Марина Тимашева: В четверг в Москве прощались с Михаилом Ульяновым. Думаю, что прощались с ним на свой лад в каждой семье и даже очень далеко от Москвы. Вряд ли имеет смысл рассказывать нашим слушателям о том, кем был и чем знаменит Михаил Ульянов. Он был великим, невероятно органичным актером, из такой, я бы сказала, порядком повыбитой сильной мужской породы, человеком сокрушительного обаяния, руководителем театра, общим любимцем. Павел Подкладов сохранил интервью с Михаилом Ульяновым, которое прежде не публиковалось.
Павел Подкладов: Михаил Александрович Ульянов в последние годы своей жизни редко давал интервью. Может быть, потому, что уже болел, а, скорее всего, оттого, что старался не допускать в свою жизнь лишней суеты. Свой долг он видел в сохранении Вахтанговского театра, которому был предан до конца своих дней. И это ему удавалось, несмотря на достаточно сложную творческую и человеческую атмосферу в этом коллективе. Об этом мы говорили с ним в небольшом интервью, которое вы сейчас услышите. Сидя рядом с легендарным человеком в его кабинете, я почувствовал, что болит у него не только тело, но и душа. Болит из-за того, что происходит вокруг, из-за лжи, несправедливости, страданий маленького человека. Недаром, уже будучи больным, он согласился сниматься в трагическом фильме Станислава Говорухина «Ворошиловский стрелок». Михаил Александрович не любил громких слов, патетики, хотя был настоящим гражданином своей многострадальной страны. И в день нашей встречи он говорил о том, что его волнует.
Михаил Ульянов: Вся наша жизнь заполнена всем, происходящим в нашем обществе, в нашем государстве. Происходит процесс очень необычный, непривычный. Люди требуют к себе другого отношения, чем то, к которому, как казалось нам, уже привыкли. Нет, мы не привыкли. Люди заговорили в полный голос и потребовали к себе уважительного отношения. Это не быдло, это не люди, которые все скушают. Уже нет. Этот процесс, естественно, должен находить какой-то отклик и отражение в наших произведениях, в наших спектаклях и фильмах. Тут дело не в документальном переносе, тут речь идет о проблемах, которые возникают. Скажем, давным-давно известно, что ложь истребляет душу человеческую, делает ее не озвученной. Сегодня виновные, вероятно, есть, но виновны не только сегодняшние, а вчерашние и позавчерашние. Там, в наших первых произрастаниях мы накапливали эти проблемы. И в этом смысле либо в пьесах, поднимающих подобные вещи, либо в классике, в которой находится отклик сегодняшнего дня, каждый театр ищет свое соучастие. Тут дело не в том, чтобы заклеймить и осудить. Тут дело в том, чтобы понять, куда мы пришли, почему мы пришли, и что должно нам помочь не идти больше этим путем. Мы должны призывать людей через театральную трибуну к раздумьям. Наверняка будем искать какую-то современную пьесу, которая бы отражала сегодняшние проблемы и сегодняшнюю жизнь. Потому что у меня такой ощущение, что современная пьеса сейчас нужна. Но нас сдерживает режиссура, не хватает режиссуры.
Павел Подкладов: Известно, что вы всегда пытались и порой довольно успешно, бороться с театральной рутиной. Этим ли обусловлено то, что вы уже несколько лет приглашаете Мирзоева и, в свое время, когда вы возглавили театр, вы пригласили нескольких не молодых, но среднего поколения режиссеров?
Михаил Ульянов: У нас был первоклассный набор режиссуры. У нас работал Петр Наумович Фоменко, один из выдающихся режиссеров не толькорусского театра, Виктюк, к которому можно по-разному относиться, но это мастер первого европейского класса, мы пригласили Аркадия Фридриховича Каца из Риги, где у него был блистательный театр, много было постановок хороших, и у нас работал Гарик Черняховский. Но по разным причинам они все ушли. В некоторых театрах сейчас сами актеры ставят спектакли. Я - против. Не потому, что я не доверяю актерам, но уникальное соединение режиссерского и актерского таланта - редкостное явление. Чаще всего бывает, что хороший актер это очень средний режиссер. Убогий режиссер, такая домашняя режиссура. Это для тети Мани на именинах. Это не годится. Я этого не поддерживаю и сам, несмотря на то, что я мог бы раздвинуть ряды и сделать свой спектакль. Но я не считаю это нужным, и считаю это даже неполезным для театра. Поэтому приглашаю. Не потому, что мы такие ломатели традиции, а жизнь заставляет нас. Это одна из проблем, которую неизвестно, как решать, но пока решать приходится только одним путем – приглашением. В этом есть свои прелести. В этом есть свои сложности. Но другого нам сейчас не дано.
Павел Подкладов: Удивительно, что Михаил Александрович Ульянов, будучи представителем старшего театрального поколения, не в пример его сверстникам коллегам, в том числе и по Вахтанговскому театру, всегда старался понять, чего хочет молодой зритель. И поэтому никогда не боялся экспериментов, проб и ошибок. Именно с его согласия в театр пришел такой необычный и неоднозначный режиссер как Владимир Мирзоев.
Михаил Александрович, я недаром спросил о приглашаемых режиссерах. Дело в том, что все-таки сказываются обычно разные взгляды разных поколений актеров и режиссеров. Я был на сборе труппы, и известный режиссер, народный артист СССР, сказал, потрясая кулаками, что он «не потерпит мирзоевщины в своем театре». Вот вы тоже человек того поколения, и, все же, «мирзоевщину» терпите.
Михаил Ульянов: В искусстве нет одного решения, в искусстве не существует только эта школа и никакой другой. В искусстве не бывает, что это решение неоспоримое. Было такое времечко у нас, когда говорили, что этот спектакль народу нужен, а вот этот спектакль народу не нужен, это наше, а это их. Почему, отчего? – никто не знал. Сплошная идеология, цензура и прочее. Сейчас, когда есть полная возможность очень разнообразного отношения к жизни, к театру, к искусству, это глупо. Ему не нравится «мирзоевщина»? Ну и не надо, милости просим. Это еще не значит, что «мирзоевщину» нужно запретить. Да, что-то есть такое, что многих раздражает в нем. Но, тем не менее, он у нас поставил спектакль «Амфитрион», который мы тоже внутри театра страшно ругали, а сейчас он идет с большим успехом. И идет на него молодежь. Надо трезво смотреть правде в глаза. Все мы другого поколения, мы по-иному мыслим, мы по-иному относимся. Это ни хорошо, ни плохо, это так и есть. Это природа, это человечность. Человек стареет, в чем-то начинает медленнее идти, устает и отстает. Кто-то отстает катастрофически, кто-то отстает на пол шага, но факт остается фактом. Поэтому я не говорю, что Мирзоев решил все вопросы. Но я не могу и сказать, что Мирзоева надо запретить. Вообще, запрещать в искусстве ничего не надо. Ходят – хорошо, не ходят – значит, это не нужно зрителю. Зритель - самый великий цензор, самый великий режиссер - народ, публика. Либо она идет, и что-то находит, либо она не идет, ей скучно ходить в этот театр. Вообще, я должен сказать, что всякие привычные нам поиски врагов народа, которые мешают нам развиться, это, слава тебе Господи, будем надеяться, что пройденная дорога. В искусстве не может быть одного решения. В искусстве не может быть одной точки зрения. А какой ты придерживаешься - это твоя воля, твой выбор. Слава богу, есть из чего выбирать.
Павел Подкладов: Михаил Александрович Ульянов сохранил Вахтанговский театр, но как же велика была жертва, принесенная артистом Ульяновым! Можно только мечтать о том, сколько бы он мог еще сыграть и на сцене, и в кино. Сам он очень редко делился планами и актерскими мечтами. Однако, в тот вечер, когда мы разговаривали, Михаил Александрович, к моему удивлению, вдруг стал рассказывать о той заветной роли, которую, судя по всему, вынашивал в сердце.
Михаил Александрович, меня давно не оставляет мысль о том, что вы принесли художественному руководству театра в жертву свое актерство. Это не так?
Михаил Ульянов: В какой-то мере это так, потому что у нас большой коллектив, спектаклей мы можем ставить не так уж много – три, максимум четыре спектакля в сезон. Поэтому, что называется, места под солнцем у нас маловато. Большой коллектив, хорошая труппа, ее надо всю занимать. Поэтому я иногда отступаю в тень. Не по благородству, а от усталости, потому что тянуть и одно, и другое сложно. Доронина играет все подряд и режиссирует. Дай ей Бог, она это может, а я на это не рискую идти. И потом я прохладен к театру одного актера. Скажем, когда актер один, вокруг него все крутится, я у фонтана – это не стиль Вахтанговского театра. У нас мастеров много всяких – и молодых, и средних. У нас нет доминанты, вокруг которой строятся все остальные прелести. Мы – ученики одной школы. У кого-то судьба сложилась так, что они народные артисты, у кого-то не сложилась, они не стали народными артистами, кто-то стал олицетворять время свое, кто-то этого не умеет делать.
Павел Подкладов: И, все же, я знаю, что у вас в планах есть интереснейшая работа.
Михаил Ульянов: Я репетирую, пробую, вернее, репетировать, не начал еще, но скоро начнем, «Земляничную поляну» Бергмана. Это, конечно, очень тонкий был фильм, тонкая литература. Речь идет о человеке, которому 76 лет, он как бы прокручивает свою жизнь, и в этой жизни видит массу вещей, которые он делал напрасно. Кто его знает… Сейчас немножко надоел громкий голос на сцене, хочется поразмышлять, а не просто орать, что-то доказывать или против чего-то протестовать. Крику и так много. Поэтому в театре, я льщу, может, себя надеждой, может, я ошибусь, но хочется какой-то тишины, не покоя, а тишины и раздумья, тишины и совести. То есть, как ты живешь на этом свете, как ты жил.
Павел Подкладов: К великому сожалению, ни спектакль по «Земляничной поляне», ни роль не состоялись. Но в жизни Михаила Александровича Ульянова были и Егор Трубников, и Антоний, и Бригелла, и Маршал Жуков, и великий генерал Чарнота в булгаковском «Беге». Они, как их создатель, в наших сердцах навсегда.
Марина Тимашева : Мы прощаемся с Михаилом Александровичем Ульяновым, и никогда его не забудем.
Марина Тимашева: Здание Музея изобразительных искусств имени Пушкина обвивает длинная очередь. Для того, чтобы она возникла, вполне хватило бы экспозиции картин Модильяни. Она впервые в России. Но на одном с нею этаже разместилась также выставка «Эпоха Меровингов - Европа без границ», и это не менее важное событие, - так считает Лиля Пальвелева.
Лиля Пальвелева: Меровинги – это королевская династия франков, правившая на территории Европы в раннее Средневековье, с конца 5-го до середины 8-го веков. Они пришли к власти на сломе эпох, когда античная цивилизация заканчивала существование, а новая только начинала складываться. Ни нынешних государств, ни даже нынешних этносов еще не было. Вот оттого-то вторая часть названия выставки - «Европа без границ». Миграционные процессы – заявляет ее куратор Владимир Толстиков - были тогда чрезвычайно интенсивными. И войны, и другие явления привели к тому, что все и всё сдвинулось с мест. Вот потому в Западной Европе были найдены два великолепных бронзовых котла (они экспонируются на выставке), которые гунны использовали для обрядов жертвоприношений.
Владимир Толстиков: С Южного Урала, откуда-то из степей, в Европу двигались кочевые племена, которые несли с собой начатки своей культуры. Эти предметы попадали в Европу, находили здесь питательную почву, и местные мастера начинали воспроизводить те предметы обхода, вооружения и одежды, которые пользовались спросом в определенной среде. То есть, можно сказать, и отчасти так и было, что в культурную среду Европы, вторгавшиеся туда кочевые племена, шедшие по степному коридору, приносили свою моду, которая, на определенное время, становилась популярной.
Лиля Пальвелева: Великим переселением народов объясняется, в частности, широкое распространение знаменитого стиля клуазоне – особого вида перегородчатой эмали. По-варварски крупные и не слишком ровные ячейки на золотых изделиях заполнялись гранатовыми вставками, нередко сплошь покрывающими вещь. Такие предметы находят на огромном пространстве от Алтая до Испании. Вообще, «Эпоха Меровингов» это выставка сокровищ,где золотая рукоятка меча и какая-нибудь железная бляха с тонким гравированным рисунком, напоминающим рунические письмена, одинаково драгоценны. Названия стендов и витрин сродни названиям книг, которыми зачитываются в подростковом возрасте: «Золото варваров», «Гунны», «Всадники». На этикетках – указание, кому принадлежит вещь. Помимо Пушкинского музея – Эрмитажу, Историческому музею и Музею древней и ранней истории Берлина. Однако, прежде все эти экспонаты были собственностью исключительно берлинского собрания. В Советский Союз они попали в 45-м году – в качестве военных трофеев. Кое-что Германии потом вернули, но большую часть – нет. Так что, впервые за более, чем 60-летний срок, древние комплексы демонстрируются как единая коллекция.
На открытии выставки «Эпоха Меровингов – Европа без границ» министр культуры Германии Бернц Нойман заявил:
Бернц Нойман: Сегодня действительно великолепный и очень успешный день, относительно германо-российского культурного сотрудничества. Вы сейчас познакомитесь с выставкой, которая состоит из более чем 1300 объектов. Эта выставка повествует о жизни Меровингов. Количество экспонатов составляет 1300, из них 700 составляют экспонаты, которые долгое время считались пропавшими без вести. По трем причинам эту выставку по праву можно называть знаковой. Прежде всего, это великое достижение с научной точки зрения. Четыре музея проделали огромную работу по поиску объектов, которые посвящены давним событиям, объектов, которые распространились по всем регионам Европы. Вторым очень важным достижением является то, что история Меровингов в полном объеме была представлена на выставке. Третий аспект имеет политическое значение. Несмотря на различные позиции, удалось создать выставку, которая охватывает такой широкий спектр тем. Несмотря на то, что ничего не изменилось относительно нашей правовой позиции, мы не чинили препятствий по реализации этой выставки. Мы не выносим за скобки наши политические и правовые мировоззрения, но, тем не менее, мы работаем во имя общего дела.
Лиля Пальвелева: Здесь требуются пояснения. Бернд Нойман не случайно сказал: «Мы считали многие вещи пропавшими без вести». Дело в том, что сокровища Меровингов (также, так и шлимановское золото Трои, к примеру) долгие десятилетия находились в Гохране, и это было большим секретом. Об их существовании не знала не только германская сторона, - даже российские музейщики не знали (ну, за исключением особенно высокопоставленных, конечно). Теперь Германия настаивает на возвращении ей трофейного искусства. В России возражают: эти ценности – справедливая компенсация за все погубленное фашистскими оккупантами в годы Второй мировой войны, от распавшихся под обстрелами в прах фресок древних церквей до вывезенной из страны Янтарной комнаты.
Споры продолжаются, и не случайно Президент Фонда Прусского культурного наследия Клаус-Дитер Леманн относится к выставке в музее на Волхонке со смешанными чувствами – радости и печали.
Клаус-Дитер Леманн: Варварство 20-го века резко прервало счастливые годы российско-германских отношений, развязанная Германией война осквернила культурные ценности. Мы потеряли нашу душу. Но после всех несчастий, после всей отчужденности, благодаря нашему культурному образованию мы вновь остро ощутили эти дефициты и пробелы. Германия и Россия связаны друг с другом особым уважением. Налицо живой интерес к взаимопониманию на основе общих представлений. Сегодняшнее открытие выставки, посвященной Меровингам, представляет собой во многих смыслах удачное начало, чтобы вновь возродить звучание души. Как российские, так и германские коллеги, сознательно выбрали название «Эпоха Меровингов – Европа без границ». Это период великого переселения народов, решающий для европейской истории, окончательно закрепивший закат античного мира, способствовавший возникновению новых империй и освободивший путь к подъему культуры от Урала до побережья Атлантики. В результате этого, единое культурное пространство, парадоксальным образом, выразилось в многообразии культур. Это как раз то, что до настоящего дня отличает Европу и делает Европу жизнеспособным и живым континентом. Целью выставки является достижение прозрачности, просвещение и осознание исторических событий. Конечно, она также дает нам возможность вернуть в обиход научного мира эти экспонаты, и дает нам возможность дальнейших шагов для совместной работы. История коллекции это история познания, коллекция музея - это духовный мир общества, собранный в духе просвещения и интереса к историческим корням Европы.
Лиля Пальвелева: Ну а Владимир Толстиков заявляет.
Владимир Толстиков: 4 года продолжался это проект, 4 года мы работали совместно с германскими коллегами, проделали очень большой путь, путь от определенных проблем технических и, если так можно сказать, идеологических, до взаимопонимания, конструктивного сотрудничества и успешного завершения этой сложнейшей работы. В определенный момент совместная работа показала, что, прежде всего, нам, специалистам, ученым, работникам музея нужно отказаться от политических предвзятостей. Что мы и сделали. После этого было принято решение сотрудничать только в научном плане. И это принесло успех. Я думаю, что тот задел, прежде всего, те дружеские контакты и взаимопонимание, которые установились, послужат хорошей основой для наших правительств, юристов, для дипломатов, для того, чтобы двигаться дальше в процессе взаимопонимания в этом сложнейшем вопросе о культурных ценностях, перемещенных в результате Второй мировой войны, в порядке, как мы считаем, компенсаторной реституции. Мы понимаем, что это очень болезненный вопрос, но всегда позитивное сотрудничество лучше, чем конфронтация. Поэтому, я надеюсь, что в перспективе есть решение этого вопроса, решение, которое нам сегодня неизвестно в силу того, что мы живем сегодня в сегодняшнем мире. Как когда-то Европа, в 5-м - 6-м веке, жила в том мире, а сегодня мы смотрим на прошлое Европы и видим, что сложнейшие процессы и сложнейшие проблемы, которые тогда раздирали Европу или вели к разъединению этих народов, сегодня не играют никакой роли, а на месте этих проблем стоят сегодняшние европейские государства.
Лиля Пальвелева: Многие международные проекты Музея изобразительных искусств имени Пушкина после того, как в его стенах заканчивается выставка, привозят в страну, предоставившую часть экспонатов. В случае с «Меровингами» этого не планируют.
Марина Тимашева: 27 марта исполнилось 80 лет Мстиславу Ростроповичу. 26-го в его честь в Большом Зале московской Консерватории был дан вечер с участием оркестра имени Светланова, «Солистов Москвы» под руководством Юрия Башмета, квартета имени Бородина, виолончелистов: Наталии Гутман, Ивана Монигетти, Давида Герингаса, скрипачей Виктора Третьякова и Максима Венгерова, а также оркестра Musica Viva . С его руководителем виолончелистом и дирижером Александром Рудиным мы и поговорим о юбиляре.
Александр Рудин: Он был одним из первых моих музыкальных впечатлений. Я очень хорошо помню записи Ростроповича, на маленьких пластинках, и пьесы, которые он играл на этих записях. Это виолончельные пьесы Глазунова, музыка Баха… Я с удовольствием слушал эти записи. Я, собственно, вместе с ним начал играть на виолончели, еще до того, как начал этим профессионально заниматься. Я думаю, что не преувеличу, если скажу, что Ростропович - великий музыкант. Он и как дирижер себя очень ярко проявляет. Мне кажется, дирижер это человек, у которого есть свое видение в музыке, какие-то идеи, яркие чувства, которые он хочет этой музыкой передать. Все это есть у Ростроповича, поэтому он, безусловно, является также и очень большим дирижером. Кроме того, это человек, который всех нас удивляет своей энергией. Я желаю всем жить так же активно и до такого же замечательного юбилея продолжать заниматься делом, которым мы все занимаемся. Это человек, который совершенно удивительно одарен в смысле физиологическом, это и заслуга его родителей, но это совершенно уникальный человек. Необыкновенно светлый ум, удивительные руки, пальцы, невероятная открытость, необыкновенная творческая и человеческая активность, все это вместе делает его одним из ярчайших музыкантов ушедшего уже века и начала ХХ1-го. Великий исполнитель, музыкант, виолончелист, дирижер. Это мы не можем от него отнять, это то, с чем все соглашаются, и что действительно является истиной.
Марина Тимашева: Вы наверняка слушали много раз разные сочинения в исполнении Мстислава Леопольдовича. Я понимаю, что виолончельный репертуар, с одной стороны, достаточно обширен, с другой стороны, каждый виолончелист какие-то основные наименования повторяет. Помните ли Вы какую-то особенно удивительную для вас интерпретацию Ростроповича или какую-то особенность, которая выдает его звук, скажем так?
Александр Рудин: Практически все интерпретации Ростроповича поражают меня одними и теми же качествам и чертами. Это какая-то необыкновенная убедительность, легкость подачи любого по сложности материала. Меня это не поражает, меня это просто радует. Большая легкость. Хотя многие считают, что он играет несколько перегружено и агрессивно. Я лично этого не чувствую. Я не так много его слышал живьем. Он уехал в 74-м году. Я его слышал до этого 2-3 раза, а потом долгие годы можно было слушать только записи. Но то, что я слушал и то, что у меня было в записи, все-таки, мне кажется, дает какое-то представление о его интерпретации. Это легкость, это охват, вообще, формы. То есть произведение, которое исполняет Ростропович, всегда кажется чуть короче, чем оно есть. А есть исполнители, которые играют пьесу на пять минут, а кажется, что это удовольствие длится полчаса. Это очень ценное качество. Время в его исполнении сжимается. Произведение искусства, которое он интерпретирует, становится шедевром независимо о того, является ли оно им изначально. Это необыкновенное качество и, я думаю, что многим, в частности, молодым исполнителям, стоит об этом подумать. В принципе, я считаю, что его исполнение никогда не должно устареть. Это в хорошем смысле эталонное исполнение, не отягощенное инструментализмом. Понимаете, есть люди, которые играют, записывают что-то, и слышно, как они борются с этим процессом. Я лично этого просто не перевариваю. Что касается Ростроповича, то этой борьбы не слышно и, по-видимому, ее не было, и нет. Он играет очень легко, ему, в общем, ничего не стоило учить эти десятки и сотни сочинений, и это меня в нем, безусловно, привлекает.
Марина Тимашева: Вы сказали, что у него необыкновенные руки. Что это значит в вашей профессии, в чем их необыкновенность?
Александр Рудин: У него интересные руки. Если посмотреть на них, то не скажешь, что это руки виолончелиста. Обычно виолончельные руки связаны с представлением об очень широкой кисти, с не очень длинными и очень мясистыми пальцами. У него очень длинные пальцы, удивительно, как это не соответствует нашим представлениям о том, какие должны быть руки у виолончелиста. Очень подвижные руки, очень подвижные пальцы. Я несколько лет назад ему аккомпанировал, как дирижер, и я видел вблизи, как он играет. Это руки совершенно молодого человека. Они узловатые, не жилистые, очень молодые, эластичные руки. Я давно не видел его в действии, но надеюсь, что они не утратили свою гибкость. Он играл два концерта, кстати, в один вечер. Он играл «Вариации на тему рококо» и концерт Сен-Санса. Удивительно живо, гибко и ловко не только для своих лет, я думаю, что ему могли бы позавидовать многие исполнители гораздо более молодого возраста.
Марина Тимашева: У Мстислава Леопольдовича порой складываются достаточно сложные отношения с каким-то коллективом. Я понимаю, что человек он упрямый, что он при работе настаивает на своей правоте, что он вполне решительно себя ведет в некоторых ситуациях, когда что-то складывается не так, как ему нужно. Я имею в виду не его капризы, я имею в виду его представления, в первую очередь, о профессии. Когда вы с ним работали, какое у вас сложилось впечатление в общении, в репетициях?
Александр Рудин: Он очень легкий человек, как мне показалось. Он не создает дискомфортной ситуации. Очень доброжелательно относится к музыкантам, которые рядом с ним работают, к оркестру. Что касается его неудачного опыта с Большим театром, это отдельная история и это связано с нашей действительностью, с Большим театром, с теми проблемами, которые там есть. Я, в принципе, понимаю обе стороны. В общении он очень приятен, очень легок. Он очень компанейский человек и рядом с ним себя не чувствуешь несвободно.
Марина Тимашева: Поздравляем Мстислава Леопольдовича Ростроповича с его юбилеем. Зная, что он недавно перенес тяжелую операцию, мы желаем ему здоровья.
Марина Тимашева: Споры о судьбах русской поэзии не утихают, хотя поэты и перестали быть властителями дум и сердец. Разговор о поэзии и поэте - так можно назвать беседу Татьяны Вольтской с поэтом из Саратова Светланой Кековой.
Светлана Кекова:
Вот ребенок на мир сквозь волшебное смотрит стекло,
Там деревья омыты дождем, как душа покаяньем,
Каждый лист – изумруд, и прекрасно кругом, и светло,
Мир наполнен до края каким-то нездешним сияньем.
Веселится ребенок и зеркальце держит в руке,
Зная смысл Благодати, не ведает буквы закона,
И не видит дитя, что на пыльном лежит чердаке,
Из разрушенной церкви спасенная дедом икона.
Будет куст рябиновый пылать, дань отдав возвышенному слогу,
Дорогие, что вам пожелать – ангела-хранителя в дорогу?
За земные тяжкие труды вы уже рукой коснулись неба,
Вам награда - блеск речной воды и знакомый вкус ржаного хлеба.
Татьяна Вольтская: Это стихи из последней книги Светланы Кековой «У подножия желтой горы». Лет 15 назад, помнится, в бурных спорах модно было хоронить поэзию в ее классическом обличии, рассуждать о торжестве постмодернизма. Но сейчас почти всем стало ясно, что так называемый постмодернизм это просто орудие разрушения старого, но говорить о его торжестве все равно, что говорить о торжестве, например, лопаты или лома. Понятно, что его когда-то надо отложить и снова начать строить. Гораздо интереснее, мне кажется, некоторые старые проблемы, не изжитые не только в поэзии, но и в искусстве вообще. Многие вещи остались непроговоренными с начала 20-го века. Например, отношение к поэзии, идущее со времен романтизма, отношение к поэту, как к избранному существу, которому, так сказать, все позволено. Светлана, что бы вы поставили на первое место – поэтическое, в смысле божественного дара, или человеческое?
Светлана Кекова: Вы знаете, я об этом тоже много думала, и даже у меня была такая работа, посвященная философу Федору Степуну и его статье «Природа актерской души», где он создает такую типологию душ – мещанская душа, мистическая душа, артистическая душа. Артистическая душа, это душа, о которой вы говорите. Раз мне дан талант, значит, мне все позволено. Очень интересно, что, как мне кажется, сейчас до сих пор не изжита идеология Серебряного века, которая и своим творцам, в свое время, очень много принесла зла. Достаточно вспомнить, например, Ходасевича и замечательный его очерк из «Некрополя» «Конец Ренаты», где он показывает нам, к чему приводит такая идеология. Но, более того, это не может быть изжито, пока это не осознано, пока это не сказано, пока это не преодолено. Вот сейчас богемная среда, в широком смысле этого слова, до сих пор питается остатками этой идеологии Серебряного века. И это очень грустно. Когда я занималась работой, связанной со Степуном, у меня была внутренняя задача. Во-первых, внутренняя задача, которую мы ставим, связана с задачами, которые сам себе ставишь. Я могу сказать, что у меня такого же рода были заблуждения.
Татьяна Вольтская: У кого их не было…
Светлана Кекова: Но когда ты понимаешь, на горьком опыте собственной жизни и других жизней, к чему это приводит, то ты видишь, что плод-то не только перезрел, а уже сгнил. А вот оказывается, что ничего не изменилось, идеология осталась та же самая. Произошло падение и понижение уровня. И пока это не будет преодолено, ничего хорошего не будет. Потому что это все связано с очень серьезными глобальными вещами, о которых, например, Владимир Вейдле замечательно писал. У него есть основной труд, который называется «Умирание искусства». Книга написана еще в 30-е годы. И тогда он пишет такую фразу, что «искусство это не больной в ожидании врача, а мертвый, чающий воскресения». Сейчас мы уже находимся в ином времени, а эта задача не решена. То есть он говорит, что искусство может воскреснуть только в свете религиозного преображения. Что такое свет религиозного преображения? Это когда человек понимает свою миссию, когда он понимает свою задачу. Когда он выстраивает иерархию ценностей в своей жизни, в искусстве.
Татьяна Вольтская: Я много думала об этом, и в какое-то время был соблазн сказать, что мы не пережили, не переработали в себе это искусство, время Серебряного века, все оборвалось, поэтому мы вынуждены переживать это еще раз. Но, на самом деле, я подумала, что это не так, во всем мире этот кризис есть.
Светлана Кекова: Совершенно верно. И, кстати, именно потому оно и оборвалось, и революция совершилась. Об этом уже тоже думают, говорят и пишут, что те соблазны, которые были в Серебряном веке, они-то и привели к революции. И то, что это в мире происходит, а не только у нас, это - безусловно. Если мы возьмем работы философов, я уж не говорю здесь о Шпенглере, о «Закате Европы», и о том, что искусства не будет, а будет техника. Мы, собственно, сейчас это и наблюдаем. Техническую цивилизацию, отмирание в душах людей стремления к высокому искусству. Это очень важные и серьезные вещи, над которыми, в принципе, каждый человек, так или иначе причастный к искусству, мне кажется, думает, и каждый находит какой-то свой ответ. Часто это мучительное раздумье над этими проблемами.
Татьяна Вольтская: Я видела много молодых женщин, которые говорили, что ради литературы они не должны иметь детей. Во всех случаях, когда я слышала такие речи, не получилось ни поэзии, ни семьи, ни жизни - ничего.
Светлана Кекова: Это совершенно естественно. Потому что есть какие-то вещи, которые не от нас зависят, так они определены Богом. А когда такие вещи говорят, то это бунт против Бога.
Татьяна Вольтская: А бунт кончается, известно как.
Светлана Кекова: Да.
Татьяна Вольтская: Света, я хочу вам задать вопрос, может быть, из этой же сферы, но с другой стороны. Почему поэт так нуждается в том, чтобы его любили? Невозможно не помнить о Маяковском. Пусть это была иллюзия, что его рабочие и крестьяне могут понять, но его это буквально разрывало и убивало в конце жизни. Например, творчество Цветаевой. Можно сказать, что это сплошной крик: «Любите меня!». Такой голодный, неудовлетворенный крик. И это очень у многих.
Светлана Кекова: Интересный вопрос. Я считаю, что настоящий поэт, то, что он открывает, то, что он несет, это некая тайна, в которую он сам зачастую не может проникнуть. Очень часто поэт сам не понимает, что он сделал. Но то, что открывает такие истины, которые по-другому открыть нельзя, это, безусловно. А без любви вообще ничто невозможно. Человек - существо словесное, а поэт работает со словом. То, что человек существо словесное, это его от животных отличает, различает в нем его божественную природу. И поэтому так нужно, чтобы через эту любовь, через это понимание что-то менялось в мире. Что такое стихотворение? Творение слова это мистическая, таинственная вещь. Как давал Адам имена? Он видел каждое сотворенное существо, которое к нему приводил Бог, видел тайну этого существа, и тайну этого существа он открывал через имя. То есть имя соответствовало этой тайне, сущности этой твари. Что делает поэт, когда он создает стихотворение? Он делает то же самое, что делал Адам. Каждое стихотворение это некое слово, целостное слово. Кстати, интересно, что даже наши замечательные лингвисты - Потебня или Григорий Винокур - писали, что стихотворение это слово целиком. Оно называет некое явление, состояние какое-то. Так же, как Адам открывал это, так же настоящее стихотворение это открытие некоей новости бытия. А понято это может быть, конечно, только через любовь.
Марина Тимашева: Мы редко рецензируем периодику, но с Бюллетенем№ 1 Комиссии по борьбе с лженаукой и фальсификациями научных исследований – случай особый. Периодичность его неопределённая, зато имена авторов таковы, что скромный сборник статей становится, по мнению нашего книжного рецензента Ильи Смирнова, документом эпохи.
Илья Смирнов: Поскольку даже сами издатели не знают, где купить документ, рекомендую электронные версии, на академическом сайте http://www.ras.ru/digest/fdigestlist/bulletin.aspx и в библиотеке VIVOS VOCO http://vivovoco.astronet.ru/OUTSIDE/BULLETIN1.PDF . Имена под материалами самиздата, опасного для широких масс. Физики - академики Евгений Борисович Александров, Виталий Лазаревич Гинзбург, Валерий Анатольевич Рубаков, гематолог академик Андрей Иванович Воробьев, ещё много добрых знакомых, например, Владимир Георгиевич Сурдин из института имени Штернберга, всероссийский учитель астрономии, из его статей, лично я давно уже узнаю межзвездные новости. Направление бюллетеня, как видите, в основном, естественнонаучное. Что же в нём важно для историка?
Помню, Илья Кормильцев (когда он занимался ещё не «ультракультурой», а настоящей культурой) говорил примерно так: конечно, народ отвечает за свою литературу. Только спрашивать за неё надо не с дворника и слесаря, а с профессора филологии, директора издательства. С дворника и слесаря спросите за то, что они делают у себя на работе.
Так вот: в новейшей российской истории мы отмечаем однотипные процессы в разных сферах. В образовании, медицине, театре профессиональному сообществу навязывается установка: «свободная конкуренция огурцов с сорняками на огороде» (замечательная кургиняновская формулировка!), а специалисты, если хотят быть допущены к фуршету, должны это принять как должное. Но ведь не везде и не все оказались одинаково трусливы и продажны. Когда на науку пошли крестовым походом «реформаторы» с «отказом от гипотезы апостериорности, то есть приобретения знаний исключительно на основе прошлого опыта», с «торсионными квантовыми вихрями», на которые, якобы, не распространяется «запрет на существование сверхсветовых скоростей», с «чудоприбором ГАММА-7, который лечит множество болезней, включая рак», с «преобразованием геопатогенных зон в благоприятные путем использования минералов положительного поля», с «камерой, где время течет по другому» (не так, как за ее пределами), и с прочими открытиями, на которые требовали (и получали) патенты и государственное финансирование, вот тогда физики почему-то не пожелали сосуществовать с этим в рамках плюрализма. И выступили с инициативой: создать при Президиуме Академии наук Комиссию по борьбе с фальсификациями под председательством академика Эдуарда Павловича Круглякова из Института ядерной физики имени Г.И. Будкера. Не прогнулись когда-то перед Сталиным, не прогибаются и сегодня перед нерушимым блоком мракобесов и казнокрадов. Комиссия эта – общественная организация. У нее нет полномочий разрешать-запрещать. Но она сильно затормозила «реформирование» естественных наук по образцу гуманитарных. Чиновник и рад бы выдать миллион-другой казённых у.е. на «новое физическое поле», названное «спинорным», которое будет «переносить ментальную информацию через экстрасенса-индуктора без затухания с расстоянием и без поглощения промежуточными средами». Не потому что чиновник дурак. Просто, чем откровеннее подлог, тем надежнее откат. Но! Имея на руках экспертизу: «фальсификация», подписанную ведущими специалистами, он десять раз остережётся ставить собственную подпись на платёжке (то есть брать на себя персональную ответственность) - именно потому, что не дурак.
Бюллетень «В защиту науки» показывает гуманитариям пример: КАК на эти темы писать. Помните, Марина, у меня была дискуссия с вашей коллегой, которая издает прекрасный театральный журнал, и она говорила: как же я могу не освещать этого в журнале, если шоу, в которых тупо матерятся или мочеиспускают (как на последнем, прости господи, фестивале «Территория»), они идут в театрах, награждаются премиями, спонсируются властями. Как? А вот так. Когда в приемной госучреждения возникает ООО «Новая физика» с «устройством для энергетических воздействий с помощью фигур на плоскости, генерирующих торсионные поля», то эти «фигуры на плоскости» должны быть рассмотрены по существу. Как принято среди профессионалов. Но потом, во второй, третий раз с фигурантами «торсионных полей» уже не ведут академических дискуссий как с коллегами. С ними общаются в жанре фельетона. Точнее, даже не с ними, а с аудиторией неспециалистов, чтобы люди не стали жертвами дезинформации.
Образцы фельетонов вы найдёте в бюллетене Комиссии. Поверьте, естествоиспытатели хорошо пишут по-русски, без культурологической зауми, живо и убедительно. Вот портреты предприимчивых граждан, которые своими учёными степенями подпирали секту Грабового. Вот новая «наука» в кавычках на базе синергетики. Вот старая добрая астрология, взялась определять для военного ведомства гороскопы кораблей. Кстати, успешно предсказывает! Только не до аварии, а после. Вот замечательные патенты, выданные… нет, не за взятку, а в соответствии с законом: «в статье 4 Патентного закона… в перечне нет требования приемлемости заявки с точки зрения современной науки». Здорово, да? Вот другая тёплая компания - философов «полимундистов». Они под лозунгом «отказа от сциентистского подхода» развивают «новые концепции естествознания». «Опыт бодрствования, сновидений, опыт чувственный, интеллектуальный, мистический, опыт наркотических опьянений… - всё это в той или иной степени действительно…» В результате, «выводы науки и любой бред являются лишь равноправными «текстами»… Заметьте, что распространяется сей «опыт» официальными кафедрами философии (бывшей марксистско-ленинской, ныне - оккультно-наркотической) за счёт налогоплательщиков. Соответственно, я понимаю, почему в превосходной статье доктора физико-математических наук Юрия Николаевича Ефремова «Естествознание и квазифилософия» содержится нелестный пассаж про науки гуманитарные: мол, нет у них «объективного критерия истины». Позволю себе заступиться: кроме конъюнктурщиков, есть ведь и настоящие историки http://www.scepsis.ru/library/id_155.html или, например, лингвисты, составившие родословные языков. У них с объективными критериями всё в порядке. И их надо активнее привлекать к работе Комиссии.
Существует мнение, что оболванивание граждан производится по их же просьбе, мнение, выгодное для начальства: мол, «не виноватая я, он сам пришел» (за гороскопами и порнухой). На этом строится целая, с позволения сказать, наука социология с рейтингами наперевес. Мне же всегда казалось, что настоящая социология, как наука о современности, должна быть по возможности экспериментальной. Фиксировать не безличные «мнения» в хаосе не определённых условий, а конкретные поступки реальных людей. Вот такой эксперимент поставил академик Кругляков, запечатлев процесс и результат работы по публикации своего интервью в газете «Аргументы и факты». «История одного интервью» - интереснейшая, я вам доложу, социология. Настоящая. Вполне объективная.
И последнее, что отметил бы в Бюллетене. Четкая однозначная позиция самых разных авторов по отношению к деятельности, именуемой «реформа образования». Она рассматривается вообще не как «реформа», а как «технология уничтожения» - формулировка из письма в правительство от девяти академиков: каждый в своем деле, наверное, знает, как выучить хорошего специалиста. Но проекты «реформ» составляют не они, а «деятели из Высшей школы экономики». Почему? Вполне объективный (хотя и безрадостный) ответ на этот вопрос из области социологии тоже содержится в сборнике.
