Александр Генис: Одна из самых ярких книг литературного сезона в Америке – самая страшная. Это – мемуары юного африканца Ишмаила Беа, который впервые рассказал, что значит быть солдатом-ребенком в гражданской войне. Казалось бы, после описаний Освенцима и ГУЛАГа чем еще можно поразить читателя? Но у меня от чтения этой книги до сих пор озноб, когда я берусь пересказывать всем, кто готов меня слушать.
Орда накаченных наркотиками мальчишек-убийц, которые месяцами не могут заснуть от ужаса содеянного, бродят по джунглям в поисках крови. Их единственное развлечение – жестокие фильмы, вроде «Рэмбо», их единственные близкие – офицеры, науськивающие детей на новые убийства, их единственная мечта – чтобы это не кончалось.
Живущий теперь в Нью-Йорке Ишмаил Беа создал незаурядное произведение уже потому, что оно написано без всякой цели: автор просто и честно рассказывает все, что он, лично он, видел и пережил, не вдаваясь в праздный, волнующих только взрослых вопрос - за что и с кем воевали 10-летние дети. Это бы только отвлекало нас от описанного кошмара. Такой внеполитический, неангажированный, нейтральный подход делает книгу бесценным свидетельством.
Но главное в ней – все же другое: счастливый конец. Больше всего потрясает описание того долгого пути, который проделал герой и автор книги, чтобы бешеный Маугли из Сьерра-Леоне сумел вернуться к людям вновь человеком.
Я сам видел и слышал его. Юноша с таким нечеловеческим прошлым сегодня не отличим от обычного американского студента – веселый нрав, мягкие манеры, интеллигентная речь. Чтобы понять, каким чудом была такая трансформация, надо прочесть эту - несмотря ни на что! - жизнеутверждающую книгу. И я очень надеюсь, что это сделают как можно больше читателей во всех странах мира.
А пока - у микрофона ведущая нашего «Книжного обозрения» Марина Ефимова.
ИШМАИЛ БЕА. «ДОЛГИЙ ПУТЬ.
Воспоминания солдата-ребенка»
Марина Ефимова: «Почему нас так тревожат войны, которые идут в Африке? Что в них так особенно нас потрясает? – спрашивает себя рецензент этой книги, писатель Уильям Бойд. - Жестокость? Но жители цивилизованного Запада и сами не так давно проявляли зверскую жестокость (достаточно вспомнить Вторую мировую войну). И все же, читая о сегодняшних Дарфуре и Могадишо, или вспоминая недавние конфликты в Руанде и Сьерре Леоне, в Нигерии и Конго, мы не можем не отметить их страшной особенности: в этих войнах участвуют дети, и не просто как солдаты, но как убийцы».
Книга Ишмаила Беа – первое описание этого страшного феномена, сделанное самим таким вот мальчишкой-солдатом, правда, подросшим и вставшим на путь истинный. Ему было12 лет, когда гражданская война дошла до его городка.
Диктор: «Сьерра-Леоне – бывшая британская колония в Западной Африке, зажатая между Гвинеей и Либерией и перенесшая всю анархию постколониального периода. В 90-х годах беспорядки в Либерии спровоцировали возникновение революционной армии ОРФ, захватившей западную часть Сьерры Леоне и дошедшей до ее столицы – Фритауна. Командир этой повстанческой армии – бывший капрал Фодэй Санкох – окружил себя милицией, которая стала известна тем, что в качестве наказания ампутировала своим противникам руки».
Марина Ефимова: Это – информация, приведенная на задней обложке книги. Но не внутри. 12-летние дети не воспринимают историческую подоплеку событий, они реагируют только на реальные обстоятельства. В городок Ишмаила Беа вошла революционная армия, и после её бесчинств стайку мальчишек-беспризорников понесло по стране – по городкам и деревням, где, по выражению рецензента книги, «они боялись всех и все боялись их»:
Диктор: «Они бесцельно бродили по джунглям, голодая и воруя еду в деревнях, пока, наконец, не дали себя завербовать в правительственную армию Сьерры-Леоне. Они прошли рудиментарную подготовку, получили каждый по автомату АК-47 и столько наркотиков, сколько душе угодно (не только марихуану, но и убийственную смесь кокаина с порохом под названием « brown - brown »). И с помутненными головами, вооруженные смертоносным оружием, 13-летние солдаты приняли участие в двухлетней кровавой оргии».
Диктор: «Мы входили в деревню, - пишет Беа, - и убивали всех, кто выбегал из домов». Или: «После перестрелки мы вошли в лагерь бунтовщиков и добили раненых». Или: «Я рассердился, поднял автомат и дал очередь по всему, что двигалось в этом болоте». Он описывает, как перерезал горло пленному, который был связан, и тут же совершенно по-детски вспоминает, как враждебно настроенные крестьяне захватили было его, но выпустили, потому что у него было несколько кассет «рэпа», и он под них танцевал, подражая американским рэпперам.
Марина Ефимова: Рецензент Бойд, в бытность подростком, путешествовал с отцом по Африке и однажды сам пережил нападение банды таких вооруженных детей в Нигерии в 1970 году, во время тамошней Гражданской войны:
Диктор: «Они были юные, агрессивные и ошалевшие от пьянства и скуки. Они остановили машину, громко крича и размахивая автоматами Калашникова. Грубо обыскав нас, они начали вполголоса совещаться, и в это время мой отец сказал какую-то понятную им шутку. Они расхохотались и отпустили нас. Но ужас этого момента навсегда остался в моей памяти, потому что над этими озверевшими детьми не было никакого контроля, они не подчинялись никаким правилам, никаким командам, не несли никакой ответственности. Это были произвол и анархия в чистом виде».
Марина Ефимова: Судьба Ишмаила Беа, автора книги «Долгий путь», сделала неожиданный поворот: он проникся доверием к одному из тех безымянных героев-миротворцев, которые, рискуя жизнью, спасают детей в Африке. Мальчик попал в госпиталь ЮНИСЕФ и там, благодаря помощи врача-психолога и бесконечной доброте медсестры по имени Эстер, начал постепенно открывать для себя мир без вражды. Он выбрал для жизни Америку, закончил здесь школу, а потом колледж в Оберлине. «Долгий путь» - его первая книга. И вот отзыв о ней писателя Уильяма Бойда:
Диктор: «Мемуары Беа написаны таким сильным пером, что сравнимы с лучшими книгами, созданными африканцами об африканских войнах. Например, с мастерски написанным романом Кена Саро-Вива «Созабой» (о войне в Нигерии) или с книгой Джина Хатцфелда «Сезон мачете», которая представляет собой сборник интервью с убийцами в Руанде, от которых кровь стынет в жилах. Конечно, книга «Долгий путь» неминуемо вызывает в читателе вопрос: может ли человек ПРОЙТИ подобный путь и при этом сохранить здоровую психику и элементарную человечность? Открытое улыбающееся лицо Ишмаила Бэа на обложке дает нам надежду».
Марина Ефимова: Встает и другой вопрос: не становится ли сознательное использование детей одним из элементов нового вида войны? Пример китайских хунвейбинов, пример камбоджийских подростков-революционеров с их голубыми пластиковыми мешочками, которыми они душили приговоренных, пример вооруженных детей-палестинцев и их матерей, обещавших нарожать миллионы маленьких мстителей, пример юных арабских камикадзе... Зачем тиранам создавать для грязной и опасной работы дорогостоящих «киберов» и «терминаторов»? У них есть дети.
Александр Генис: А сейчас нашу передачу продолжит следующая рубрика «Музыкальная полка» Соломона Волкова.
Соломон Волков: Сегодня у нас видеофильм, автором которого является канадский музыкант, скрипач и человек, который, кстати, учился в Московской консерватории и знает русский язык, Бруно Монсенжон. Он уже много сделал фильмов о музыке, я их чрезвычайно высоко ценю, и среди этих фильмов, в частности, есть два произведения, которые мне представляются наиболее удачными об этих деятелях. Это фильм о Рихтере и фильм об Ойстрахе. Кроме того, он практически всю свою творческую жизнь занимался Гульдом. Он с ним был хорошо знаком, дружил и выпустил на сегодняшний момент множество фильмов о Гульде. Этот - самый последний.
Александр Генис: Для меня самым сильным впечатлением была картина о Гульде, об этом замечательном канадском пианисте, которая называлась, по-моему, «32 короткие истории о Гульде». Это был игровой фильм, а не документальный. Изобретательно придумано, как показать музыку. И бильярдными шарами, и какими-то короткими историями, и звуками неясными. Короче говоря, это был портрет музыканта в его среде.
Соломон Волков: У Монсенжона тоже портрет, на мой взгляд, блистательный. Это как бы такой уже посмертный портрет, посмертная судьба наследия Гульда. И она решена Монсенжоном тоже очень изобретательно. Он через нескольких «фанаток» гульдовских это показывает. Одна из них – Наташа Гугина из России. Он показывает, как живет наследие Гульда в умах людей сегодня.
Александр Генис: Надо сказать, что Гульд - человек крайне эксцентрический, поэтому его поклонники тоже достаточно большие эксцентрики. Это уже создает сюжет и драму.
Соломон Волков: Всем известен эксцентризм внешней манеры Гульда. Например, он записывался в пальто, в кепке, с перчатками на руках, знаменитая низкая посадка, напевал при этом. Фильм Монсенжона впервые для меня сделал ясным то обстоятельство, а задним числом я понимаю, что только так и могло быть, что это все сознательный эксцентризм, это все часть облика, который Гульд сознательно лепил с ранней юности. То есть, он с ранней юности обзаводился вот этими причудами, которые производили впечатление на публику, запоминались, и которые отделяли его от других пианистов, даже и замечательных. Другое дело, что впоследствии его эти эксцентризмы в каком-то смысле стали тяготить. То есть, он уже стал отказываться от чего-то, а где-то он продолжал соблюдать свой образ и свой имидж.
Александр Генис: В конце концов, они его привели к ипохондрии и к ранней смерти.
Соломон Волков: Он, кончено, был человеком непростым, ранняя смерть его чрезвычайно печальна. Он начал свою карьеру с Баха и закончил ее Бахом. Но ведь он не только Баха играл. И в этом одна из прелестей фильма Монсенжона, который напоминает о том, каким разнообразным по своим вкусам музыкантом был Гульд. Он играл и Моцарта, и Рихарда Штрауса, и Сибелиуса - очень редких авторов в плане фортепьянного искусства. Он находил у них фортепьянную музыку. Он играл и Шенберга, и Прокофьева.
Александр Генис: Но не любил романтиков?
Соломон Волков: Он любил Бетховена. Вот, что интересно. Причем, всего Бетховена. Но для меня в данный момент особенно любопытна его интерпретация позднего Бетховена и, в частности, в этом фильме он играет позднего Бетховена. А я хочу показать в исполнении Гульда «Багатель номер один» соль мажор из опуса 126. Это типичный поздний Бетховен, и интересно, как интимно, доверительно Гульд интерпретирует эту музыку. И здесь тоже он напевает, и я понял, что делается это тоже сознательно. Вот этим своим подпеванием он создает эту интимную атмосферу, и ты вдруг ощущаешь, что ты один на один в комнате, он играет только для тебя, это не формальная обстановка, где пианист во фраке на эстраде, а ты за километр от него в зале. Он рядом с тобой, он играет и поет для тебя.
(Звучит музыка)
Александр Генис: Следующий эпизод нашей рубрики – «Личная нота».
Соломон Волков: В связи с этим фильмом Монсенжона о Гульде там звучит «Зигфрид-идиллия» Вагнера в исполнении Гульда, и эта запись стоит на моем проигрывателе. Это одна из последних записей Гульда, сделанная в 82-м году, когда он умер, он впервые выступил в качестве дирижера. Он собрал оркестрантов Торонтского симфонического оркестра, и с ними записал «Зигфрид-идиллию», которая известна в версии для большого симфонического оркестра, а также в фортепьянном переложении самого Гульда. Но здесь именно эта оригинальная вагнеровская версия для 13-ти инструментов.
Александр Генис: Соломон, а разве не удивительно, что Гульд занимался таким странным для его характера делом, как дирижирование? Он ведь был одиночкой, он ведь даже на север уходил, чтобы уйти подальше от людей.
Соломон Волков: Вдобавок, когда он дирижировал (почему он и не стал дирижером), у него мускулы как-то неправильно напрягались, затекали. Ему после этого трудно было возвращаться к своему пианизму. Поэтому для него дирижерство было весьма проблематическим занятием.
Александр Генис: Тем не менее, соблазн оставался.
Соломон Волков: Вот эта запись и осталась нам памятником такого флирта Гульда, уже предсмертного, с дирижерской профессией. И это очень странный Вагнер.
(Звучит музыка)
Александр Генис: И последний раздел нашей музыкальной полки – «Музыкальный анекдот»
Соломон Волков: Он тоже связан, хотя и не напрямую, с Гульдом. Потому что слушая эту запись Гульда, я вспомнил об одном афоризме, который я слышал. Бывают анекдоты такого непонятного происхождения – кто, когда…
Александр Генис: Вы знаете, что у Азимова была замечательная теория, что все анекдоты принесли нам пришельцы. Потому что еще никто не видел человека, который бы сочинял анекдоты.
Соломон Волков: Но вот этот афоризм, я присутствовал при том, как он был произнесен. Я его навсегда запомнил. Не думаю, что он даже где-нибудь записан. В этом смысле это будет дебют этого афоризма. Он принадлежит человеку по имени Илья Шпильберг, который, в течение многих лет, был концертмейстером оркестра Мравинского. Он был чрезвычайно скептическим джентльменом. Прославился он, в частности, еще и тем, что скрипку свою он оставлял прямо в здании Ленинградской филармонии, домой он ее не брал, дома он на ней не занимался. Ему было достаточно репетиций с Мравинским, чтобы себя поддерживать в хорошей форме. И вот он когда-то заметил при мне, что «лучше быть плохим извозчиком, чем хорошей лошадью». Подразумевалось, что даже плохой дирижер занимает позицию более уважаемую, более престижную, чем любой, самый лучший оркестрант. И было это произнесено с типичной для Шпильберга брезгливостью.
Александр Генис: Вы мне напомнили ваше же высказывание об оркестрантах. Вы сказали, что любой оркестр - это коллектив неудачников. Потому что каждый из них мечтал быть солистом.
Соломон Волков: Во всяком случае, в этой записи Гульда чувствуется это напряжение между оркестрантами и их дирижером.
Александр Генис: Задолго до того, как скончавшийся на прошлой недели Бодрийяр стал поп-зведой философии, задолго до того, как он стал любимым наставником российского постмодернизма, задолго до того, как его скандальные книги о первой Иракской войне и теракте 11 сентября стали международными бестселлерами, Бордрийяр открыл Америку, и Америка открыла Бодрийяра. Как многие другие французские мыслители, начиная, конечно, с Токвиля, Бодрийяр видел в Новом Свете, где будущее начинается раньше, чем в Старом, опытный полигон для своих теорий. Самой влиятельной из них оказалась теория симулякров, которую охотно взяла на вооружение американская Академия.
Суть ее Бодрийяр объяснял так:
Диктор: Эволюция образа проходила через четыре этапа. На первом - образ, как зеркало, отражал окружающую реальность. На втором извращал ее. На третьем этапе маскировал отсутствие реальности. И, наконец, на четвертом образ стал “симулякром”, копией без оригинала, которая существует сама по себе, без всякого отношения к реальности.
Александр Генис: Устройство этой схемы можно проиллюстрировать и на материале отечественной культуры. “Зеркальная” стадия - это “честный” реализм классиков. Образ, извращающий реальность, - авангард Хлебникова или Малевича. Искусство фантомов (социалистическое соревнование, например) - это соцреализм. К симулякрам, образам, симулирующим реальность, можно отнести копирующий не существовавшие оригиналы соцарт, вроде известной картины Комара и Меламида “Сталин с музами”.
На каждой ступени этой лестницы образ становится все более, а реальность все менее важной. Если сначала он стремится копировать натуру, то в конце обходится уже без нее вовсе: образ “съедает” действительность.
Вот с этим философским инструментом анализа Бордрийяр и приехал в Америку. Они произвели друг на друга неизгладимое впечатление. Об этом он написал книгу «Америка», которую мы Борисом Парамоновым обсуждали в студии Радио Свобода тогда, когда она вышла – в 86-м году. Сегодня мы вернемся к ее автору и его идеям.
О Бодрийяре, его влиянии и наследии я попросил рассказать нашим слушателям философа «Американского часа» Бориса Михайловича Парамонова.
Борис Парамонов: Про Бодрийяра говорят, что вся его громкая известность, вся его, можно сказать, карьера, - это плод измены его науке – науке социологии. Он начинал социологом, причем марксистского типа. Что не удивительно на Западе: живя на Западе, нельзя пройти мимо Маркса, он здесь реальная фигура, писавшая о реальных сюжетах, а не русско-большевицкий туман и миф. Большевики выдумали в России марксистскую ситуацию и фальшиво ее трактовали в марксистских терминах. Конечно, Бодрийяр усвоил и никогда не забывал Марксову концепцию отчуждения: человек собственной активностью создает структуры, которые выходят из его подчинения и начинают угнетать самого человека, их творца.
Своеобразие Бодрийяра не в методе его, назовите его даже марксистским, а в предмете. Он жил - а мы продолжаем жить - в эпоху телевидения и шоу-бизнеса, и конца этому не предвидится.
Александр Генис: Тут мы и вступаем в домен Бодрийяра – в описанный им мир симулякров.
Борис Парамонов: Знаменитые бодрияйровские симулякры – это, по существу, телевизионные образы, завладевшие реальностью. Человек сейчас подчиняется, скажем, не бирже, и не разделению труда, и не государственной машине. То есть он им, конечно, продолжает подчиняться, но главный его нынче, так сказать, эксплуататор – это визуальный образ, создаваемый кино и особенно телевидением, которое не отпускает человека 24 часа в сутки. Сейчас поп-звезда, то есть, прежде всего, телекоммуникируемый персонаж, важнее, сильнее государственного деятеля любого масштаба.
Александр Генис: Интересно, что когда рок-музыкант Боно собирает миллиард на Африку, то не он, а его сопровождает премьер-министр.
Борис Парамонов: Вообще-то главный симулякр, конечно – деньги. А деньги теперь делаются больше всего на ТВ, через рекламный бизнес. Марии Шараповой дают три миллиона, чтобы она согласилась предоставить свое лицо швейцарской часовой фирме Тагхойер. А у Шараповой между прочим еще и ноги есть, да какие! Это пойдет производителю фотокамер Кэннон. Кэннон – то есть канон; канон значит норма, платоновская идея какой-либо эмпирики. Телевидение сейчас – это мир платоновских идей, божественного дизайна бытия. Я по приезде в Америку сразу это понял: реклама – это теперь вместо Платона. И даже об этом сонет написал. Хотите прочту?
Александр Генис: Конечно, Борис Михайлович, читайте. Пусть, как во времена Лукреция, философия говорит стихами.
Борис Парамонов:
Не день, но век: журнальный небожитель
В бессмертии неразложимо прост,
Когда реклама – райская обитель
К материи протягивает мост.
Под это небо неподвижных звезд
Вслед за Платоном лезет потребитель,
Но Голливуда ангел и хранитель
Земных желаний сдерживает рост.
Моя любовь….( забыл строчку)…
Искусство не тактильно – визуально,
И муви-стар прошла земной предел.
Нас разделяет медленная Лета,
И бедный рыцарь в титрах разглядел,
Что вечность – целлулоидная лента.
Александр Генис: Мандельштам! Ну а теперь вернемся к прозе, причем - покойного Бодрийяра.
Борис Парамонов: Вся она на одну очень важную тему. Впрочем, это не только его тема, а всего так называемого пост-модернизма: исчезновение реальности как нормы, как материи, если хотите. Об этом же писал самый знаменитый постмодернист Деррида, только у того реальность подменяется текстом, словами, речью, письмом (это всё не одно и тоже). Бодрияйр же нашел более актуальную тему – не литература, а телевидение как проблема онтологии.
И если вернуться к рекламе, то в свете Бодрийяра, да и в свете опыта любого нынешнего человека, мы должны оценить происходящее куда более высоко, чем нам, старомодным людям, хочется: на ТВ под видом секса выступает самый настоящий Эрос. Да это и в кино так было. Скажем, для простого человека София Лорен – не сексуальный объект, а явление самого что ни на есть чистого Эроса. Секс – это наши знакомые обоего пола, а Эрос мы видим только на экранах и стремимся к нему восторженной душой.
Штука, дьявольский трюк в том, что весь этот, прости Господи, платонизм фабрикуется в коммерческих структурах, что за всем этим не мир идей, а деньги. Поэтому Делёз и Гатари называют свое сочинение «Капитализм и шизофрения». Шизофрения у них – не психиатрический термин, конечно, а метафора вот этого раздвоения человеческого мира в обществе, подчиняющемся законам рыночной технологии.
Александр Генис: Разве это не бердяевский сюжет: человек подчинил природу, чтобы стать рабом машины?
Борис Парамонов: Да, у Бердяева давно уже эта тема была схвачена, еще в 1916 году, в его концепции машинного века. Наступил новый мировой эон, происходит перемена космического масштаба. Машина тем наиболее интересна, что в ней происходит как бы торжество духа, «машина распинает плоть бытия», как писал Бердяев.
Александр Генис: Именно поэтому ему так нравился кубизм и Пикассо.
Борис Парамонов: Не то что нравился, но он, как человек чуткий, интеллектуально чуткий понял, что это важно. Мы, между прочим, тоже должны понять, что Боно это важно. То есть машина в бердяевской концепции создает – имеет тенденцию создать – тотально духовную реальность. Современная духовность – это технология. Например, зачатие детей в пробирках: в этом цикле участие природных факторов стремится к минимуму, коли из одного выброса (как еще сказать?) спермы мы получаем почти несчетный банк сперматозоидов. Поэтому возникает такая картинка: будущее человечества – да уже в значительной степени и настоящее – мастурбация перед телеэкраном. Его духовный продукт, его, так сказать, литература – переписка в чат-румах. Я однажды попал в чат-рум, обсуждающий фотографии Шараповой в Спортс Иллюстрэйтед; это было сильное впечатление. Нужно быть совсем уж упертым снобом, чтобы просто вознегодовать на такие явления, а не задуматься.
Александр Генис: Как было сказано, «Умных река перемен несет, упрямых тащит»?
Борис Парамонов: Увы! С реальностью нужно считаться. Даже с ее подменой, с миром симулякров, который так впечатляюще проанализировал и описал Бодрийяр. Вот вы сами однажды сказали, А.А., что интернет – это забор. Но ведь это колоссально! Забор как литература, забор как явление духа – об этом нужно серьезно думать. Я-то думаю, что литература должна принципиально перейти на матерщину, тут искать новую эстетику.
Александр Генис: Не дай Бог! Сорокин исчерпал этот метод. Как всякий новый художник, он не открыл, а закрыл тему.
Борис Парамонов: В Бодрийяре что меня еще впечатляет позитивно, так это именно его крайность, экстрема, как сказал бы Герцен. Чтобы люди увидели и поняли новое, нужно это новое вбить им в голову крайними средствами. Гегель это называл «неразвитая напряженность принципа». Да это и в литературе действует, вообще в искусстве: оно не должно быть гладким, сбалансированным, никаких «с одной стороны, с другой стороны».
Александр Генис: Но, с другой стороны, нельзя не заметить, как Бодрияйру случается завираться.
Борис Парамонов: Еще бы. У него, например, есть книжка «Соблазн», и там говорится, в частности, о «Дневнике соблазнителя» Киркегора, что это «библия соблазняющих стратегий». Какое там! Это скрупулезное описание попыток невротического импотента приготовиться к любовному свиданию. С заранее ясной читателю картиной ожидающего его провала. Можно подумать, что Бодрийяр не знал о киркегоровской Регине. Это его, Бодрийяра, занесло, это издержки метода.
Александр Генис: Мы начали нашу поминальную беседу с обещания поговорить о философском путешествии Бордрийяра в Америку. Пора выполнять обещание.
Борис Парамонов: Ну, тут ему, конечно, было раздолье, Бодрийяру. Как же не сделать из Соединенных Штатов самый главный симулякр современности! С другой стороны: если уж что-то на земле реально, так это Америка - одна природа чего стоит! Но Бодрийяр и тут нашел выход из положения: главный его американский пейзаж - пустыня и знаменитая Долина смерти. Сквозной образ его «Америки» - смерть. Особенно запомнилась мне медитация Бодрийяра вокруг знаменитого нью-йоркского марафона: это у него, так сказать, триумф смерти, наиболее выразительный образ американского «бытия-к-смерти», по Хейдеггеру. Модель всего американского образа жизни: гонка, причем на большую дистанцию – и финиш с языком на плече.
Александр Генис: А что, впечатляет!
Борис Парамонов: Согласен. Как литература – это неплохо. Но судить о жизни по литературе, как сказал Шкловский, всё равно, что о деревне по варенью. И тут приговор не то что современной жизни, а современной литературе в широком смысле, в том числе философии. Много верного сказали постмодернисты, а всё же надо брать их с крупицей соли, как говорили древние. Деррида однажды высказался: сказал, что ядерной войны не будет, потому что ядерный апокалипсис это текст, это то, о чем мы говорим. И если ядерная война случится, то говорить больше будет не о чем, не будет текста.
Александр Генис: А текст, как любит цитировать русский интернет своего классика, это и есть единственная реальность.
Борис Парамонов: Думается всё-таки, не единственная. Молодой Мандельштам писал: «Неужели я настоящий, и действительно, смерть придет?». Реальность рано или поздно свое возьмет, хотя бы в образе смерти. Вот и Бодрийяр умер. Но он-то как раз может эту ситуацию обернуть к вящему своему триумфу, ибо, что такое симулякр как не обличье смерти? Смерть, как универсальный симулякр.
В общем, как знал еще Платон, всякая философия – это приготовление к смерти. Так и всякая жизнь тоже.
Александр Генис: Бродский, когда ему кто-то жаловался на жизнь, сказал: «Да, жизнь ужасная штука. Вы заметили, чем она кончается?».
Борис Парамонов: Да, и смысла жизни искать не стоит. Как говорил чеховский профессор, не имевший общей идеи: пойдем, Катя, ужинать. Пойдемте смотреть телевизор. Сейчас много интересного показывают.
Александр Генис: Ведущий нашего «Кинообозрения» только что вернулся с представительного международного фестиваля документального кино, который можно - и нужно - рассматривать как срез этого жанра, по которому можно - и нужно – судить о состоянии всего документального кинематографа, о его статусе в культуре 21-го века. Вот об этом я и предлагаю, нам, Андрей, поговорить. Но сперва представьте фестиваль.
http://www.cfnavarra.es/puntodevista/pdv_web/secciones/home/home_ing.asp?i=2
Андрей Загданский: Фестиваль называется « Punto de vista », что по-русски, наверное, надо переводить как «Точка зрения». Что замечательно. Мне кажется, что субъективное название и говорит о том, что документальное кино фестивального уровня это кино авторское, кино очень субъективное и личное. И вот парад 25-ти фильмов - чуть больше полвины полнометражных и 10 короткометражных картин, главный приз за лучший фильм и приз за лучший короткометражный фильм - такова структура фестиваля. Фестиваль проходит в замечательном, очень симпатичном городе Памплона…
Александр Генис: Который мы все помним по «Фиесте» Хэмингуэя, конечно.
Андрей Загданский: И там, возле стадиона, где происходит коррида, стоит ему памятник, поскольку он, я думаю, сильно преумножил количество туристов, которые приезжают в Памплону. Там, в Памплоне, происходит тот самый знаменитый бег с быками. Это праздник Сен Фермин, он происходит 10 дней летом, когда все сумасшедшие и ненормальные люди могут бегать с быками, соревноваться с ними в ловкости и скорости.
Александр Генис: Но вы видели другое соревнование.
Андрей Загданский: Мы видели другое соревнование, которое происходило куда более мирно и менее напряженно.
Александр Генис: Андрей, насколько программа фестиваля отражает положение дел в документальном кино сегодня?
Андрей Загданский: Конечно, я думаю, что он вполне дает представление о состоянии документального кино во всем мире. Фильмы были представлены и европейские, и азиатские, и американские.
Александр Генис: Начнем с последнего. Как американское кино было представлено на фестивале?
Андрей Загданский: Американское кино было представлено на фестивале двумя фильмами. Один называется «Кровь района Инчжоу». Режиссер - женщина Руби Янг.
Александр Генис: Это тот самый фильм, который только что получил «Оскара»?
Андрей Загданский: Это тот самый фильм, который получил «Оскара». Фильм смотреть очень тяжело, это тяжкая картина, она рассказывает о детях, которые остались сиротами после того, как их родители умерли от СПИДа. 10-12 лет тому назад в этом районе бедные крестьяне массово продавали кровь на сыворотку. И для того, чтобы можно было после того, как они один раз сдали кровь еще раз ее сдать, им впрыскивали сыворотку, которую тут же делали. Короче говоря, эта вся кровь перемешивалась, и если у кого-то был СПИД, то целый пласт, целое поколение людей, которые сдавали кровь за деньги, заболели СПИДом. На сегодняшний день этих родителей уже нет, остались крошечные дети, сироты, которых все боятся, как чумы, и не хотят брать в свои дома.
Александр Генис: Новые прокаженные.
Андрей Загданский: Новые прокаженные. Они сами больны. Один главный персонаж, мальчик, которого никто не хочет – ни дядя, ни родственники, все отказываются от него. Это очень тяжкое зрелище. Фильм не случайно получил «Оскара», потому что он, бесспорно, действует очень эмоционально сильно. И чувство вины, то самое чувство вины, которое очень часто эксплуатирует документальное кино, он, бесспорно, очень сильно подействовал на членов американской Академии. И наша картина, которая тоже представляла Америку, хотя она об Украине, наш фильм, который мы вместе с вами делали, Саша, как вы помните, вы писали текст, называется «Оранжевая зима».
Александр Генис: Ну, хорошо, об этом поговорят зрители. А что еще было интересного на фестивале? Была ли представлена русская школа документального кино?
Андрей Загданский: Русская школа документального кино была представлена. Было несколько русских фильмов. Самой интересной была завершающая часть фестиваля, на которую приехал замечательный русский режиссер, сам из вашего родного города, из Риги, мой друг Герц Франк. Человек, к которому я отношусь с большим уважением как к учителю, человек, который на многие поколения документального кино был решающим влиянием. И после закрытия фестиваля показывали его картину 78-го года, которую знают все люди в документальном кино. Называется она «На 10 минут старше». Это картина, снятая практически одним кадром, о мальчике, который смотрит какой-то детский спектакль. И мы видим всю гамму разных сложных эмоциональных переживаний, которые проходят через лицо мальчишки. И вот это эмоциональное взросление через искусство является главным фокусом этого маленького замечательного фильма. Что сделал один английский продюсер? Купил у Герца Франка название и идею, и сделал 6 или 7 короткометражных фильмов десятиминутных, которые тоже укладываются в эту концепцию – на 10 минут старше. В этом проекте приняли участие очень известные режиссеры – Вин Вендерс, Спайк Ли, Вернер Герцог.
Александр Генис: Это уже игровое кино, а не документальное?
Андрей Загданский: Тоже интересно. Потому что Спайк Ли сделал документальный фильм. Это те 10 минут, когда Ал Гор думал: проиграл он выборы во Флориде или нет. И как принималось решение признать свое поражение в общенациональной кампании.
Александр Генис: Эти 10 минут точно сделали Гора старше.
Андрей Загданский: И Америку тоже. Или другой: Вернер Герцог сделал тоже документальный фильм. Очень интересная концепция. Он переиграл название. Не на 10 минут старше, а на 10 тысяч лет старше. Он взял архивный материал о племени, которое было найдено где-то в джунглях Бразилии, которых никто до этого не знал, они жили в каменном веке. Они познакомились с цивилизацией, стали на 10 тысяч лет старше, но через какое-то время все это племя погибло, потому что они заболели ветрянкой, у них не было никакого выработанного иммунитета против этого вируса. И они все погибли. Из этого архивного материала сделал свой фильм Вернер Герцог. Так что достаточно интересно. Во всяком случае, Герц Франк был на закрытии фестиваля явным триумфатором, мне было очень приятно за него. Ему 82 года, он живет между Ригой и Иерусалимом, и его картина 78-го года по-прежнему живет, находясь в новых качествах.
Александр Генис: Все это так интересно, что естественно задать вопрос: а как все это можно посмотреть, как теперь смотрят документальное кино, что происходит с этим?
Андрей Загданский: Если раньше все это было для избранных, для тех, кто попал на фестиваль, то сейчас ситуация проще, все это можно увидеть на DVD. В Америке вообще не проблема. Все достойное внимания, так или иначе, оказывается выпущенным на ДВД. Можно как книгу принести домой, или заказать. В том числе, я думаю, что также будет доступен всем желающим и наш фильм об оранжевой революции, который называется «Оранжевая зима».
Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.
Григорий Эйдинов: В прошедшее воскресенье, в знаменитом нью-йоркском отеле «Уолдорф-Астория» состоялась 21-я церемония вручения, возможно, самых престижных музыкальных титулов Америки – «Зала славы рок-н-ролла». В этом году этой чести удостоились: ветераны независимого рока « R . E . M .» и одна из самых коммерчески успешных американских группа «Ван Халлен». Также несколько неожиданно, но подобающе их заслугам и статусу, впервые в ряды «Зала славы рок-н-ролла» вошли представители хип-хопа: пионеры этого направления Grandmaster flash и The Fusious Five , и, наконец, список лауреатов в этом году заключили одна из самых влиятельных женских групп в истории рок-н-ролла «Ронетс» и прародительница и поэтесса панка Петти Смит. Одной из главных тем церемонии стала память об ушедших героях рок-н-ролла. Сам вечер был посвящен памяти Ахмеда Эрдигена - турецкого поэта-песенника, одного из самых влиятельных американских музыкальных продюсеров, основавшего легендарный концерн звукозаписи «Атлантик рекордз» и сам «Зал славы рок-н-ролла». Как и Джеймс Браун, Ахмет Эрдиген умер в прошлом декабре. В его честь пела сама Арита Франклин. Однако закончился вечер за здравие - общим выступлением свежепринятых членов «Зала славы», которые, в лучших традициях рок-н-ролла, исполнили песню, очень подходящую им всем. Панк-рок гимн Петти Смит «Люди могут».
