Тамара Ляленкова: Тема сегодняшней передачи – «Религиозные экстазы и видения».
Сразу хочу заметить, что путь к добродетели в разные времена преодолевался и разными способами. Современная прямолинейность – результат изменения общего ландшафта мира, поэтому и форма благочестия, то есть почитания и стремления к Богу, разнится в Средние века, эпоху Возрождения и Новое время. Подробнее о европейском духовном опыте я попросила рассказать филолога, сотрудника Института научной информации по общественным наукам Российской академии наук Александра Махова.
Александр Махов: В целом, конечно, доминирует настроение женоненавистническое. Мезогения была, безусловно, очень развита, но на самом деле мы видим уже в раннюю христианскую эпоху многочисленных женщин – святых, мы читаем у Иеронима замечательную проповедь-эпитафию «Матери Пауле». Объяснение опять же находится у Амвросия. Он говорит очень просто, что женщина, которая достигла добродетели, они обрела мужскую добродетель, и именно поэтому ее справедливо будет, вообще-то, называть, «мужем». То есть женщина добродетельная подобна мужу. Нет женской добродетели.
Но есть и другой ход оправдания женщины – здесь тоже должна быть симметрия. Ведь женщина принесли смерть, значит, путь спасения должен точно повторить путь падений, он должен быть абсолютно симметричным, - значит, женщина должна принести и жизнь. Так что женщина, с одной стороны, такое вот женское начало – оно плохо, физиологически плохо. Но есть некие высокие соображения, по которым женщину можно даже и оправдать. Святая Перепетуя – это одно из самых ранних мученичеств. Ей снится, что ее выводят на арену, ее раздевают служители, они умащают ее маслом, и она становится мужчиной. Буквально так и сказано: «Маскулятосум». Она воспаряет. Является ужасный демон в виде эфиопа, она его бьет ногами по голове, она над ним парит – и, естественно, она его побеждает. После чего уже идет сцена ее мученической смерти. Понятно уже, что это триумф.
Тамара Ляленкова: Подвиг, собственно говоря, духовный, мученический, как вы считаете, разница женского и мужского есть?
Александр Махов: Думаю, что нет. Ведь святые в житиях, они не замечают ничего, они настолько связаны с Богом, что все мучения – это посрамление палача всегда. И когда у одной из святых отрезают груди, и палач ей говорит: «Ну, что же ты, и сейчас не страдаешь, ничего не чувствуешь?» - она говорит: «А мне что? Мои груди, которые мне дал Господь, они у меня внутри»…
Но меня тоже интересовал механизм нисхождения этих видений. Вот знаменитой «Искушение святого Антония». Все было с ним нормально – и вдруг он оказался вне себя. И это передавалось часто словом «экстаз». То есть это действительно переживание некоторого выхода за пределы своей телесной оболочки. Я человека той эпохи называю открытым человеком. Вот у нас сейчас общество открытое, а человек закрытый, а тогда было наоборот – общество было очень закрытым, а человек был абсолютно открыт. Это передавалось метафорой сосуда: христианский человек себя осознает просто сосудом. Все развивается параллельно – линия божественного и линия демонического.
Появляется где-то, наверное, в XII веке линия мощных видений святых женщин. Прежде всего немки, наверное, такие как Мехтхильда Магдебургская, Хильдегарда Бингенская, уже не немка Катарина Сиенская – у них появляется мотив такой личной встречи с Иисусом, где действительно есть эротическая окраска какая-то. И параллельно появляются протоведьмовские описания личной встречи с демонами, с дьяволами, где тоже появляются параллельные мотивы. Инфернальное царство, оно полностью симметрично царству Божественному. Там, скажем, 9 чинов ангелов – и есть 9 дьявольских чинов. Вот одного нет – в инфернальном мире нет сильного женского образа. Принцип основной канографии – смешение и нарушение естественного порядка: он может андрогинный облик, элементы женского тела могут включаться в этот общий арсенал и самым диким образом сочетаться с какими-то другими.
Если брать опять же понимание Христа, понятно, что он человек и не совсем в то же время человек. И они шли по пути некоторой андрогинизации. Например, вот эта рана Христа, она понималась отчасти, у мистиков особенно, как некая такая вагина. И у Бонавентура есть действительно потрясающий текст, где он описывает свое вхождение в эту вагину. Это почти эротическое описание слияния с Христом. А вот эта грудь, которой Богоматерь кормит, якобы превращается в некий фаллос. То есть они в целом идут к тому, чтобы преодолеть половое различие и стать и тем и другим. Как это дошло до немецких романтиков… У Шлегеля есть запись о том, что, когда Христос придет вновь, он будет с Марией одним существом. В немецкой мистике эта идея постоянно жила, что придет уже такой совершенный человек, он будет андрогинным.
Тамара Ляленкова: Несомненно, приблизиться к Богу стремились не только мужчины, но и женщины. Один из ярких примеров тому – испанская святая Тереза Авильская, жившая в XVI веке и оставившая подробные описания откровений и экстазов. О духовном пути святой Терезы я попросила рассказать специалиста по испанской культуре Ольгу Ногтеву.
Ольга Ногтева: Известно, что ее отец противился тому, чтобы она ушла в монастырь. Ее собирались удачно выдать замуж, ей светила совершенно типичная судьба женщины из не очень богатого, но знатного рода: рожать огромное количество наследников и, наверное, умереть в достаточно юном возрасте, как это было с ее матерью. Тот же Мережковский категорично пишет: «Видимо, Тереза поняла, что брак есть смерть». И именно этим обуславливается то, что она сбегает в монастырь, хотя она пишет: «Мне так там все не нравилось, мне было совершенно непонятно, что здесь происходит…» Она пишет о том, что какое-то время она не могла молиться, потому что считала, что если она обратится с молитвой к Богу, то тем самым Бога оскорбит, от чего потом ее все-таки отговорил один из духовников. И они испытывают друг к другу, естественно, любовь, но опять-таки речь идет о неком духовном соитии.
Это тематика чувственного ощущения божественного начала, поскольку воспоминания самой святой Терезы изобилуют массой физиологических деталей. В частности, описание экстаза, когда ей является ангел прекрасных духом, и он вонзает в нее копье, и она испытывает мучительную боль и невероятное наслаждение, такое великое, что невозможно остановить эту боль. Вот этот вот экстаз – это самый эмоциональный экстаз, хотя с экстазами она страдала порядка 15 лет. Второе самое главное откровение, которое положило начало ее экстазам, когда, придя в церковь, вдруг по-новому она взглянула на изображение распятого Христа. Важно себе представить, что скульптура XVI века, испанская, она отличается редкостным натурализмом, когда у скульптуры использовались натуральные волосы, подвешивались хрустальные слезы, при помощи ткани на лаке, покрывающем деревянную скульптуру, имитировалась поверхность кожи. И вот он здесь впервые ей является.
Мы действительно имеем дело с совершенно иным взглядом на божественное начало, когда Бог познается через ощущения, а не через понимание, знание, как это было в Средние века. Поэтому когда Мережковский, говоря о святой Терезе, вводит понятие «богосупружества», то оно как раз очень понятно и характерно для этого времени. Потому что не важно, кто ты, мужчина или женщина, но ты ощущаешь некое единство, становишься, так или иначе, супругом. В сочинениях святой Терезы что поражает - это скорее книга не о Боге, а «я в Боге». Она пишет, что однажды, приняв причастие, она долгое время не могла проглотить остию, потому что чувствовала, как в ее рту из остии истекает кровь Христова, и она течет по ее телу, и это доставляло ей такое невероятное ощущение, что она не могла прекратить ее. И тут ей является голос, который ей говорит: «Я так страдал, а ты этим наслаждаешься».
К суду святой инквизиции ее предполагали не раз, потому что существует масса совпадений между сочинениями святой Терезы Авильской и, например, Лютера. Известно, что она была очень красива. Есть описание о том, что однажды, когда она уже была в монастыре, кто-то увидел ее ножку, облаченную в прекрасную шелковую туфлю, и сказал: «Ах, какая прекрасная маленькая, чудесная ножка». После чего она стала принципиально одевать какие-то невероятных размеров лапти. Но одновременно с этим, когда портрет Терезы был написан лет в 45-50, она сказала художнику: «Пусть Бог тебя простит, что ты меня изобразил такой уродиной». Но она же с удовольствием пересказывает какие-то истории о том, что в монастырь поступила монашка, которая страдала невыносимыми болями, у которой был свищ в желудке (дальше очень подробно следует описание, как оттуда вываливалась вся пища, которую она съедала), и дальше следует: «Я мечтала обрести такую болезнь, поскольку это есть прямой путь к Богу».
То есть скорее она пыталась уйти от того понимания пола. Скорее это желание рассматривать себя как некое бесполое существо. И поскольку именно в своей бесполости можно ощущать вот это богосупружество. Потому что когда речь идет о том, что подобные же откровения испытывал ее ученик, то там тоже присутствует этот момент соединения и пронзения. Но уйти от этого невозможно, поскольку представления о человеке настолько переменились в период Ренессанса, что в конечном итоге потребовалось совершенное иное благочестие.
Тамара Ляленкова: Итак, форма благочестия, меняясь во времени, оставалась единой для мужчин и женщин. Об этом весомо свидетельствуют совпадения в сочинениях Терезы Авильской и Лютера. Однако, помимо теоретических трудов, деятельная святая оставила и практический рецепт: желтки святой Терезы с сахаром и миндалем – лакомство, которое и сегодня продают в испанском городе Авиле.
