В Амстердаме открылись две ретроспективные выставки знаменитых Роберта Капы (Robert Capa) и Джеймса Нахтвея (James Nachtwey) — двух основных военных (или, как утверждают критики, «антивоенных») фотографов XX века.

Есть люди, от встречи с которыми замирает сердце. Наверное, от сознания того, сколько людских судеб прошло через их творчество. Именно такими уникальными проводниками истории стали для человечества два великих фотографа — Роберт Капа (Robert Capa) и Джеймс Нахтвей (James Nachtwey). По счастливой случайности или в результате почти магического совпадения в Амстердаме одновременно открылись две ретроспективные выставки — Капы в Еврейском историческом музее (Jewish Historical Museum) и Нахтвея в фотогалерее Foam_Fotografiemuseum Amsterdam.

Если раздавать ярлыки, то можно сразу отметить, что же связывает этих двоих мастеров помимо всемирной славы: оба они — военные фотографы, оба прославились благодаря кадрам, снятым в эпицентрах человеческого страдания. Однако гораздо важнее то, как передана война на их снимках — с точностью до наоборот по сравнению с уже привычным ее изображением в современных теленовостях (в качестве виртуальной видеоигры) и большинстве кинохроники (с акцентом на военные действия и иерархическую верхушку).

«Самое горячее желание военного фотографа — остаться безработным»

Нет, даже если показывать фотографии Капы и Нахтвея по пресловутому телевидению, рука не поднимется переключить на другой канал. Эти фотографии притягивают взгляд, потому что самые роковые страницы человеческой истории написаны в них крупными планами рядовых участников, в которых легко узнать... нет, даже не своих бабушку с дедушкой, а самого себя. Еще никто до Капы не снимал так близко и так подробно простого солдата в окопе, и никто до Нахтвея не делал далеких африканских и азиатских страдальцев столь похожими на нас. Никто из западных фотографов, кроме Капы, не снимал советскую деревню в разгар Холодной войны, и никто, кроме Нахтвея, не снимал так близко бомбежки в Грозном. Мало кто вообще бывал на стольких войнах, как эти двое. Однако на всех фотографиях — отраженная в растерянном взгляде и одиноком жесте безымянного человека — война одинаковая. Страдание, запечатленное с позиции вечности. Вот что объединяет Капу и Нахтвея. Тот факт, что их разделяет разница в возрасте в два поколения только подтверждает это сходство.

«Самое горячее желание военного фотографа — остаться безработным», писал Роберт Капа. Его биография говорит об обратном, считает историк фотографии и документального кино, сотрудница фото-гиганта Corbis Клауди оп ден Камп: «Я не верю, что Капа или Нахтвей могли бы жить без войны. Это особый род зависимости, превратившийся в стиль жизни. Капа и вовсе превратился в одного из солдат, жил среди солдат, шел с ними вместе в бой, на смертельную опасность, с одной лишь разницей, что у него вместо ружья был фотоаппарат — им и преходилось щелкать. И от этого он был еще более раним. Однако я думаю, что он вряд ли когда-нибудь отказался бы от такого существования. Ведь у него был период, когда он работал в Голливуде, в атмосфере непрекращающейся вечеринки, огруженный знаменитостями, но очень быстро это ему наскучило, и он вновь кинулся в пучину войны. Похоже, что фотографы, подобные ему, сделали жизнь на грани — неотъемлемой частью себя и своего бытия».

«Голливуд — это самая огромная куча дерьма, какую я только видел в жизни», писал Капа, красавец-серцеед, о котором Ингрид Бергман призналась в своих воспоминаниях, что готова была ради него бросить мужа, но Капа сказал ей: «А что если завтра — война в Корее? Если мы поженимся и у нас будет ребенок, то я уже не смогу уехать туда, а ведь я должен! Нет, я не для женитьбы».

Побег Эндре Фридманна

А началось все в начале тридцатых, когда молодой венгерский еврей Эндре Фридманн бежал сначала в Берлин, а затем в Париж, где в возрасте 22 лет ему суждено было, как он говорил, «родиться заново, но на этот раз безболезненно». Вместе со своей возлюбленной, также венгеркой Гертой Похорилле они под впечатлением от все того же Голливуда и его звездных Франка Карпы и Греты Гарбо, придумали себе новые имена — Роберт Капа и Герда Таро — и стали работать в дуэте, поначалу страдая вдвоем от голода и безденежья. Герда распространила по Парижу миф, что Роберт Капа — это некий знаменитый американский фотограф, которого никогда не застать на месте, и его работы стали покупать журналы. Когда миф раскрылся, Капа уже успел немножко прославиться. Вместе в Гердой они отправились в Испанию, освещать гражданскую войну. 24-летнюю Герду задавил танк. Капа узнал об этом сидя в парикмахерском кресле, раскрыв утреннюю газету. С этого момента что-то в нем умерло. Всю оставшуюся жизнь, даже в самом деле став знаменитым американским фотографом, он искал картины человеческой боли, словно пытаясь найти выход своим чувствам. Свой последний кадр он снял на минном поле во Вьетнаме, в 1954-м.

Джеймс Нахтвей

Если жизнь Капы подобна раскрытой книге, Джеймс Нахтвей пока хранит свою тайну. Говорит Клауди оп ден Камп: «В 2001 году на Международном фестивале документального кино в Амстердаме показывали фильм о Нахтвее War Photographer («Военный фотограф») режиссера Кристиана Фрая. Я очень надеялась после стольких лет увлечения его работой узнать о нем побольше как о человеке. Вместо этого после просмотра фильма о Нахтвее, его энигма только усилилась. Кто ни возьмется за его персону, получается житие святого — портрет человека, который никогда не злится, не повышает голоса, не высказывает жесткой критики, не имеет ясной политической позиции, который абсолютно нейтрален. Мне стало еще любопытнее, кто же такой Нахтвей? Когда я работала в основанном когда-то Робертом Капой агентстве Magnum Photos в Нью-Йорке, где работал и Нахтвей, я даже разузнала его адрес в живописном районе города и несколько раз ходила туда в надежде понять его тайну. Ведь Капы уже нет, остался только Нахтвей».

59-летний Джеймс Нахтвей не позволяет журналистам задавать личных вопросов и вообще не часто соглашается на интервью: «Музеи, книги, альбомы — все это уже вторичное использование моих фотографий. Ведь многие из события, показанные здесь на выставке, уже стали историей, и у фотографий появляется новая миссия — изображение наших истоков, нашей памяти, чего-то вселенского, вне времени», — рассказал Нахтвей в эксклюзивном интервью, которое он дал на днях в Амстердаме голландской телекомпании Avro.

На вопрос журналиста, что должен в идеале извлечь современный зритель, например в США, из его работ, Нахтвей ответил: «Чрезвычайно важно, чтобы каждый американский гражданин понял, какой ценой продолжается война в Ираке. Понял что цена войны измеряется не деньгами, а человеческими жизнями, причем не только жизнями тех, кто погиб, а тысячами жизней тех, кто навсегда остался с раной в сердце. Хотя я сам себя так не называл, обо мне говорят как об «антивоенном» фотографе. Это цитата из вступления к моей книге Inferno. В принципе, я не могу не согласиться с таким определением. Любая война несет разрушение, насилие и смерть, а посему любая фотография, раскрывающая истинное лицо войны — антивоенная».

Вплотную к объекту

«Если фотография не получилась, значит я снимал с недостаточно близкого расстояния», писал Роберт Капа. Нахтвей и вовсе целенаправленно ограничивается 35-миллиметровым объективом, вынуждая себя подходить максимально близко к объекту. У Нахтвея — уже даже не лица крупным планом, а части тела. Глаза чеченского мальчика, убегающего из разрушенного Грозного, наполовину отрезанное ухо и щека в шрамах пережившего лагерь смерти в Руанде юноши. Если же лицо закрыто паранджой, то с близкого расстояния хорошо видны жилистые руки или потрескавшаяся земля на могиле, которую обнимает такая античная и вместе с тем такая современная женская фигура.

Разумеется, иногда объектив ищет поэзии и красоты, пусть парадоксальной и предательской. Но истинная картина оказывается непредсказуемо страшнее.

Из воспоминаний Роберта Капы о России, конец 1940-х годов:

Я очень расстроен. Все 190 миллионов русских ополчились против меня. Они не проводят безумных шествий на улицах, не практикуют заманчиво-свободной любви, в их внешнем виде нет никакого авангарда, они очень правильные, богобоязненные и работают на износ — для любого фотографа скучнее горькой редьки. Все мои четыре фотоаппарата, привыкшие к войнам и революциям, испытывают отвращение. Все идет не так.