Александр Генис: Выход нового, первого за последние 10 лет, романа 84-летнего Нормана Мэйлера – важное и шумное событие в американской культурной жизни.
Как, впрочем, и все, что связано с этим писателем. Особенно, в Нью-Йорке, где Мэйлер знаменит не только талантом, но и бешеным темпераментом. Все знают, что он не дурак и подраться, повеселиться. Однажды я встретил Мэйлера в ресторане «Самовар»: невысокий седой крепыш сидел за столиком с нечеловеческой красоты блондинкой. Водку он пил по-русски, не разбавляя.
Бунтарь по натуре, призванию и профессии, Мэйлер стал одним из отцов контр-культуры. В буйной борьбе с истеблишментом, он создал американскую версию экзистенциализма. В отличие от французской, она строилась не на свободе духа, а на мистике плоти. Перед лицом смерти, - писал Мэйлер в 60-е, - человек должен разойтись с обществом и отказаться от корней, чтобы успеть найти самого себя.
Удалось ли это Мэйлеру? Вряд ли. Уже стариком, накануне 80-летия он признался, что в юности мечтал написать книги, способные перевернуть мир. Они всего лишь изменили американскую литературу. Сочинив в 25 «Нагие и мертвые», книгу, немедленно ставшую классикой военного романа, Мэйлер оказался в глубоком кризисе. Путь реализма уже был исчерпан, но он слишком любил сырую действительность, чтобы бросить ее вовсе. Мэйлер нашел выход в нонфикшн, в документальной, журналистской прозе.
Секрет Мэйлера в том, что, работая с фактом, он обращается с ним как художник, а не репортер. Его густое письмо метафорично, образно, поэтично и по-барочному избыточно. И это значит, что стиль Мэйлера – на любителя. Иногда его книги раздражают читателя даже больше, чем их автор. Другое дело, что не заметить Мэйлера нельзя: громокипящий кубок.
О романе Нормана Мэйлера «Замок в лесу» рассказывает ведущая «Книжного обозрения» «Американского часа» Марина Ефимова.
НОРМАН МЭЙЛЕР: «ЗАМОК В ЛЕСУ».
Марина Ефимова: Нет в Америке писателя, который бы так настойчиво и так талантливо описывал проявления низких свойств человеческой природы, как Норман Мэйлер. С леденящей кровь убедительностью он воспроизвел характер и мышление убийцы в романе «Песнь палача». В печально знаменитом эссе «Белый негр» он описал убийство лавочника, интерпретируя это убийство как «дерзкое проникновение психопатического сознания убийцы в неизведанное». В эссе полувековой давности «Самореклама» он декларировал свой интерес к феномену убийств.
И вот теперь, в новом романе, написанном после 10-летнего перерыва, он выбрал главным персонажем и объектом психологического исследования молодого Адольфа Гитлера. Уже в первом своем романе - «Нагие и мертвые» - проявилась страстная потребность Мэйлера выворачивать наизнанку себя и своих героев, «раздеваться на людях» образно говоря. Критик Ли Сигел, написавший о Мэйлере трактат «Маэстро человеческого эго»? пишет об этом его свойстве:
Диктор: «Мэйлеровские откровения включают описание его зависти, горечи, эгоизма, корысти, описание обид и ран, нанесенных каменьями и стрелами, пущенными в его похотливое, жадное, вечно терпящее поражения и вечно встающее из руин ЭГО. Это раздевание на людях, этот разговор о том, о чем НЕ ГОВОРЯТ, стали для него формой писательской власти».
Марина Ефимова: Почти во всех своих произведениях Мэйлер демонстративно переступает стандарты моральных и социальных норм. И если бы только в произведениях!.. В 1960 году на вечеринке Мэйлер пырнул ножом свою жену. В 80-х годах он добился освобождения из тюрьмы литературно одаренного убийцы, который тоже пырнул ножом (только насмерть) молодого нью-йоркского драматурга, подработавшего официантом. Мэйлер, пойманный врасплох тележурналистами, не проявил ни малейшего сожаления по поводу своей ошибки – или эксперимента?..
Тем не менее, среди американских интеллектуалов многие так ценят Майлера как писателя, что готовы если не на оправдание, то, во всяком случае, на УСЛОЖНЕНИЕ его поведения. Критик Сигел пишет о его поступках:
Диктор: «...Это случилось потому, что он следовал ошибочным ИМПУЛЬСАМ, а НЕ ошибочным ИДЕЯМ!.. Еще в юности Мэйлер понял, что МЕЧТА американцев о гармоничном смешении в их стране РАДИКАЛЬНО ОТЛИЧНЫХ друг от друга людей часто превращается в КОШМАР. Посмотрите, например, на одержимость американской поп-культуры темами ПРЕСТУПНОСТИ. И Мэйлер выработал в себе редкую способность чувствовать и понимать чрезвычайно не похожих на себя людей. Выросший в Бруклине мальчик из приличной еврейской семьи среднего класса, Мэйлер написал когда-то, что единственная «абсолютно неприемлемая для него ипостась – это ипостась симпатичного мальчика из приличной еврейской семьи среднего класса». «Я хочу, - писал он, – найти вход в мистические тайны человеческой натуры: убийства, самоубийства, инцеста, оргии, оргазма и Времени».
Марина Ефимова: Рецензент Сигел пишет далее, что уже в романе «Песнь палача» (лучшем романе Мэйлера, по мнению многих критиков) главной нотой являлось СОЧУВСТВИЕ (без сентиментальности, но и без осуждения) всем героям, включая убийцу. И Сигел раскрывает один из писательских секретов Мэйлера: «Могучий поток собственного Мэйлеровского эготизма, - пишет он, - наполняет его уважением к власти и действенной силе эгоцентризма других людей». Не потому ли Мэйлер выбрал главным персонажем своего нового романа «Замок в лесу» молодого Гитлера? А рассказчиком сделал самого дьявола (в образе эсесовца).
В описании Гитлера и его семьи Мэйлер достаточно близок к реальным фактам. Но те изменения, которые он вносит, чрезвычайно для него характерны: он делает сестру Гитлера недоразвитой, его главного ментора - садистом и педофилом, а самого Гитлера - продуктом инцеста (слухи об этом ходили после самоубийства Гитлера, но они остались бездоказательными). Рецензент Сигел пишет:
Диктор: «У Мэйлера все члены семьи Гитлера – духовно, эмоционально и интеллектуально примитивны. Они живут инстинктами, первобытными страхами и желанием немедленного удовлетворения своих физических потребностей. Отец Гитлера – Алоиз – патологический бабник. Клара – его жена – прячет в религиозном экстазе догадку о том, что она на самом деле ДОЧЬ Алоиза. Адольф живет от одного акта онанизма до другого, и каждый этот акт обладает такой мощью, словно (по выражению Мэйлера) «он выстрелил в себя из своей собственной пушки». Мэйлер часто выражал убеждение, что неукротимый секс и насилие – главные признаки задавленной и беспомощной натуры. По версии Мэйлера, Адольф, в порыве отчаянной самозащиты, преобразует свою беспомощность перед жизнью в чудовищную силу извращенного эгоцентризма. И с помощью этой силы мстит всем за свой примитивизм и беспомощность».
Марина Ефимова: Словом, Мэйлер объясняет монструозность Гитлера почти так же, как король в «Обыкновенном чуде» Шварца: «Я – тиран, - говорит он. - Я зол, коварен, злопамятен, и самое обидное, что не я в этом виноват, а предки: прадеды, прабабки, внучатые дяди разные... Вместе с фамильными драгоценностями я унаследовал все их подлые черты». Версия Мэйлера (талантливо, образно и сложно выраженная) все же немногим отличается от обычных рассуждений тех американских интеллектуалов, что склонны любую беспричинную низость и жестокость объяснять или психической болезнью или дурной наследственностью.
Хочется отметить еще одну деталь в новом романе – рассуждение о природе немецкого языка:
Диктор: «Немецкий пришел к нам как язык грубых язычников, земледельцев и охотников. В этом языке была слышна отрыжка, урчание в животе, отхаркивание, легочные хрипы, крики команд (когда-то предназначавшихся скоту), даже рев, который вырывался из глоток при виде крови. И лишь стремление войти в цивилизованный мир смягчило его звучание».
Марина Ефимова: Правда, слова эти принадлежат в романе дьяволу-эсесовцу, но доставляют очевидное удовольствие и автору: пусть уж всё у немцев будет плохое – даже язык.
«Роман «Замок в лесу», - одобрительно пишет критик Ли Сигел, - пожалуй, единственное в литературе приближение к пониманию абсолютно чужеродного существа – Гитлера. При этом, - пишет Сигел, - Мэйлер не вживается в образы Гитлера и его семьи, но завладевает ими». Вот с этим последним замечанием рецензента я согласна: Мэйлер завладевает персонажами и манипулирует ими, оставаясь, при всем своём бунтарстве, не скажу симпатичным, но довольно типичным старым мальчиком из американской еврейской семьи среднего класса.
Александр Генис: Каждый час в Америке убивают миллион фермерских животных. Вегетарианцы из сострадания говорят, что если каждый из нас сократит потребление мяса, молока и яиц хотя бы на 10 процентов, около миллиарда животных избегнут страданий. Другое дело, что этот миллиард животных просто не появится на свет. Чтобы задуматься об этом парадоксе, можно привести пример блестящего американского экономиста Джулина Саймона.
Диктор: И люди и ястребы едят куриц. Однако разница между двумя хищниками принципиальна. Чем больше ястребов, тем меньше куриц. Но чем больше людей, тем больше и куриц.
Александр Генис: Поэтому не вегетарианство ответ гуманизма на жестокое обращение с животными, а сельское хозяйство с «человеческим лицом».
Сегодня в гостях «Американского часа» - Пол Шапиро, возглавляющий кампанию против превращения ферм в индустрию производства продуктов животного происхождения. С гостем беседует наш корреспондент Ирина Савинова.
Ирина Савинова: Что такое гуманизм в фермерском хозяйстве?
Пол Шапиро: Начнем с самых скромных требований. Животные заслужили, чтобы их не мучили и дали им насколько это возможно не вызывающую страх и не причиняющую боль смерть. Мы берем у них так много. Мы в таком долгу перед ними, что это минимум того, чем мы можем отплатить. Их нельзя содержать всю их жизнь в тесных клетках, где нельзя расправить крылья или распрямить ноги. При кастрации, спиливании рогов и удалении клювов им нужно вводить обезболивающее. Их нельзя оставлять в полном сознании, когда их режут на скотобойне. Это самые элементарные нормы гуманного обращения с животными.
Ирина Савинова: Чем занимается ваша организация?
Пол Шапиро: Многие животные, выращиваемые в пищу на американских фермах фабричного типа, содержатся в клетках. Они живут в невероятно жестоких условиях. Обращение настолько негуманное, что даже представить трудно. Сегодня в Америке существует движение за то, чтобы исправить такое положение дел: мы боремся против принудительного заключения и в высшей степени жестоких методов умерщвления животных на бойнях.
Ирина Савинова: Поговорим о гуманизме в контексте экономики. Специальные затраты, вкладываемые в достижение цели уменьшения страданий животных, не могут не отразиться на стоимости продуктов.
Пол Шапиро: Да, улучшение жизни фермерских животных не может не повлечь за собой повышение стоимости мяса, молока и яиц. Но это нас не должно останавливать, и, как мы знаем, не останавливает. Потребитель выбирает и с готовностью покупает в супермаркете те продукты, на которых написано "к животному хорошо относились". Более низкая стоимость продукции с фабричного типа ферм скрывает ту цену, которую платят животные, подвергаясь жестокому обращению.
Ирина Савинова: Когда фермерским животным жилось лучше - до индустриализации или сегодня?
Пол Шапиро: У индустриализации сельского хозяйства есть и за и против. Возьмем для примера тяжелые работы, которые в до-индустриальную эру выполняли фермерские животные. Теперь это делают машины. В этом отношении индустриализация бесспорно улучшила жизнь сельскохозяйственных животных.
Но с другой стороны, 50 назад в Америке фермерских животных выращивали на открытом воздухе, на свободе так сказать. Их жизнь была более приятной, чем сегодня. Не идеальной, но более или менее приличной. Сегодня миллионы фермерских животных проводят всю свою жизнь в заключении, причем в настолько тесных клетках, что даже не могут повернуться. Их жизнь сегодня гораздо хуже, чем полвека назад.
Ирина Савинова: Значит ли это, что жизнь животных в странах Третьего мира лучше?
Пол Шапиро: И да, и нет. В странах Третьего мира имеет место негуманное обращение с фермерскими животными, это факт. И тут нужно понять, что определение негуманного обращения с идущими в пищу животными в Третьем мире скорее всего другое. Там — преступное безразличие, у нас — планомерное, вызванное требованиями рынка, насилие. Там животных тоже держат в тесных клетках, где они не могут расправить конечности. Но многих видов механизированной жестокости, доступных только западной цивилизации, там нет. Тем не менее, в мало индустриализованных странах тоже есть серьезные проблемы с гуманным обращением с сельскохозяйственными животными.
Ирина Савинова: Фермерские животные как личности... Могут они быть счастливы?
Пол Шапиро: Несомненно. Они разумные существа. Как и люди, они могут чувствовать боль и страх, могут радоваться и печалиться. Вы, наверное, видели на бойне закаченные глаза коров, стоящую дыбом шерсть. Это от страха. Но самое главное — они не хотят страдать. А на индустриализованных фермах страдание — норма. Животные заслужили лучшее обращение.
Ирина Савинова: Что лучше, свобода или ферма? На свободе курице трудно найти пропитание. В клетке же ее кормят до отвала. Конечный продукт во втором случае получается более качественным. Так что лучше: голодная свобода или сытое заключение?
Пол Шапиро: Начну с того, что курица, насильственно заключенная в клетку на индустриализированной ферме, не может построить гнездо или снести столько яиц, сколько получится – ее заставляют все это делать. Система производства яиц методом, при котором куры гуляют на свободе и несутся, сколько хотят и где хотят, имеет свои неотъемлемые преимущества. Но нужно оговориться: для курицы трудно класть яйца, питаясь, чем попало. Приходится вкладывать много труда, обеспечивая им выживание. С точки зрения рынка производство яиц курами в клетках более прибыльное, но бесклеточное производство яиц имеет определенное преимущество, если принимать во внимание неудобства.
Ирина Савинова: Совестливый человек должен быть вегетарианцем, не так ли? Вы сами вегетарианец?
Пол Шапиро: Да. Я делаю это сознательно, потому что хочу уменьшить страдания, которые мы причиняем животным. Каждый из нас может помочь уменьшению страданий фермерских животных. Вегетарианская диета — полноценная диета.
В Америке следуют трем заповедям: сокращение, улучшение и замещение. Мы сокращаем потребление мясных продуктов. Производители все чаще улучшают этику своего производства выращиванием свободно гуляющих животных. И мы замещаем продукты животного происхождения продуктами растительного происхождения.
Ирина Савинова: Сегодня в супермаркете можно найти столько разных этикеток на мясе, курах, яйцах, молоке: "продукт от свободно гулявшего животного", "выращено сертифицированно гуманным способом", "выращено без клеток" и так далее. Следует обращать на них внимание?
Пол Шапиро: Во всяком случае, это шаг в правильном направлении. И все эти этикетки значат, что производитель уменьшил страдания фермерских животных. Так что покупать такие продукты - значит уменьшать страдания животных. Если вы не хотите отказаться от потребления мяса в пищу, то покупайте продукты из животных, живших на свободе, а не в клетках на индустриализованных фермах.
Ирина Савинова: Правда ли, что мясо выращенного гуманным методом животного вкуснее?
Пол Шапиро: Когда животное страдает, нервничает, это отражается на качестве мяса, яиц или молочных продуктов. Химический состав белка изменяется, и как следствие — вкус. Так что с точки зрения рынка, выгодно хорошо относится к животным. Известно также, что многие американские потребители не хотят быть частью системы, заставляющей животных страдать.
Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.
Григорий Эйдинов: Пожалуй, самый главный аспект современной популярной музыки, который нужно понять и принять, это то, что вне зависимости от жанра это, в первую очередь, все-таки, танцевальные произведения, а во вторую уже - все остальное. И в последнее время в этом факте признается себе все больше и больше музыкантов независимых и альтернативных жанров. Идеальный тому пример - группа «Из Монреаля». Это и есть название группы. Это и странное название - их торговая марка. Например, только что вышедший новый альбом «Из Монреаля» называется «Шипящая фауна, ты разрушитель?». Детище молодого и плодовитого музыканта Кевина Барнса, группа «Из Монреаля», естественно, не из Монреаля, это было бы слишком просто, а из города Афины, штат Джорджия. Вот уже 10 лет состав команды медленно вращается вокруг Кевина, творя в иногда трудноописуемых, но всегда интересных направлениях, используя элементы рока, техно, водевиля, регги, африканских ритмов, и что еще под руку попадется. Лучше всего это можно проиллюстрировать на новом альбоме группы одной из ее лучших песен с, как вы уже догадываетесь, довольно странным названием. Итак, вдумчиво-танцевальные «Из Монреаля» - «Зайчик – никакой не ездок».
Александр Генис: В январе, начале каждого года, президент обращается к нации. По традиции эти речи называются «О состоянии союза» - в том числе, и о состоянии союза между президентом и его народом. На этот раз эти отношения трудно зазвать радужными. Две трети опрошенных не довольны тем, как идут дела у Америки. Хуже, что большая часть страны не верит, что нынешняя администрация знает, как справится с трудностями – войной в Ираке, изменением климата, энергетическим кризисом, вызовами глобализации.
При всем том все эти тяжелые мысли не портят настроения Америки. Об этом в «Нью-Йорк Таймс мэгэзин» пишет обозреватель журнала Джим Холт. Согласно приведенным им статистическим данным, страна остается оптимистически настроенной. Не только сейчас - всегда. За последние 40 лет, то есть на протяжении целого поколения, больше 60 процентов американцев считали, что через пять лет они лично они будут жить лучше, чем раньше. Только 15 процентов отвечали на этот вопрос негативно. И данные эти практически не меняются – чтобы ни происходило в мире.
Я предложил обсудить эти – я бы сказал, вопиющие - факты Борису Михайловичу Парамонову.
Борис Парамонов: Ну, как тут не вспомнить для начала известную шутку: пессимист говорит: хуже некуда, а оптимист: будет еще хуже. Это вроде древнегреческих логических парадоксов: сколько волос требуется удалить с черепа, чтоб считать человека лысым?
Самое интересное в статье Джима Холта – тот отмеченный им факт, что люди, как правило, оптимистичны в отношении самих себя, склонны видеть собственную жизнь, если не в розовом свете, то как вполне удовлетворительную – и, наоборот, в глобальном, так сказать, масштабе отличаются пессимизмом. Это очень понятно, и не только психологически понятно, не только на уровне индивидуального сознания.
Действительно, человек вполне готов научиться управлять автомобилем или, поднатужившись, купить дом, или собрать ребятам на университет, - но что он может сделать, если идет речь, скажем, о столкновении цивилизаций? То есть человек оптимистичен постольку, поскольку его жизнь подчиняется его собственному контролю. Но ведь нынешний человек не только на этом уровне живет, он отнюдь не полностью принадлежит себе. Можно даже сказать, что он вообще себе не принадлежит в современном мире. Его жизнь на девять десятых проходит в отчуждающих структурах. Элементарнейший пример: начинается война, и вас мобилизуют. Сейчас, положим, в США армия комплектуется на добровольной основе, но ведь это не на все ситуации годно: а ну большая война?
Александр Генис: Война – тотальная война, как Первая и Вторая, - отменяли логику цивилизации. Но распределение оптимизма и пессимизма в Америке было то же, что и всегда. Впрочем, война в любом случае – крайний случай, требующий отдельного разговора.
Борис Парамонов: Да, война, конечно, - крайний случай. Но и в мирной жизни человек оплетен тысячами нитей, которыми не он управляет. Взять тот же автомобиль: я, конечно, могу научиться его водить, но зададимся простым вопросом: а почему он мне вообще нужен? Не потому ли, что его производят Форд, Дженерал Моторс и Крайслер? А в Америке жизнь так устроена, что без автомобиля нельзя, если вы не в большом городе живете.
Сплошь и рядом видишь за рулем столетнюю старуху: иначе ей никак не добраться до супермаркета молока купить.
Александр Генис: Вы бы попробовали у нее отобрать этот самый руль. Машина дает ей то, что мне – свободу, и я буду за нее держаться до конца! Вовсе не потому, что Форду хочется продать мне машину. Тем более, что у него это не очень получается, и я давно уже езжу на Хонде.
Борис Парамонов: Ну да, понимаю. Я, помню, живя в Советском Союзе, возмущался западными либералами, которых достаточно охотно цитировали в советской прессе, когда они писали что-то о тоталитарном строе капитализма: нам бы, мол, такой тоталитаризм! Здесь я понял, что имеется в виду: так называемый консьюмеристский тоталитаризм. Человек – игрушка рыночных стихий: не цель, а средство, которым манипулируют громадные производственные и финансовые корпорации, навязывая ему ненужные в принципе товары или затягивая в долги на приобретение тех же товаров, только длительного пользования, например, дома. Да и по мелочи: у меня столько, например, одежды, что я не смогу ее до смерти сносить – а вот купил же! Затянул рынок, соблазнила доступность.
Понятно, что в такой экономической возгонке и сам человек что-то приобретает: самое важное – работу. Развитая экстенсивная экономика обеспечивает максимально возможную занятость населения. Да и вообще всё сказанное относится не к так называемому капитализму, а к цивилизации как таковой.
Сто раз правы Руссо и Лев Толстой, говорившие об искусственных, навязанных потребностях жизни в цивилизованном обществе. А кем навязанных? Самими людьми. Это и есть отчуждение в классической своей форме: человек в ходе собственной жизнедеятельности создает структуры, которые начинают тяготеть, властвовать над ним.
Александр Генис: Прогресс, как всякая жизнь, - путь в одну сторону…
Борис Парамонов: Да, назад ведь хода нет! Розанов, а за ним Блок говорили, что всякая революция в основе своей есть жажда возвращения в природу. А как может современный человек вернуться в природу? Согласен ли он под кустом оправляться? Есть, правда, два выхода: потакание собственным садистическим импульсам, осуществляемое в тех же революциях, и еще одно капитальное средство, созданное передовым человечеством в двадцатом веке: мировые войны. Это максимальнейшая форма отчуждения, когда человеку отказывается не только в праве на жизнь, но и на собственную – подчеркиваю, собственную – смерть.
Александр Генис: Если первый способ возвращения в природу – смерть, то второй, конечно, секс?
Борис Парамонов: Тут далеко ходить не надо: конечно, секс. Недаром двадцатый век – век максимальных цивилизационных напряжений, стал веком сексуальной революции. И ведь что крайне интересно: все эти «дети цветов» и прочие хиппи на своих Вудстоках не просто предавались элементарным радостям бытия, но и видели в этом какой-то путь, какую-философию радикального переустройства бытия. То есть они были на свой, тихий лад революционерами. А революционер, пока он не пришел к власти, по определению настроен оптимистически, ему кажется, что в его руках верное средство к всеобщему счастью.
Александр Генис: Об этом Джим Холт пишет в своей статье. В 1970-м студенты считали своей главной целью – выработать осмысленную житейскую философию. В 2005-м – научиться прилично зарабатывать…
Борис Парамонов: Понятно. Треть века назад молодежь еще вдохновлялась всякими мировоззрительными и миростроительными иллюзиями, а сегодняшняя думает в основном, как бы получать побольше. А эта установка – не пессимизм и не оптимизм; назовем это реализмом.
Кстати, Хиллари Клинтон объявила официально о желании баллотироваться в президенты, так по этому поводу много о ней пишут во всех аспектах. Вспомнили, в частности, ее речь на выпуске колледжа Уэлсли (весьма престижный вуз): ей было поручено выступить от лица выпускников – очень почетное назначение. Она тогда сказала: «Мы будем искать более непосредственный, более экстатический и более проникновенный образ жизни». Ну а на посту президента Соединенных Штатов, если она до него доберется, особенных экстазов не испытаешь, - а напряжения уж точно будут. И непосредственности особой не будет.
Между прочим, Джим Холт пишет, что так называемые ястребы в американской политике – оптимисты, потому что они уверены (или были уверены), что американская мощь всё превозможет. Ну а Хиллари Клинтон, как известно, не ястреб, так что ей скорее к лицу пессимизм. Так, по крайней мере, по Джиму Холту получается.
Александр Генис: А Вы себя к кому относите – к пессимистам?
Борис Парамонов: Вы, знаете, по этому поводу мне вспоминается одно место из Бернарда Шоу, из его пьесы «Дом, где разбиваются сердца». Там капитан Шотовер говорит: «Не верьте старикам - им наплевать на будущее».
Александр Генис: Американский, а, впрочем, и мировой кинематограф вступил в тот период истерического ажиотажа, который охватывает полчеловечества накануне раздачи «Оскаров». С момента объявления номинаций до финальной точки в церемонии награждения, призовая лихорадка создает вокруг себя очень специфическую атмосферу, которая имеет только косвенное отношение к кино. В самом деле, фильмы, включая те, что номинированы в этом году, вовсе не самые популярные у зрителей. Да и с критиками не всегда просто. Академия часто принимает парадоксальные, а иногда и просто капризные решения. Я, скажем, никогда не смогу понять, как достался «Оскар» откровенно идиотскому фильму Мела Гибсона «Храброе сердце». И это при том, что в поисках кельтской экзотики я облазил Шотландию от Эдинбурга до Оркнеев. (Кстати, последний фильм Гибсона, – настоенный на первобытном экстазе «Апокалипто», - мне как раз понравился, мне, но не Академии).
Однако все эти соображения отступают в сторону, когда Оскар прокладывает себе путь, заражая миллиардные толпы своим агоническим темпераментом. Пожалуй, дело тут не в кино, а в самом Оскаре. В сущности, процесс награждений превратился в зрелищный спорт, в состязание, где мы ценим борьбу, а не результат. Теперь это – олимпиада массовой культуры.
Среди прочего отсюда следует, что Оскар сам по себе заслуживает внимания кинематографистов. Что и произошло в комедии «На ваше усмотрение», которую нашим слушателям представит ведущий «Кинообозрения» Андрей Загданский. Прошу, вас, Андрей!
Андрей Загданский: Вы знаете, Саша, мне кажется, что из всех существующих в мире профессий ни одна так не подходит для осмеяния и издевательства, как профессия актера. И, в особенности, киноактера. И мало кто умеет так издеваться над актерами и киноактерами, как сами киноактеры. Именно это делает режиссер и актер Кристофер Гест в своем новом фильме, который по-английски называется « For you consideration ». По-русски мы его переведем «Вашему вниманию». Кристофер Гест – фигура легендарная. Он очень известный актер, режиссер и автор нескольких пародийных фильмов. Самый известный из них - «Ожидание Гафмана», о том, как в неком маленьком провинциальном городе отмечается юбилей города и что происходит. Фильм должен быть очень близок по своему духу бывшему советскому человеку, поскольку пародия на маленький городок, провинциальную жизнь и радость праздника в этом провинциальном городе, который отмечает свое 150-летие, как-то нам импонируют и понятны. Во всяком случае, я помню, что когда я смотрел его в кинотеатре, еще не очень хорошо понимая целый ряд культурных контекстов, зал хохотал очень громко. Последняя картина посвящена миру актеров. Что происходит? В Голливуде снимается маленький фильм, который должен называться «Домой к Пуриму». В фильме рассказывается история еврейской семьи, в которой матриарх находится при смерти, умирает, и к ее смертному одру должны приехать сын моряк и дочь. Сын приезжает, дочери еще нет, вот она появляется и представляет своего друга-подругу-супруга, не знаю, как назвать, короче говоря, выясняется, что дочь – лесбиянка. И мать на смертном одре ведет острые беседы с дочерью, которая пошла по неправильному пути.
Все это написано на невероятно смешном деревянном диалоге, качество актерской игры напоминает советские фильмы периода расцвета сталинского культа личности и, в принципе, речь идет, совершенно очевидно, о производстве какого-то чудовищного шлака. Но вдруг на площадке кто-то когда-то оборонил слово, что, кажется, героиня, которая играет главную роль, играет так хорошо, что кто-то на интернете написал, что, может быть, это исполнение будут достойно оскаровской номинации. И вся судьба этого маленького фильма и этих маленьких неудачных актеров, которые снимаются в этом маленьком, убогом, совершенно идиотическом проекте совершенно радикально меняется. Слухи о том, что они будут номинированы на «Оскара» совершенно преображают их судьбы, их поведение, как они ведут себя, как они держатся, как большие финансовые тузы говорят, что раз фильм получил такое внимание, нужно бы как-то придать ему большую апелляцию ко всей американской аудитории.
Александр Генис: Не только к еврейской и лесбийской.
Андрей Загданский: Хорошее название, но, может быть, все-таки, как-то притушевать еврейскую тему… Через некоторое время фильм уже называется «Домой на День Благодарения». И так весь этот шар, вся эта нелепица наворачивается. В конце концов, как вы догадываетесь, никто никакой оскаровской номинации не получает. Ни один из актеров. Все это сделано не просто очень смешно, но очень жестоко по отношению к актерам, по отношению к бессмысленным, неудачным маленьким проектам. При этом достается и большому Голливуду, и маленькому Голливуду, и телевидению, и всему этому, когда возникает какое-то маленькое событие, как медиа начинают его раскручивать, одни цитируют других, возникает снежный ком, который ни к чему не приводит, ничем не заканчивается. Такова картина Кристофера Геста. Я думаю, что этот фильм особенно интересно смотреть именно сейчас, когда уже опубликованы списки всех номинантов по всем категориям на оскаровские награды. И, особенно, на актерские.
Александр Генис: Нью-Йорк отметил свою серебряную свадьбу с легендарным джазовым клубом « Blue Note ». Об одном из счастливых юбиляров рассказывает специальный корреспондент «Американского часа» Рая Вайль, ведущая репортаж из кафе «Голубая нота».
Рая Вайль : Гринвич Вилледж, или Вест Вилледж, как его еще называют, или просто Вилледж, для меня район особый. Здесь, тоже четверть века назад, я начала делать свои первые репортажи для Радио Свобода, в том числе и о ‘Blue Note’, который без особого шума открылся осенью 81-го года на углу Третьей улицы и Шестой авеню, прямо напротив шумного паба «Колыбель для кошки», который с тех пор сменил много владельцев и названий. А ‘Blue Note’ все на том же месте, и невозможно представить себе сейчас Третью улицу без этого музыкального ресторана, который за 25 лет существования, превратился в знаменитую джазовую достопримечательность города. В одном из путеводителей по Нью-Йорку ‘Blue Note’ сравнивают с одаренным ребенком, который, пропустив несколько классов, закончил школу и университет рано, он моложе своих достижений. Уже давно закрылся популярный в свое время джазовый клуб «Свит Бейзил», не выдержал конкуренции и совсем недавно переехал в Лас-Вегас знаменитый СиБи-Джиби, а под голубой неоновой вывеской «‘Blue Note’», как обычно, стоит очередь, и лишь немногие в ней знают, что этот самый известный джазовый клуб Нью-Йорка, справляет свою серебряную свадьбу с городом.
Ховард: Лично я ничего не справляю. Я просто пришел послушать хорошую музыку, приятно провести вечер, может, поужинать, здесь хорошо готовят. А про юбилей я как-то не думал. Действительно, 25 лет, почти мой возраст...
Рая Вайль: Это Ховард так шутит. На самом деле, ему уже давно перевалило за 70, и в ‘Blue Note’ он бывал не раз.
Ховард: Хорошее имя для музыкального ресторана, не правда ли? Руководство, я имею в виду нынешнее руководство ‘Blue Note’, сейчас открывает под этим именем клубы и рестораны в других странах, они это делают сейчас по всему миру.
Рая Вайль: Ховард, оказавшийся каким-то важным консультантом в области телевидения и радио (по работе он объездил и многие российские города), говорит, что вести такой бизнес, как музыкальный ресторан, очень сложно. Чтобы выстоять, все должно быть первоклассным, и музыка, и кухня, и бар, и обслуживание. Но главное – только лучше музыканты. И если ‘Blue Note’ продержался на таком уровне четверть века, это замечательное достижение: им есть что праздновать. 25 лет в таком бизнесе - это очень много.
Здесь же, в очереди, пара из Сиэттла. Приехали справить свой юбилей, 25 лет совместной жизни.
Том: Мы в Нью-Йорке первый раз – туристы. И про ‘Blue Note’ ничего не знаем. Просто искали, где можно послушать живьем «Манхэттен Трансфер», это наша любимая с женой нью-йоркская группа, у нас все их пластинки есть, еще с 70-х годов, и случайно узнали, что они играют сегодня здесь.
Рая Вайль: «Манхэттен Трансфер» группа знаменитая на весь мир. Они поют, пишут и выступают вместе уже 30 лет. За это время выпустили 25 альбомов и получили 15 премий Грэмми. Помню, в 85-м году, они были номинированы сразу по 12 категориям. Джаз, свинг, поп, рок, бразильская музыка - все это «Манхэттен Трансфер» неоднократно представлял и здесь. Не случайно, серия юбилейных концертов в ‘Blue Note’ начинается именно с них, с ветеранов, которые своими голосами напоминают звучание джазовых инструментов. Первое шоу в 8 вечера, все билеты, естественно, проданы, и пока народ рассаживают за столики, я беседую с Джонатаном Кантором, представителем по контактам с прессой и директором отдела рекламы ‘Blue Note’, который, к слову сказать, младше самого юбиляра.
Джонатан Кантор: Этот клуб основал Денни Бенсусан, хороший бизнесмен и большой поклонник джаза. Преуспев в ресторанном деле, он решил, что может применить свой опыт для открытия джазовых клубов. Ему казалось тогда, в 80-е годы, при администрации Рейгана, что джаз в Нью-Йорке умирает. Не то, чтобы его вообще не было, где-то играли, но все реже и реже. Из центра джаз переместился на периферию, обратно в бейсменты, в подвалы, откуда в свое время вышел. Короче, это было не самое лучшее время для открытия джазового клуба. Но Денни не привык отступать, он решил вернуть джаз в маленькие клубы, и был уверен, что из его затеи получиться успешный бизнес.
Рая Вайль: Легко сказать успешный, все об этом мечтают, но большинство новых ресторанов, кафе, баров закрываются в первый же год. Как удалось ‘Blue Note’ не только продержаться 25 лет, но и стать самым известным джазовым клубом в Америке?
Джонатан Кантор: Поначалу ‘Blue Note’ едва сводил концы с концами. Успех пришел, когда решили приглашать в клуб лучших джазовых музыкантов. Но как новый клуб может привлечь певицу такого класса, как Сару Вог, например, или Тито Пуэнто? Для этого, относясь к клубу, как к бизнесу, надо понимать, что дело это особое. Его первая задача - популяризировать искусство. И в этом уникальность ‘Blue Note’ - он сохранял и сохраняет историю джаза.
Рая Вайль: И Сара Вог, и Тито Пуэнто неоднократно выступали в ‘Blue Note’. А кроме них - Оскар Питерсон, Рэй Чарльз, Чик Кореа, Диззи Гиллеспи, с которым много лет назад я здесь познакомилась, и даже брала интервью. Его, как и многих других, уже давно нет, но в местном подарочном магазине можно купить уникальные альбомы, записанных здесь, в ‘Blue Note’, джазовых сессий и с Дизи Гиллеспи и со многими другими легендарными джазменами. Кстати, последний альбом, записанный в ‘Blue Note’ - « Another Kind Of Blue », с подзаголовком «латиноамериканская сторона Майлса Дэвиса», представлен сейчас на Грэмми в главных категориях.
Джонатан Кантор: К музыкантам, - говорит Джонатан, - надо относиться с уважением, чтобы у них возникло желание вернуться. Это второе главное правило хорошего бизнеса. Тут очень помог приятель Бенсусана Ларри Браун, которого называют крестным отцом ‘Blue Note’. Браун, сам великолепный джазовый пианист, убедил самых знаменитых в то время джазменов выступить в ‘Blue Note’. Придя в клуб впервые, они обнаружили, что здесь для них приготовлены отдельные артистические уборные со всеми удобствами, к ним относились, как к звездам, так, как они того заслуживают.
Рая Вайль: Короче, через несколько лет после открытия, в ‘Blue Note’ выступали с концертами уже многие знаменитости, и со всей Америки стали приезжать туристы, чтобы их послушать. Здесь распевали свои серенады Стиви Уандер, Тони Беннет, Стинг, Билли Джоэл и бразильская суперзвезда Гейл Коста. Все они, включая приглашенного на юбилей легендарного Тадж Махала, считали ‘Blue Note’ своим домом. Так начиналась история нью-йоркского джазового клуба ‘Blue Note’.
Ходят слухи, что ‘Blue Note’ давно перекупили японцы. Так ли это? Джонатан улыбается: у ‘Blue Note’ был и есть один хозяин Денни Бенсусан...
Джонатан Кантор: Это при его содействии через семь лет после того, как открылся нью-йоркский ‘Blue Note’, под тем же названием возник джазовый клуб в Токио, а затем в Осаке и Нагойе. Японцы обожают джаз - концерты приезжих знаменитостей проходят там на гигантских стадионах. Кстати, японцы, местные и туристы, были в числе первых посетителей ‘Blue Note’. Неудивительно, что первые филиалы этого джазового клуба появились именно в Японии. А в 2003 году ‘Blue Note’ открылся в Милане. Мы и в будущем собираемся открывать подобные филиалы в Европе, в Латинской Америке, и в России, конечно. Цель Денни Бенсусана - распространить имя ‘Blue Note’ по всему миру, и делает он это не для своей компании, а для джаза.
Рая Вайль: Менеджер Ричи Кокран, один из старейших сотрудников клуба, работает здесь с 1992 года.
Ричи Кокран: ‘Blue Note’ тогда как раз отмечал 75-летие Дизи Гиллеспи. Люди стояли в очереди с утра, чтобы послушать легендарного тромбониста. И никто тогда не знал, что это его последние концерты, что через год его уже не будет. Их, ветеранов, становится все меньше и меньше, великих джазменов старой школы. На их место, конечно, приходят новые, но им до великих еще далеко. Знаете, в чем была уникальность ‘Blue Note’? Здесь можно было узнать, кто есть кто в мире джаза. Я с 15-ти лет начал ходить по нью-йоркским джазовым клубам. Это было 50 лет назад! Живьем, и много раз, слушал Телениуса Монка, еще в старом, оригинальном джазовом кафе Бердленд, и в Вилледж Вангард, где также неоднократно бывал на концертах Джона Кортланда, Майлса Дэвиса.
Вот за этим многие и ходят в хорошие джазовые клубы, чтобы сказать потом ненароком: я был в ‘ Blue Note ’, когда там играл ... Дальше называется имя какой-нибудь знаменитости.
Рая Вайль: Ну, например, Игоря Бутмана, который неоднократно выступал в ‘ Blue Note ’, и которого Билл Клинтон, сам играющий на саксофоне, назвал самым великим саксофонистом из ныне живущих. Чарли рассказывает, что Бутман недавно вновь приезжал в Нью-Йорк и играл в ‘ Blue Note ’ на какой-то частной вечеринке. Бутман со своей группой пожаловал для одного только этого вечера, и на следующий день они уже улетели обратно в Россию. Джаз сейчас международная музыка.
