Александр Генис: Этой весной на Америку обрушилась русская музыка. Грандиозные – даже по чисто географическому размаху – гастроли Национального филармонического оркестра России под управлением Владимира Спивакова покорили страну, дав ей услышать то, что американские слушатели любят не меньше российских – волнующую, глубоко эмоциональную музыку русских классиков. Сегодня в гостях «Американского часа» виновники этого массированного десанта - Владимир Спиваков и солистка его оркестра Ольга Керн. С ними беседует Михаил Гуткин.
Михаил Гуткин: Ваши гастроли - это дебют Национального филармонического оркестра России. Несколько слов об этом коллективе? Чем он отличается от других оркестров, которыми вам доводилось руководить?
Владимир Спиваков: Во-первых, живы еще «Виртуозы Москвы». Им в 2008 году будет 30 лет. Этот оркестр - это мой новый ребенок, ему всего три с половиной года и, как вы понимаете, маленькому братишке внимания больше, тепла, может быть, некоторого больше, и, естественно, волнения больше. Оркестр образовался три с половиной года тому назад, и первая репетиция была только 15 июня. И получить такие гастроли… я, конечно, понимаю, что это знак большого доверия ко мне лично, потому что я думаю, что ни один русский оркестр не имел 37 концертов в США, будучи совершенно неизвестным. Тем более, что все самые престижные залы отозвались и тут же принесли и Кеннеди Центр, и Линкольн Центр, и Сан-Франциско, и Лос Анджелес, и Бостон – все крупнейшие города. Я очень доволен и даже не ожидал такой реакции публики и такой реакции критики, честно вам признаюсь. Все поражены, называют это мистикой, как это можно за 4 года сделать такой оркестр. Но мистика заключается в очень простых вещах, просто нужно любить людей, с которыми ты работаешь. Это дает возможности совершенно колоссальные. Практически неисчерпаемые.
Михаил Гуткин: Я слышал, что вы набираете людей в оркестр не только по их профессиональным качествам, но и какие-то ищете еще и человеческие качества. Что именно вы ищете в людях?
Владимир Спиваков: Благородство, доброту, сердечность, возможность взаимопонимания. Как сказала Марина Ивановна Цветаева, оркестр - это единство множества. Это очень точное определение.
Михаил Гуткин: Во время нынешних гастролей Национальный филармонический оркестр России под управлением Владимира Спивакова исполняет исключительно русский репертуар от Чайковского и Рахманинова до Шостаковича и Шнитке.
Владимир Спиваков: Я просто очень люблю русскую музыку. Я там вырос, это мои корни, мне это близко и хочется говорить на том языке, который лучше всего знаешь.
Михаил Гуткин: Виртуозно изъясняется на языке русской классической музыки и гастролирующая с национальным филармоническим оркестром России пианистка Ольга Керн. Она родственница по материнской линии той самой Анны Керн, которой Пушкин посвятил сакраментальные строки: «Я помню чудное мгновение». Пра-пра-прабабушка Ольги по отцовской линии была дружна с Чайковским, а пра-прабабушка Вера Пушечникова была известной певицей, которой аккомпанировал сам Рахманинов. Ее дед - народный артист России – профессор Академии музыки имени Гнесина Иван Пушечников.
Ольга Керн: Я бы не сказала, что это какой-то груз, я просто счастлива и горда тем, что Рахманинов аккомпанировал моей пра-прабабушке, и, конечно, у моего дедушки, который до сих пор жив, которому 90 лет будет в следующем году, у него огромное количество писем и уникальных фотографий Чайковского к моей прапрабабушке. Совершенно феноменальные фотографии. Он искал, есть ли у кого-то еще такие фотографии. Это, конечно, все бесценное, то, что хранится у него. И я надеюсь, что, может быть, он даже отдаст это в музей, потому что это, конечно, невероятная ценность. И я очень горжусь и каждый раз, когда я играю музыку Рахманинова или Чайковского, всегда думаю о том, что я исполняю эту божественную, гениальную музыку. Я чувствую иногда Рахманинова за своими плечами. Например, я разговаривала с Клиберном, и он мне говорил, что не думает, что у меня что-то не в порядке с головой, потому что я ему рассказывала, что видала сон с Рахманиновым, я чувствую очень часто рядом со мной. Он говорил, что у него бывали очень часто такие случаи, когда действительно рахманиновская душа была с ним рядом. Видимо, великие люди, они витают среди нас. Их дух среди нас остался. Потому что они настолько великие, в них столько всего было, что они нам дают какую-то частицу их невероятной силы.
Михаил Гуткин: Владимир Спиваков известен не только как дирижер и музыкант, но и как филантроп и импрессарио. Он является послом доброй воли ЮНЕСКО, а возглавляемый им фонд помог тысячам юных российских музыкантов. В качестве президента Московского международного дома музыки и фестиваля «Владимир Спиваков приглашает» он познакомил российскую аудиторию со многими всемирно известными музыкальными звездами, включая американскую певицу Джасси Норман. Владимир Теодорович намерен и дальше расширять российско-американское культурное сотрудничество.
Владимир Спиваков: Я собираюсь пригласить топ джазовые группы в Москву, а также из Нью-Йорка приедет Ута Лентор для того, чтобы вместе с Национальным филармоническим оркестром исполнить «Семь смертных грехов» Курта Вайля. Очень интересное сочинение. Она прославилась этим сочинением. Как вы знаете, здесь в Нью-Йорке переполненные залы были, когда она исполняла это сочинение. И еще много солистов просто из Америки приезжает, в том числе русских, которые живут в Америке и стали американцами. Но знаете, как Бродский говорил о себе: я еврей, русский поэт и американский гражданин.
Михаил Гуткин: Как раз в этом году, в 2007-м, исполняется 30 лет тому печальному инциденту в Карнеги холл, когда лига защиты евреев пыталась сорвать ваше выступление. Сейчас, глядя с исторической перспективы на этот эпизод, как вы его оцениваете и как изменились отношения между нашими двумя странами, как вы свою роль в этом ощущаете?
Владимир Спиваков: Дело в том, что это было не против евреев. Это была акция, направленная за свободу выезда. Что я понимаю. Но если бы я был корейцем из Узбекистана, русским корейцем - все равно это бы произошло. Просто формы немножко дикие борьбы за свободу. Тем не менее, я очень счастлив, что люди сейчас свободно передвигаются. Ездят куда хотят, еще Антон Павлович Чехов говорил о том, что человеку мало двух с половиной метров, ему нужен весь мир. Это так и есть. Очень хорошо, что это происходит. Я думаю, что сейчас несколько натянутые отношения между Америкой и Россией, это обусловлено всякими политическими задачами, которые с обеих сторон можно проследить и проанализировать, но в действительности народы достаточно близки, и я думаю, что такая вещь, как культура, как музыка, литература, кино, живопись, поэзия - это все сближает людей по-настоящему.
Александр Генис: Автор книги, которую сегодня представит нашим слушателям Марина Ефимова, молодая, красивая и очень умная женщина, биографии которой хватило бы на дюжину романов.
AYAAN HIRSI ALI. “INFIDEL” - АЙАН ХИРШИ АЛИ . «НЕВЕРНАЯ»
Марина Ефимова: В 1992 году сомалийка Айан Хирши Али, девушка из семьи со строгими мусульманскими традициями, летела из Африки в Канаду - к жениху-сомалийцу, за которого семья насильно ее выдала. Сделав остановку в Германии, Айан Али села в поезд, идущий в Амстердам, и... так и не добралась до своего суженого. Это был, повторяю, 1992 год, и Али не знала ни слова по-голландски. Тем не менее, в 2003 году Айан Хирши Али была уже самой знаменитой политической деятельницей Нидерландов. В 2004 году она написала сценарий документального фильма «Покорность» (о судьбе женщин-мусульманок), за который режиссер фильма, Тео ВанГог, был убит мусульманами-фундаменталистами. В 2005 году журнал «Тайм» назвал Айан Али – одной из 100 самых влиятельных людей мира.
Боль Хирши Али и ее главная тема – положение мусульманских женщин. Её “ holy mission ”- «святая миссия», как она говорит, - открыть миру глаза на ситуацию в мусульманских обществах с их практикой «убийств за поруганную честь» - когда женщин казнят не только за измену, но даже за то, что она стала жертвой изнасилования. Профессор Иан Бурума, автор рецензии на книгу « Infidel » в газете «Нью-Йорк Таймс», так оценивает духовное преображение Айан Али:
Диктор: «Из горячей мусульманки Али довольно быстро превратилась не только в непримиримого борца с исламским фундаментализмом, но и в атеистку. Причем, она возмущается, когда слышит распространенное мнение о том, что перемена ее взглядов была определена личным жизненным опытом. «Мое преображение было результатом размышлений и наблюдений», - настаивает она. Впрочем, и одного ее жизненного опыта хватило бы на то, чтобы усомниться в мудрости взрастивших ее традиций. В ранней юности ей сделали так называемое «обрезание» - усечение клитора, которое делается для того, чтобы женщина не испытывала сексуального возбуждения: бабушка Айан считала, что все девочки с нетронутым клитором обуяны дьяволом. Дочь сомалийского диссидента, Айан еще в детстве испила чашу коллективного осуждения. В школе она молчала, когда весь класс восхвалял диктатора Сиада Барре, и за это одноклассницы били ее во время перемен. Правда, не так жестоко, как другую девочку – ту, которой родители не сделали «обрезания»...
Марина Ефимова: Диссидентская семья кочевала: в Саудовскую Аравию, в Эфиопию, в Кению. В пестром, многонациональном Найроби юная Айан подпала под влияние воинствующего фундаментализма. Она пишет:
Диктор: «Я с энтузиазмом носила черный хиджаб, покрывавший меня с головы до пят. Этот символ давал мне ощущение превосходства и даже, как ни странно, ощущение собственной индивидуальности. Я чувствовала, что бросаю обществу вызов, демонстрирую перед ним свою исключительность. Я чувствовала себя НАСТОЯЩЕЙ мусульманкой».
Марина Ефимова: Довольно четкое описание чувств, которые теперь перестали быть редкостью - во всем мире, включая Европу. Однако – предательская свобода передвижения! В каждой стране Хирши Али наблюдала (точнее, подсматривала) картины другой, свободной жизни. А о том, чего она не могла увидеть (например, о европейском стиле отношений между мужчиной и женщиной), она вычитывала в бульварных романах, которые продавались в аэропортах. Ее главными наставницами стали популярные авторы бульварного чтива – Дэниэл Стилл и Барбара Картланд. «Из их книг, - пишет Хирши Али, - я почерпнула главную новость, главную идею, главную сенсацию – У ЖЕНЩИНЫ МОЖЕТ БЫТЬ ВЫБОР!!!» Именно под их знаменами Хирши Али сбежала в Амстердам от жениха, а сцены из их книг стали для нее иллюстрациями к еще мало знакомой ей жизни Запада. Поэтому в своей книге она идеализирует и Запад вообще, и Голландию в частности со страстью неофита. “Жизнь в Голландии, - пишет она, - так спокойна, так хорошо спланирована, так привлекательна. Голландия, которая была когда-то центром века Просвещения, центром европейской свободной мысли, и сейчас пожинает плоды интеллектуального прогресса”.
Однако рецензент книги “ Infidel ”, голландец по национальности, Ян Бурума серьезно опасается экстремизма самой Хирши Али:
Диктор: Конечно, ее восторги согревают мое голландское сердце, хотя и напоминают тексты детских патриотических книг. Но, увы, Голландия в ее описаниях часто напоминает карикатуру на некий просветлённый уют, который Хирши Али противопоставляет не только таким исключительно неблагополучным странам, как Сомали или Кения, но и всему мусульманскому миру. Она заявляет, что не только исламский фундаментализм, но и ислам как таковой, в принципе оправдывает и приветствует теракт 11 сентября. Что бесчеловечный поступок, совершенный 19-ю «хайджекерами», является логическим следствием этого религиозного учения. Хирши Али права, когда говорит о необходимости остановить революционный фундаментализм, когда настаивает на необходимости реформ, которые бы смягчили религиозную практику Ислама. Я восхищаюсь мужеством этой женщины и ее решимостью. Но ее лубочное представление о Просвещенном Западе, борющемся с демоническим миром ислама, является не лучшей почвой для примирения».
Марина Ефимова: Я недостаточно хорошо знаю ислам, но достаточно хорошо знаю, что терроризм и человеконенавистничество где только не находили себе временное прибежище: в разных религиях, в разных идеях, в разных странах и в разное время.
Александр Генис: За последние годы в Нью-Йорке привыкли ждать кинематографических сюрпризов с Дальнего Востока. На этот раз он пришел в виде стильного триллера из Южной Кореи. У микрофона - ведущий «Кинообозрения» «Американского часа» Андрей Загданский.
Андрей Загданский: Вы назвали фильм триллером, но мне кажется, что это - лишь одно из жанровых определений, которое применимо к этому фильму. Это не только триллер, это и комедия, это и драма, это и трагедия, это фильм ужасов, это пародия, это фантазия, это научная фантастика и это детектив. В общем, все сразу. Чрезвычайно интересно, что, по-моему, впервые в таком широком прокате в Америке выходит южнокорейский фильм, который собрал совершенно гигантскую кассу у себя на родине. И вот этот фильм, заявляя о своем новом присутствии, завоевывая новую территорию, охватывает все возможные и невозможные жанры.
Александр Генис: Этот фильм – тотальная атака.
Андрей Загданский: Этот фильм полон всего. Картина называется по-английски « The host ». Дословный перевод – «Хозяин», но, скорее всего, правильно переводить фильм как «Носитель вируса», потому что в английском слове « host » есть и этот смысл: тот, кто переносит вирус. Что же происходит? В реке Хан, в Сеуле, появляется некоторое чудовище, что-то вроде сомика с ногами и очень длинным хвостом. Сомик заявляет о своем существовании, появившись в погожий день на берегу реки, и начинает пожирать людей. Сомик проворен и изобретателен, чего не скажешь никак о главном герое фильма. Он - нарочито туповат, все время хочет спать и ловкостью тоже не блещет. Итак, главный герой Генг Ду - член большой и абсолютно неправильно функционирующей семьи Пак. Его отец - хозяин закусочной на берегу реки Хан, брат - безработный выпускник колледжа, пожертвовавший свою юность на борьбу за демократизацию Южной Кореи, сестра – спортсменка, стрелок из лука. У сестры большие проблемы. Она только что проиграла соревнование из-за того, что не может вовремя выпустить стрелу, передерживает перед выстрелом, не укладывается в выделенное ей время. И, наконец, дочь героя. Дочь Генг Ду - школьница. Девочка, которая, как нам сообщают, родилась случайно. Мать бежала и от дочери, и от отца, от того самого Генг Ду Пака, который туповат, все время хочет спасть, и у которого волосы покрашены в соломенный цвет. Поэтому его называют блондином, что вызывает, по всей видимости, в Южной Корее гомерический хохот – блондинов там, как мы знаем, не очень много. Итак, этот гигантский Сомик, съев некоторое количество людей на берегу реки, съел, вроде бы, и девочку-школьницу. И тогда вся семья Паков страшно нарочито, театрально и фальшиво горюет перед фотографией девочки. Приходит даже сестра, то есть та самая тетка со своим луком и стрелами, которая, как вы Саша прекрасно понимаете, еще сыграет значительную роль в фильме. Но тут приходят люди в костюмах биозащиты и силой забирают всю семью Паков на карантин. Кто-то говорит, что это чудовище распространяет какой-то страшный вирус. Какой – неизвестно. Ночью, когда они спят, у туповатого Генг Ду звонит телефон. Кто же звонит? Звонит наша школьница, та самая, которую проглотил этот чудовищный сомик. Оказывается, чудовище не съело девочку, а проглотило ее и выплюнуло в какой-то канализационный проток возле реки Хан. И теперь девочка звонит папе, и вся семья Пак должна собраться и спасти ребенка.
Александр Генис: Все это мне напоминает сказку Корнея Чуковского. А что же делает этот фильм таким примечательным? Почему такое безумное увлечение этой картиной, прямо мода на нее?
Андрей Загданский: Это чрезвычайно любопытный вопрос. Фильм абсолютно неожидан. Этот фильм переходит из одного жанра в другой, он все время сбивает с толку. В какой-то определенный момент ты настраиваешься на комедию, потому что отношения идут явно комедийные, потом – бац! - и кто-то на полном серьезе умирает. Мы думаем, что сейчас ситуация будет как-то пародироваться, развиваться в рамках изначально заложенного жанра. Нет, все произошло на полном серьезе. Потом начинается какое-то новое, уже драматическое развитие в этой ситуации. Но это драматическое развитие опять опрокидывается в комедийное. Существуют все элементы триллера, потому что это чудовище страшно бегает, оно сжирает людей, глотает, выплевывает людей в этот канализационный отстой, девочка там полуживая ползает, ей хочется спастись, она звонит и все время рассчитывает, что чудовище выбросит кого-то, кто будет иметь работающий телефон, потому что ее телефон сел, батарейка разрядилась.
Александр Генис: Во всех современных фильмах мобильный телефон - главное средство для развития сюжета. Без мобильного телефона не обходится кино.
Андрей Загданский: Во всяком случае, современное. Вот это соединение невероятного, чудовищного и очень молодой энергии - и картина становится своеобразным феноменом. Ты не знаешь, как к ней подойти. Она и смешная, она и немножко страшная, и немножко становится скучновато, потому что все это сбивает с толку. Но, в конечном итоге - смотрят. Во всяком случае, скажу вам так. Фамилия автора и режиссера фильма Джун Хо Бонг. И пусть это имя звучит достаточно необычно, запомните его, поскольку от этого человека еще можно ждать новых и неожиданных картин.
Александр Генис: Сегодня, накануне 75-летия Андрея Тарковского, весь выпуск этой рубрики будет посвящен одной теме: Тарковский и музыка. Прошу, вас, Соломон.
Соломон Волков: Когда я думаю о Тарковском, то мне на память приходят слова Чайковского о Достоевском. Он выразился примерно в том смысле, что Достоевский ему крайне не симпатичен, но производит сильное впечатление при чтении.
Александр Генис: Кстати, очень понятный отзыв. Вообще, мало кому он симпатичен. Достоевский это человек, который будоражит, но не заставляет себя любить.
Соломон Волков: Там имеется в виду не только личность, но и творчество. Его творчество ему не нравится, но уйти из-под его воздействия, из-под его магии чрезвычайно затруднительно. И у меня точно такая же ситуация с Тарковским. Во-первых, я не испытываю никаких особых симпатий к нему, как к человеку. Я это говорю, понимая, что навлеку на себя гнев культистов Тарковского, каких огромное количество. И фильмы его тоже не принадлежат к числу моих любимых. И, однако же, я могу смотреть фильм Тарковского, злиться невероятно, злиться и на затянутость, на вычурность, на самолюбование Тарковского, на его какую-то уже болезненную автобиографичность, которая просвечивает в каждом фильме. И все же фильм уходит, и он у тебя как гвоздь сидит в мозгу.
Александр Генис: Я, конечно, особенно в юбилейной передаче, не стану разделять ваши чувства потому, что я отношусь к некоторым фильмам Тарковского с трепетом. Например, «Андрей Рублев» по-прежнему остался для меня фильмом рубежа. После этого началось для меня взрослое кино. Кстати, я однажды разговаривал с российскими кинематографистами, и был общий вывод, новое русское кино началось с «Андрея Рублева». И, конечно, с этим трудно спорить. Есть фильмы, которые я просто очень люблю. Например, «Солярис». Но я согласен с тем, что далеко не все творчество Тарковского так уж легко принять сегодня. Тем не менее, Тарковский это событие в российской и мировой культуре. Какую роль в феномене Тарковского играет музыка? Я позволю себе немножко расширить свой вопрос. Всем известно, как велика роль живописи у Тарковского. В каждом его фильме есть подробно снятая картина, живопись. Я бы сказал так, что это портрет архетипа, как Брейгель в «Солярисе» или Рублев в фильме «Андрей Рублев». При помощи живописи Тарковской опрокидывает ситуацию в вечность. А что делает музыка в его кино?
Соломон Волков: Музыка – очень важный элемент в кино у Тарковского, но я не об этой музыке сейчас хочу поговорить. А я хочу сконцентрироваться на том, какую роль играла музыка в жизни Тарковского и в его мироощущении. Он как бы существует в этом живописном мире, и кино у него живописное. И точно так же кино у него музыкальное, потому что Тарковский – один из очень немногих известных мне режиссеров, которые действительно жили в музыке и музыкой. Для него музыка значила иногда гораздо больше, чем литература, чем литературный источник. Музыкальные ощущения транслировались в его кинообразы. И одним из таких любимых, может быть, самым любимым композитором Тарковского был Бах. И, в частности, он в анкете 1974 года любимым своим музыкальным произведением назвал «Страсти по Иоанну». Это очень нетривиальный выбор, и эту баховскую музыку он, как рассказывают, слушал и перед смертью, когда он уже витал в наркотических снах и видениях, потому что в него обильно вспрыскивали морфий, чтобы утолить его невероятную боль, он умирал в страшных мучениях. И прощался он с жизнью под звуки «Страстей по Иоанну» Баха.
Другим существенным композитором для Тарковского был Мусоргский. Он долгое время мечтал о том, чтобы поставить оперу Мусоргского «Борис Годунов». Не знаю уж, почему не пушкинскую трагедию. Тоже, вероятно, тут склонность к музыке возобладала. Действительно, он мыслил через музыкальные образы. И, может быть, пушкинский текст его не так вдохновлял как эта грандиозная музыкальная фреска. И, в каком-то смысле, я тоже, должен вам сказать, отдам, скорее, предпочтение опере Мусоргского перед трагедией Пушкина. Она какая-то, что ли, сухая, пушкинская вещь. У Мусоргского она гораздо более экспрессионистская, гораздо ближе она к нашему мироощущению.
Александр Генис: Я бы сказал, что, конечно, опера - более русская, более эмоциональная. Но я Пушкина не отдам. Потому что, на мой взгляд, эта трагедия так до сих пор и не вошла по-настоящему в репертуар, потому что не нашлось правильного гениального прочтения для театра.
Соломон Волков: Не случайно она не вошла в репертуар. Значит, это не театральная вещь. Иначе не может быть. Но, в случае с Мусоргским, Тарковскому удалось осуществить постановку «Бориса Годунова». Я видел ее в реконструкции, не в оригинальном спектакле, когда приезжал сюда Кировский театр и Гергиев дирижировал спектакль, и на меня тогда сильнейшее впечатление произвела партия и роль юродивого. Она была очень важна и для Тарковского. И я до сих пор с гордостью вспоминаю о том, что он, когда ставил Мусоргского, прочел мемуары Шостаковича в моей записи, и для него размышления о юродивом и позиция юродивого в русском обществе, как они преломились в мемуарах Шостаковича, были очень важны в тот момент.
Александр Генис: Отношение юродивого к власти, да?
Соломон Волков: Да. И заключительное отпевание юродивого, России, русской судьбы: «Лейтесь, лейтесь слезы горькие…». Финал, эпилог, вывод у Мусоргского очень значителен и для мироощущения самого Тарковского.
А последнее произведение, которое я хотел бы показать в связи с Тарковским, посвящено ему и тоже очень интересно. Автором является японский композитор Торо Такимицу, который умер в 1996 году, через 10 лет после Тарковского, и он назвал этот свой опус «Ностальгия. Памяти Андрея Тарковского». Тарковский любил говорить, что ему Япония духовно ближе, например, чем Франция или Германия. Парадоксальный, но очень интересный взгляд.
Александр Генис: И, надо сказать, что японцам очень близок Тарковский. Вообще, японцы очень хорошо понимают русское кино. Я три раза был в Японии, и каждый раз меня спрашивали, как я отношусь к Тарковскому. И Горькому, кстати.
Соломон Волков: Тарковский - культовый режиссер, в этом смысле, именно потому, что он сумел как-то сплавить восточную ментальность и приемы европейского модернизма. И то же самое сделал Такимицу. В его музыке именно этот изысканный сплав восточного менталитета и европейского экспрессионизма, если угодно. Мы узнаем здесь манеру Альбана Берга. Это та печать, тот сплав, который был столь характерен для самого Тарковского. «Ностальгия» Торо Такимицу в исполнении Гидона Кремера. Она звучит, как реквием по Андрею Тарковскому.
Александр Генис: Мы уже не раз говорили о необычном характере нынешней президентской кампании. Собственно, она потому и началась так рано, что вакантны кандидатуры от обеих партий. Особенность этой ситуации в том, что, поскольку вице-президент Чейни заранее отказался от борьбы за пост, Бушу не надо заботиться о наследнике. Сейчас его больше политики беспокоит история.
О том, как образ американского президента оформляется в историческом сознании нации, я попросил рассказать нашего вашингтонского корреспондента Владимира Абаринова.
Владимир Абаринов: Американцы любят свою историю. Исторические сочинения издаются огромными тиражами, фильмы на исторические сюжеты пользуются неизменным вниманием публики. Очень популярны также всевозможные костюмированные шествия. Или вот еще такая затея: профессор конституционного права надевает парик и шелковый камзол и превращается в Бенджамена Франклина, а другой профессор переодевается, скажем, Джеймсом Мэдисоном – и устраивают они между собой диспут от имени своих персонажей в назидание студентам.
А еще американцы любят в своей истории порядок – чтобы все были расставлены по росту и всё разложено по полочкам. Недавно журнал « Atlantic Monthly » провел опрос среди историков и составил список из ста человек, оставивших наиболее глубокий след в истории страны. В списке есть и писатели, и изобретатели, и ученые, и артисты, и путешественники. Но больше всего президентов. Перечень открывает Авраам Линкольн, за которым следуют Джордж Вашингтон, Томас Джефферсон, Франклин Рузвельт – всего 17 человек. В списке оказался и Джеймс Полк – 11-й президент США, занимавший этот пост всего один срок. Мало кто из американцев сможет сказать что-либо вразумительное об этой полузабытой фигуре. Однако при нем в состав Соединенных Штатов вошли Техас и Калифорния – за это он и попал в почетный список.
Из ныне здравствующих президентов этой чести пока никто не удостоился. Однако вполне очевидно, что каждый президент думает, с каким багажом он войдет в историю. Чаще всего он запоминается современникам и потомкам по одной черте, одной или нескольким фразам. В чем состоит наследие 36-го президента Линдона Джонсона? В программе социальных преобразований, которую он назвал «Великое общество».
Линдон Джонсон: Эта великая, богатая страна способна дать шанс и надежду всем - черным и белым, северянам и южанам, земледельцу и горожанину. Наши враги – бедность, невежество, болезни. Вот наши враги, а не наши сограждане и соседи. И этих врагов - бедность, невежество, болезни – мы поборем.
Владимир Абаринов: Рональд Рейган остался в анналах истории, прежде всего, своей речью у Бранденбургских ворот в Берлине.
Рональд Рейган: Генеральный секретарь Горбачев, если вы стремитесь к миру, если вы желаете процветания Советскому Союзу и Восточной Европе, если вы хотите освобождения – приезжайте сюда, к этим воротам. Господин Горбачев, отоприте эти ворота! Господин Горбачев, сломайте эту стену!
Владимир Абаринов: А вот знаменитая фраза Ричарда Никсона, которая, однако, не спасла его от вынужденной досрочной отставки – единственной в истории США.
Ричард Никсон: Народ должен знать, не мошенник ли президент. Я - не мошенник!
Владимир Абаринов: С каким багажом войдет в историю нынешний президент США? В прошлом году обозреватель телекомпании « CBS » Боб Шиффер спросил его: каким он хочет, чтобы его запомнили? После короткой заминки Джордж Буш ответил так.
Джордж Буш: Как вам такой вариант: «Джордж Даблью Буш употребил все возможности Америки для продвижения демократии в своей стране и за рубежом»?
Владимир Абаринов: Существует список из 10 крупнейших ошибок, совершенных американскими президентами. Его составили недавно историки по предложению Университета города Луисвилл, штат Теннеси. Первое место в нем занял 15-й президент Джеймс Бьюкенен, который не сумел предотвратить отделение южных штатов, что привело к Гражданской войне. Но публика не согласилась со специалистами и поставила на первую позицию Линдона Джонсона, при котором началась эскалация Вьетнамской войны. Войдет ли в список крупнейших исторических ошибок война в Ираке? Эксперты считают, что говорить об этом рано – иракская война еще вполне может оказаться в списке достижений. Во всяком случае, Джордж Буш-младший не одинок. Историк Майкл Бершлосс.
Майкл Бершлосс: В наше время президенты, когда собираются воевать, не делают того, что велит им Конституция. Они не идут в Конгресс и не говорят: «Дайте мне декларацию об объявлении войны». Последним, кто это сделал, был Франклин Рузвельт в 1941 году. А между тем войн хватало – и в Корее, и во Вьетнаме, и в Ираке.
Владимир Абаринов: Фразу о том, что «история не знает сослагательного наклонения», в России повторяют, пожалуй, слишком часто. Но кому и чему может научить история, если ее ход жестко детерминирован? Или, наоборот – как считал Лев Толстой, непредсказуем и слагается из бесчисленного множества случайностей?
Недавно скончавшийся историк Артур Шлессинджер не верил ни в первое, ни во второе. Он искал и открывал закономерности американской истории и старался предотвратить ошибки. Два года назад он отложил свои академические планы и вмешался в дискуссию об иракской войне – написал книгу «Война и американское президентство». Вот что он ответил на вопрос, почему он взялся за это исследование именно теперь.
Артур Шлессинджер: Почему именно теперь? Потому что я вижу, что написаны превосходные книги об Ираке. Однако им не хватает исторического измерения. Уильям Фолкнер сказал: «Прошлое никогда не умирает. Да оно и не прошлое вовсе». Я сделал попытку снабдить исторической подоплекой споры о нынешней американской политике и ее противоречиях.
Владимир Абаринов: Артур Шлессинджер учился в Гарвардском университете, но не успел получить степень доктора - началась война, он служил в разведке. Потом вернулся к академическим занятиям, а потом стал спичрайтером и советником Джона Кеннеди. Так из ученого, который описывает исторические события, он стал политиком, который делает историю. Так бывает на сломе эпох – ведь и в России в годы перестройки историки сыграли немаловажную роль. На склоне лет Артур Шлессинджер много размышлял о будущем. Выводы его были неутешительны.
Артур Шлессинджер: Думаю, 21-е столетие будет убогим веком. Громадная разница между 20-м веком и веком нынешним состоит в том, что тогда вызовы демократии бросала светская, безбожная идеология – фашизм, коммунизм. Величайшая угроза демократии в 21-м веке исходит в первую очередь от религиозного фанатизма. Философ Джон Дьюи еще век назад определил религиозного фанатика как человека, который действует так, как действовал бы Господь, если бы знал все относящиеся к делу факты. И я думаю, что самые опасные люди сегодня – те, кто убежден, что исполняет волю Всевышнего.
Владимир Абаринов: И все-таки он верил в жизнеспособность демократии.
Артур Шлессинджер: Я пессимист, когда речь идет о ближайшей перспективе, и оптимист – в долгосрочной, потому что я верю в колоссальную мощь демократии, в ее способность к исправлению собственных ошибок.
Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.
Григорий Эйдинов: Только что вышедший новый альбом группы « LCD sound system ’ s » называется «Звук серебра». Ее основатель и главное действующее лицо Джеймс Мерфи, в прошлом, среди прочего, вышибала в барах Нью-Джерси, теперь обожаемый и уважаемый независимый нью-йоркский музыкант, продюсер и гроза танцплощадки. Его дебютный диск, вышедший два года назад под эгидой проекта « LCD sound system ’ s » получил две номинации на «Грэмми» и сильно нашумел среди критиков и на дискотеках Америки. Нашумел - подходящее слово, так как главное орудие труда Джеймса Мерфи – синтезатор и компьютер. Основатель, казалось бы, невозможного стиля диско-панк, Джеймс творит, теперь уже не один, совмещая жесткие ритмы со звуками, напоминающими ранние компьютерные игры, и с на редкость тонким чувством юмора и самоиронией. Это - танцевальная музыка для взрослых или, скорее, для уже выросших детей 80-х. Под нее можно танцевать или ее можно просто слушать. Как, например, в этой неожиданно спокойной, ироничной серенаде, упреке любимому городу. «Нью-Йорк, я тебя люблю, но ты наводишь на меня грусть».
