Не так просто поверить, что одной из самых заметных книг этой зимы стала поэма, написанная две тысячи лет назад, но с фактами спорить трудно. Новый перевод «Энеиды», искусно выполненный принстонским классицистом Робертом Фейглсом, вызвал бурю восторженных отзывов. Интересно, что Вергилия заново прочли не только литературные критики, но и политические обозреватели. Так, Эдвард Ротштейн (Edward Rothstein) опубликовал в The New York Times пространное эссе, где сформулировал центральную идею великого латинского эпоса:
«Энеида» рассказывает не о рождении Рима, а о происхождение новой формы государства. В сущности, это поэма о цивилизации. В последние десятилетия ХХ века, в разгар мультикультуралистских баталий, такая тема воспринималась Академией иронически. Но сегодня, после 11 сентября, мы все ощутили и хрупкость цивилизации, и ее величие. Для Вергилия предназначение Рима состояло в том, чтобы открыть миру единственно справедливую власть над людьми — власть закона.
И дальше Ротштейн, конечно, с оглядкой на современную, а не только античную историю, цитирует самое знаменитое место из шестой книги «Энеиды»:
Римлянин! Ты научись народами править державно —
В этом искусство твое! — налагать условия мира,
Милость покорным являть и смирять войною надменных!
Конечно, древнегреческую и римскую классику переводили многие и на многие языки. Важное отличие английских переводов в том, что они постоянно обновляются. Если, скажем, русские читатели уже почти два века обходятся Гомером в великолепных, но архаических переводах Гнедича и Жуковского, то в Америке у каждого поколения своя античность.
Каждый раз такое предприятие требует решительности. Особенно в случае Вергилия, которого переводили чаще всех остальных классиков. Замечательные поэты оставили после себя переводы Вергилия такой силы и красоты, что браться за новый вариант не каждый отважится. Перевод «Энеиды» Драйдена, сделанный им в 1697 году, считается непревзойденным. Но современному уху трудно слушать превосходный, но устаревший английский поэтический язык. Перевод Роберта Фитцджеральда, датированный 1981 годом, считается самым удачным из современных. Ему удалось найти равновесие между постоянно меняющимся сюжетом и неуязвимым, как мраморное изваяние, языком Вергилия.
Опираясь на опыт предшественников, за работу взялся преподававший 40 лет сравнительную литературу в университете Принстона профессор Роберт Фейглс (Robert Fagles). Приступить к переводу «Энеиды» нельзя без знакомства с Гомером, и профессор Фейглс ранее перевел и «Илиаду», и «Одиссею». Ну а сейчас его перевод «Энеиды», вышедший в издательстве «Викинг», уверенно приобретает широкую популярность.
С Робертом Фейглсом побеседовала корреспондент Радио Свобода Ирина Савинова.
— Какова судьба более ранних переводов древних классиков? Их постепенно забывают?
— Я так не думаю, и лучшие два примера — Гомер в переводах Александра Поупа и Вергилий в переводах Драйдена. Их поэзия — великая поэзия. И оба переводчика останутся в веках, как и те греческие и латинские оригиналы, которые они переводили. Гомер Александра Поупа — Гомер, каким его понял этот английский джентльмен, и таковым он оставался в течение 150 лет. В английском языке эта поэзия — он того же высокого класса и жизненной силы, — что и «Потерянный рай» Мильтона.
— Почему же вы взялись за новый перевод, зная, что до вашего было столько других?
— Замечу сразу: я никогда не переводил что-нибудь только потому, что предыдущий перевод был не совсем хорошим. Оригиналы «Илиады» или «Одиссеи» настолько глубокие и удивительные произведения, что, переводя их, никто не сможет сказать последнее слово. Перевод похож на исполнение музыкального произведения: два исполнителя не смогут сыграть его одинаково. Каждое исполнение — новое прочтение. Я увидел, что есть пространство, в котором я могу поупражняться, и воспользовался возможностью.
— Учась в университете, я должна была по академической программе прочесть «Энеиду». Русский язык ее перевода был настолько старомодным, что только угроза провалить экзамен заставила меня это сделать. Не преследовали ли и вы цель осовременить перевод Джона Драйдена?
— В какой-то степени. Язык Вергилия, во всяком случае, он таким привычно считается, трудно подается манипуляциям. Вергилий сегодня живет, благодаря осовремененным переводам. Дело в том, кто делает перевод и в какое время. Каждому поколению нужен свой Вергилий. И каждое поколение адаптирует язык оригинала, чтобы найти ему эквивалентный современный поэтический язык. Моим вызовом стала назревшая необходимость нового перевода.
— Вы говорите, что созвучие современности очень важно в переводе античных авторов.
— Очень. Но это не означает, что нужно пытаться осовременивать произведение античной литературы, сделав его злободневным. Оно остается во времени, потому что вневременное. И отсюда его вечное созвучие современности.
— И если это происходит, то античный эпос может стать бестселлером. Кто и почему сегодня покупает и читает античных авторов?
— Я с гордостью отмечаю, что, к моему удивлению и огромному удовольствию, эпос читают далеко за университетским стенами. Более того, там чтение идет гораздо с большим рвением, чем в учебных аудиториях. Как раз там огромный интерес и желание читать. И потому перевод такого важного произведения как «Дон Кихот» будут читать. Тут дело в качестве оригинала и в качестве перевода. Сервантес писал на века. То же можно сказать о Толстом, Шекспире, Гомере, и, конечно, Вергилии.
— Чьи произведения нам ближе — греков или римлян?
— Хороший вопрос, и на него очень трудно ответить. В век серьезных политических конфликтов мы становимся римлянами. В вопросах души, духовности, в предвидениях трагического конца нашего больного эго, все мы — греки. Нам нужны оба видения: политическое — власти и психическое — ужаса и страха. Мы и греки, и римляне. Иногда я просыпаюсь римлянином. Довольно часто — греком. Так жить — большое удовольствие.
— Чему Вергилий учит нас?
— Многому. Он учит тому, что у нас есть обязанности. Мы должны делать некоторые вещи, хотим мы этого или нет. И мы должны учиться хотеть это делать. Покинуть любимых, дом, родину, если история говорит нам «надо». Мы не частные лица. Мы существуем в истории — этому нас учит Вергилий. Другой урок Вергилия — опасность империи. "Энеида" ведь — поэма об империи. Она и была заказана императором Августом с целью прославить величие Римской империи. В своем худшем варианте империя может быть ненасытной. Она утоляет свой голод истреблением законов и поглощением чужих территорий. Но хуже всего то, что мы приносим себя в жертву империи. Жертву зачастую ненужную. Этим-то Вергилий современен: тем, что он предвидел эти беды.
— И последний вопрос, какая ваша самая любимая строка из «Энеиды», если у вас такая есть.
— Трудно выбрать. Пожалуй, это строка, которую многие любят. Эней, подбадривая свою команду в шторм во время кораблекрушения, говорит: «Возможно, мы вспомним это как радостное событие». А значит это вот что: наша память обладает свойством восстанавливать события прошлого не такими ужасными, какими они были на самом деле. Вергилий не утверждает, сможем ли мы или нет. И мы сами тоже не можем это утверждать. Для этого он поставил слово «возможно» в начале предложения. Он оставляет за нами решение — как запомнить событие прошлого, радостным или трагическим. Возможно и то, и другое. То, каким мы запомним содеянное нами — как радостное или мучающее нас событие, зависит от нашего везения и от богов истории.
— Будем надеяться, что с опубликованием вашего перевода Эней, после своих многолетних скитаний, почувствует себя в Америке дома...
— Мне очень хотелось бы так думать. Вспомним, что он плыл на Запад — из Греции в Рим. Придерживаясь этого курса, он потом, возможно, прибыл бы в Вашингтон, Бостон, Филадельфию и Нью-Йорк. Эней как вечный странник, движущийся на Запад, в направлении западной цивилизации… Приятно об этом думать.
