл, честь ему и хвала, разыскал в Америке Константина Кузьминского, у которого оставалось много васиных работ, написал великолепную статью об этом самобытном художнике – и одна его работа сделала почти 100 тысяч долларов, и остальные – тоже очень неплохие деньги, какие Ваське-фонарщику, да будет ему земля пухом, даже не снились...

Это говорит о том, как важна ПРОСВЕТИТЕЛЬСКАЯ роль аукционов и как тесно она связана с коммерческим успехом. Вот на другом аукционе была прекрасная картинка Ольги Николаевны Сахаровой, достаточно скромно оцененная – и она не продалась.

Но если бы аукцион не поленился рассказать историю этой девочки из Тифлиса, которая в 1910 году добралась до Мюнхена – а Мюнхен тех лет - это мировая лаборатория новой живописи, школа Ашбе, Кандинский, Явленский, - как она вошла в круг мирового авангарда, вышла замуж за племянника Оскара Уайльда, дружила с Франсисом Пикабиа, как знаменита она была в Париже, Мадриде и особенно в Барселоне, где ее носили на руках – я уверен, что за картину была бы серьезная борьба.

То же самое относится и к художникам парижской школы. Такие гиганты 30-х – 50-х годов, как Костя Терешкович, Леон Зак, Андрей Ланской, Мишель Латтри (кстати, внук Айвазовского, один из зачинателей стиля Ар Деко) и многие другие, которые высоко ценятся французами и почти совсем неизвестны в России – тоже ждут своей, как теперь выражаются, «раскрутки». Каждому из них еще предстоит долгая и счастливая жизнь на русских торгах.

Какой же вывод из последних лондонских торгов?

А вывод в том, что РЫНОК (как бы ни травили, в прямом и переносном смысле, Гайдара и Чубайса) – рынок русского искусства работает и с каждым годом набирает обороты. Государство уже сделало первый разумный шаг – разрешило беспошлинно ВВОЗИТЬ антиквариат в Россию. Осталось сделать второй, еще более разумный: разрешить произведениям искусства свободно перемещаться по миру.

Да, на те картины, которые представляют особую государственную ценность, надо получать экспортную лицензию. Да, музеям надо дать право первой ночи – выкупать те картины, которые им необходимы, по МЕЖДУНАРОДНОЙ оценке.

Но, в остальном, картины должны так же свободно путешествовать, как путешествуют полотна французских, итальянских и прочих мастеров. Безумные советские идеи, что если открыть границы, то все бесценное русское искусство вывезут иностранцы – это из той же оперы, что «Россия – родина слонов». На самом деле русское искусство нужно и интересно, в первую очередь, самим русским. Они и будут везде его покупать и привозить обратно в Россию, как это и происходило сейчас на русских торгах в Лондоне.