Алексей Кузнецов: Название книги, которую Дмитрий Минченок написал для знаменитой серии «Жизнь замечательных людей», само по себе выглядит вызывающе – но вполне в духе времени, которое автор с большой любовью описывает. Называется книга «Красный Моцарт» – и посвящена она одному из самых ярких композиторов советских времен Исааку Дунаевскому.
Дмитрий, ваша книга называется «Красный Моцарт» - это больше связано с тем, что Дунаевский признанно считается великолепным мелодистом и многие его мелодии так же прозрачны, чисты и кристально оптимистичны, если можно так сказать, как и многие у Моцарта?
Дмитрий Минченок: На первый взгляд, это было такое метафорическое сопоставление, затем мелодическое, вы абсолютно правы. Но оказалось и более глубокое. Сопоставляя письма, стиль частных писем Моцарта и Дунаевского, – даже не поверите – я пришел к неожиданному выводу, что между ними заметно очень большое стилистическое сходство. Не знаю, может быть, все определяется немецкой культурой. Дунаевский – это была культура «идиш кайта», то есть еврейских местечек, немецкий язык он знал прекрасно, зная идиш, вибрации слов немецкого и идиша очень схожи.
Алексей Кузнецов: Как вы полагаете, Дунаевский был трагической фигурой в российской музыке, в российской культуре?
Дмитрий Минченок: Наверное, я об этом писал книгу. Потому что понятно, что это парадоксальное утверждение, но тем оно мне и было интересно. Познакомившись с его замечательным старшим сыном, уже ушедшим из жизни, Евгением Исааковичем Дунаевским, я открыл для себя, что гений, один из лучших мелодистов XX века был совсем не такой однозначно веселой фигурой, радостной, обласканной, как мы привыкли думать. Он был большей частью не реализован, трагическая фигура.
Алексей Кузнецов: А что вы имеете в виду под нереализованностью? Ведь всенародной славе Дунаевского могли бы позавидовать многие композиторы. Просто даже трудно сказать, в какой из областей не было Дунаевского.
Дмитрий Минченок: Опера. Киномюзиклы эти гениальные Александровские шли, песни пела вся страна, а он мечтал написать большую оперу, пронзительную. Но судьба не дала. Ведь у него был один гениальный пример, с Булгаковым они начинали работать над «Пышкой» Мопассана, все это ничем не закончилось. Дунаевский не понял гениальность Булгакова, и этому сотрудничеству, которое было само по себе очень интересным и обросло массой легенд и слухов, не суждено было случиться. Но это интересно. Дунаевский был готов написать большую оперу, и скажу вам сейчас удивительную вещь, он написал один реквием. Об этом никто не знает. "Реквием" - на смерть Орджоникидзе.
Алексей Кузнецов: "Реквием" Дунаевского – это само по себе звучит странно для нашего традиционного понимания этого композитора. Он не звучал, этот реквием?
Дмитрий Минченок: Один раз он только прозвучал, в этом документальном фильме, в 30-х годах. К сожалению, сейчас должна быть проведена большая музыковедческая работа, чтобы восстановить всю партитуру…
Алексей Кузнецов: А не сохранились партитуры?
Дмитрий Минченок: Разрозненные листы, фрагменты.
Алексей Кузнецов: Писателю в чем-то проще, он может писать в стол, пусть даже голодая, пусть даже недосыпая, недоедая, но писать, зная, что – как говорил тот же Булгаков, вернее, один из его персонажей – рукописи не горят. Композитору все же, мне кажется, сложнее. Ему нужно, чтобы его музыка не просто была написана, но и прозвучала. Писать оперу в стол, наверное, это какой-то бесполезный был бы совет для Дунаевского, не так ли?
Дмитрий Минченок: У него, по-моему, и не получилось. Два года они работали с Михаилом Афанасьевичем, какие-то фрагменты, которые остались, их реконструировал замечательный историк музыки Наум Шафер, и они позволяют предположить, что это была бы замечательная, гениальная опера.
Алексей Кузнецов: Но все же трудно назвать Дунаевского нереализовавшимся композитором. Популярность его была сумасшедшей, и заслуженная популярность. Ведь мелодии, которые мы знаем сейчас, в первую очередь мелодии из кино, и не только из Александровского кино, а и «Дети капитана Гранта» знаменитые, его пенсии оттуда до сих пор поют – и «Отважный капитан», и «Веселый ветер».
Дмитрий Минченок: И увертюра.
Алексей Кузнецов: Да, и увертюра. И в огромном количестве музыка востребована и сегодня. И вроде бы трудно даже представить себе, что человек, имеющий такую популярность, обласканный властью, в глубине души является трагической фигурой. Не были ли истоки этого трагизма скрыты в таких, скажем так, социально-политических корнях? Создавая радужно-оптимистическую, романтическую, очень красивую картину мира в своей музыке, Дунаевский волей-неволей проходил мимо другой, темной стороны жизни, мимо всего того, что мы можем условно назвать сталинщиной, мимо тех условий, в которых жила огромная часть народа огромной страны, которая пела песни Дунаевского.
Дмитрий Минченок: Ошибка такого несколько упрощенного социального подхода к музыке Дунаевского заключалась в том, что его музыка не прославляла режим, хотя по факту самих слов, которые там звучали, это было именно так. Знаете, ему от Бога было дано такое огромное количество энергии, оптимизма и веселья, что именно это создавало его музыку, делало ее столь актуальной для того времени и востребованной сейчас. Он никогда не ставил перед собой социальных задач напрямую, он просто чувствовал, что он востребован своим временем. В 1924 году, кажется, он пытался написать ораторию «Коммунист» - у него это не получилось. Он пишет своей жене: «Бобочка, если бы ты знала, как меня выворачивает наизнанку от самого этого слова». Он, конечно, не был никаким диссидентом, не стремился к этому, но каким-то потрясающим образом его муза была устроена только во славу, только во имя любви. Он был сам по себе очень неагрессивный человек, и так как 20-30-е годы, если действительно закрыть всю теневую сторону, были у нас по сути годами официального веселья, радости и счастья (это уже 40-е годы – годы официальной трагедии, война), по странному стечению обстоятельств именно в 40-е годы Дунаевский молчит. Годы войны не являются для него столь продуктивными. Конечно, он пишет и сочиняет музыку, сочиняет песни, но почему-то в 1939 году, когда у него закончился цикл его четырех великих комедий с Александровым, что-то в нем надломилось, и его муза по-другому зазвучала. Исчезла эта веселая, искрометная легкость.
Алексей Кузнецов: В конце 40-х не попал ли он под кампанию борьбы с космополитами?
Дмитрий Минченок: Попал. Тогда он хлебнул сполна, эту чашу выпил. Именно тогда он вспомнил про Михаила Афанасьевичу Булгакова, понял, что такое быть травимым, что такое быть оболганным. Появлялись пасквили на него, фельетоны, где говорили о том, что его дети как-то неправильно себя ведут, и о том, что композитор часто ошибается. После выступления в Консерватории в Нижнем Новгороде появились статьи в нескольких музыкальных журналах советских о том, что композитор Дунаевский ведет себя неправильно, позволяет себе пьяным выступать. Хотя, вы знаете, дальше слов не пошло. Хотя представьте себе, если в наше время против кого-то начинается такая яростная очевидная газетная кампания – ведь этого уже достаточно, даже если тебя не расстреливают, чтобы почувствовать, что в твоей жизни что-то происходит не так, неправильно. Он узнал теневую сторону жизни, он узнал, что такое быть гонимым, хотя при этом оставался по-прежнему любимым простым народом.
Алексей Кузнецов: Любопытно, в годы борьбы с космополитизмом припоминали ему знаменитую «Колыбельную» из «Цирка», которую по очереди пели люди разных национальностей, в том числе знаменитые артисты Государственного еврейского театра Михоэлс и Зускин?.. Вообще, это был классический пример космополитической музыки, не так ли?..
Дмитрий Минченок: Абсолютно, вы совершенно правы! Были даже такие копии (их в основном выпускали по России), где эта сцена из фильма была вырезана.
Алексей Кузнецов: Да, вот загадочная судьба. Вроде бы человек - просто знамя советской музыки, советского оптимистического отношения к жизни! А на самом деле в глубине всегда такого человека покопайся, поищи в его творчестве – и найдешь какие-то более глубинные и трагичные, драматичные какие-то моменты.
Дмитрий Минченок: Вы знаете, я полагаю, что это та необходимая разность потенциалов, которая позволяла его музе звучать, быть именно такой. Это та мастерская, которую лучше не трогать. То есть если бы мы все знали, что он трагический, он бы сам об этом говорили, пытался писать трагическую музыку, я думаю, у него бы просто ничего не получилось.
Алексей Кузнецов: Так считает Дмитрий Минченок – автор книги «Красный Моцарт», которая вышла в серии «Жизнь замечательных людей». Посвящена она одному из самых ярких композиторов советских времен Исааку Дунаевскому.
