Иван Толстой: Архивные и новые записи. Передача Радио Свобода 1957 года.
Диктор: Передача для верующих. Во всем мире наступает сейчас праздник Пасхи. Всюду, во всех странах, где есть православные люди, начинается пасхальная заутреня. Из тысяч храмов выходит Крестный ход. О празднике Пасхи в Евангелии от Луки сказано: «В первый день недели, очень рано, неся приготовленные ароматы, пришли они ко гробу, и вместе с ними некоторые другие. Но нашли камень, отваленным от гроба. И вошедшие не нашли тела Господа Иисуса. Когда же недоумевали они о сем, вдруг предстали пред ними два мужа в одеждах блистающих. И когда они были в страхе и наклонили лица свои к земле, сказали им: «Что вы ищите живого между мертвыми? Его нет здесь, он воскрес»». И вот каждый год, празднуя это Крестным ходом, молящиеся подходят к закрытой двери храма. Эта закрытая дверь – символ того камня, который закрывал вход в погребальную пещеру, в гроб Христа. В Москве и многих других городах нашей страны, в парижском Александро-Невском соборе, в маленьких церквях русских поселков Канады, в русской церкви в Женеве и в Сиднее, в Буэнос-Айресе и Нью-Йорке, в Лондоне и Брюсселе, в Афинах и Иерусалиме люди, рассеянные по всей земле, с тем же песнопением подходят к дверям храма и слышат те же слова священника.
Иван Толстой: Пасхальную службу в Кафедральном соборе Александра Невского в Париже ведет отец Александр Шмеман.
Александр Шмеман: Христос Воскресе! Мы празднуем сейчас воскресение из мертвых, восстание их гроба Иисуса Христа. Мы утверждаем свою веру в то, что его страдания, его жертва, его смерть на кресте не были концом, но началом новой жизни. Вы слышали из Евангелия, что в утро дня, когда женщины пришли ко гробу, чтобы по обычаю того времени обмазать тело его благовонным маслом, они нашли его гроб пустым. И когда они в испуге уходили, Христос встретил их живой и сказал им: «Радуйтесь!». И потом его видели 12 учеников, и где бы они ни проповедовали свою веру, они всегда утверждали, как ее основу, что они видели своего учителя мертвым и затем воскресшим, живым. В этой вере воскресения, в победе его не только над злом, страданиями и грехом, но и над самой смертью – основа христианства, его святая святых. Христианство утверждает, что распад, разлука, исчезновение, тление, что все это не последний удел. Бог смерти не сотворил, бог не хочет этого торжества разложения, этой смертной печали, пронизывающей и отравляющей жизнь. Человек создан для бессмертия, для вечной радости, для вечной жизни, и мы знаем, что это так, потому что тот, в которого мы верим как в учителя, как в совершенного человека, как образ любви, добра и истины он сам в себе собою преодолел смерть, изжил ее силу и воскрес. И он завещал, он даровал эту силу жизни всем, кто верит в него. С ним в мир вошла, с ним в мире воцаряется жизнь. В пасхальную ночь он возвещает каждому, кто хочет слышать эту радостную весть, о победе над смертью. Что это за радость? О чем она? Про нее можно действительно сказать, что это радость духовная. Разумом, опытом, сознанием мы знаем всю силу греха, зла, сознания и смерти в этом мире. Но вот, вопреки всему этому мы утверждаем победу любви над ненавистью, добра над злом, жизни над смертью. И совершается странное чудо. Это утверждение вливает в нас веру, жизнь кругом нас действительно просвещается и преображается пускай на короткое мгновение, но пасхальная радость наполняет душу, зовет ее к очищению и примирению со всеми. В воскресения день просветимся торжеством, и друг друга обнимем, и скажем друг другу: «Братья!» и ненавидящим нас простим, и повторим снова и снова: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав. Христос Воскресе!
Иван Толстой: Запись Пасхальной службы в Кафедральном соборе Александра Невского в Париже. Вел службу отец Александр Шмеман. 57-й год. Продолжаем архивную запись.
Диктор: Ни один из православных праздников не справлялся в нашей стране так торжественно, как Пасха. В романе «Жизнь Арсеньева», изданном только за рубежом, и пока еще не доступном нашим читателям, большой русский писатель Иван Алексеевич Бунин так описывает Пасху в деревне.
Диктор: «И вот праздник, наконец, наступил. Ночью с субботы на воскресение в мире совершался некий дивный перелом. Христос побеждал смерть и торжествовал над нею. Мы просыпались с чувством этого благодетельного перелома. Казалось бы, дальше не должно было быть место никакой печали. Вечером в тихих и розовых весенних полях слышалось отдаленное, но все приближающееся и все повторяющееся с радостной настойчивостью «Христос воскресе из мертвых!». И через некоторое время показывались крестоносцы, молодые мужики и девки в белых платках - это несли в чистых полотенцах церковные иконы. Все шли с торжествующим пением. Выходили во двор и, дойдя до крыльца, радостно и взволнованно, с сознанием честь честью завершенного дела, замолкали. Затем братски, как равные с равными, целовались со всеми нами мягкими и теплыми, очень приятными молодыми губами и осторожно вносили крест и икону в дом, в зал, где в тонком полусвете весенней зари мерцала в главном углу лампадка. Как прекрасно было все это!»
Диктор: Так описывает праздник Пасхи Иван Алексеевич Бунин. Этот праздник наши крестьяне не забыли и за годы революции. В поэме «Заозерье», до сих пор запрещенной партийной цензурой, крестьянский поэт Николай Клюев так писал о пасхальных днях в Олонецких селах.
Великие дни в деревне,
Журавлиный плакучий звон
По мертвой лесной царевне,
Церквушка правит канон.
Еловая повечерня
И, как весточка об одном,
Потянет в Заозерье
Березовым ветерком.
Христос Воскресе из мертвых
Смертию смерть поправ!
И у елей в лапах простертых
Венки из белых купав.
В зеленчатом сарафане
Слушает звон сосна,
Скоро в лужицу на поляне
Обмакнет лапоток весна.
Запоют бубенцы по взгорью
И, как прежде, в тысячах дней
Молебном в уши Егорью
Задудит отец Алексей.
Диктор: А вот, как описывает Пасху 31-го года популярный писатель Лесник в своей книге «Лесной шум».
Диктор: «Я - человек не церковный и, быть может, не слишком глубоко верующий. Но весной, когда вербы осыпаны густо белым пухом, похожим на крохотных белочек, и грачи готовятся сооружать гнезда похожие на башенки из прутьев, мне кажется, что колокола поют не только на колоколенке, но и в моем сердце. И сущим во гробех живот даровав.
Диктор: А в романе Всеволода Кочетова «Молодость с нами», опубликованном всего несколько лет назад, есть такая сцена, связанная с праздником Пасхи в одном из городов нашей страны.
Диктор: «Весна. Группа молодежи у залитой огнями церкви. Один из пропагандистов райкома партии подходит к храму, чтобы узнать, много ли там набралось несознательных. «В бога верите? Помолиться пришли?», - строго спрашивает он столпившуюся у церкви молодежь. «Давай, давай отсюдова, гражданин!, - кричат ему из толпы, сразу узнав ответственного партийного работника. - Не задерживайся!».
Иван Толстой: Пасхальные темы в русской литературе. Из передачи Радио Свобода 71-го года.
Галина Зотова: «Календарь памяти». Добрый вечер! Говорит Галина Зотова. Есть у Чехова рассказ «Студент». В рассказе этом говорится о том, как студент Духовной Академии, возвращаясь весной домой с тяги, продрогший от наступившего внезапного холода, нарушившего во всем порядок и согласие до того, что «природе самой жутко стало», по выражению Чехова, решил зайти на вдовьи огороды, где горел разведенный костер, чтобы согреться. Присев у костра и грея озябшие руки, студент рассказал вдовам Василисе и Лукерье - одна была когда-то в няньках, другая, дочь ее Лукерья - простая деревенская баба, забитая мужем, - о том, что сегодня страстная пятница и что точно так же в холодную ночь грелся у костра Апостол Петр. «Значит, и тогда было холодно, - прибавил студент. - Ах, какая это была страшная ночь, бабушка». И дальше студент рассказывает, как отрекся Петр от Христа, а Христос знал это, и, во время Тайной Вечери, сказал Петру: «Говорю тебе, Петр, не пропоет сегодня трижды петел (то есть петух), как ты трижды отречешься, что знаешь меня».
И дальше студент просто и даже как-то бесстрастно рассказывает о том, как предал трижды Петр своего учителя и как плакал от сознания своей подлости и «шед вон плакася горько». И вот обе вдовы, простые женщины, каждая по-своему прочувствовали рассказанное. Василиса заплакала, а Лукерья, как пишет Чехов, «покраснела, выражение лица ее стало напряженным, как у человека, который сдерживает сильную боль».
Позже, идя домой, студент думал, что раз женщины так восприняли его рассказ, то это вовсе не от того, что он так трогательно его рассказал, а потому, что то, что происходило тогда, имеет отношение к обеим женщинам. И старуха заплакала от того, что Петр ей близок, и она всем существом заинтересована тем, что происходило в душе Петра. Студент думал, что прошлое связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи, дотронулся до одного конца, как дрогнул другой.
Почему я пересказала этот чеховский рассказ? Завтра не дата, а праздник. Праздник Воскресения Христова. Об этом я хочу напомнить слушателям и поздравить с праздником верующих. Эта цепь, о которой подумал студент, прошла через 20 веков, эта цепь отразилась в лучших, величайших произведениях художников, писателей, композиторов, поэтов. «Все будущее галерей и музеев», - писал Пастернак о Рождестве, а Пасху все православные чтят больше, чем Рождество. Поэтому мне простят, надеюсь, некоторые слушатели, что сегодня я не говорю о дате 9 апреля, а просто хочу вам сказать: Христос Воскресе!
Иван Толстой: Московский протоиерей и писатель Михаил Ардов пришел в нашу студию с исторической пасхальной мозаикой.
Михаил Ардов: Пасха - это самый радостный день для православного христианина. Но, как мы знаем, радость всегда сопровождается улыбками и смехом, и христианство, в противность тому, что думают некоторые люди, не знающие истинного христианства, связано с радостью очень крепко и не чуждается юмора. Об этом, во всяком случае, свидетельствует житие одного их самых великих святых Антония Великого. И по этой причине я осмелился в этом году сделать некую пасхальную мозаику, забавные истории, связанные с праздником Пасхи в разные времена. Итак, предлагаю пасхальную мозаику.
Век 19-й. В московских церквах до сих пор соблюдается старинный обычай. На Пасху, в святую ночь, священнослужители несколько раз меняют свои облачения. Я сам, например, переоблачаюсь восемь раз. Коренной москвич, покойный архиепископ Киприан Зернов, в свое время мне объяснил, как это зародилось. В старой Москве, если умирал состоятельный человек или его близкий родственник, непременно покупался большой кусок драгоценной парчи, которой покрывали гроб, пока он стоял в церкви. Затем гроб уносили, а парча оставалась в храме. И из нее, за счет родных умершего, шили два облачения – для священника и для дьякона. А когда приближалось светлое Христово Воскресение, многие именитые прихожане обращались к настоятелю с одной и той же просьбой: на Пасху послужите в наших облачениях. Так вот, чтобы не обидеть никого из благоукрасителей храма, хитроумные московские попы и ввели обычай в Святую ночь множество раз менять ризы.
А вот цитата из книги о митрополите московском Филарете Дроздове. Как-то на Пасху в одной сельской церкви при разделе приношений случилась скандальная история. Дьякон настаивал на справедливом делении снеди, а дьячок ему не повиновался. Тогда дьякон, выйдя их терпения, стал топтать приношения ногами. Дьячок бросился не него с кулаками. Священник, услышав шум и ругань, выглянул из алтаря и засвистел. Дескать, вот тебе и кулич с яйцами. О случившемся доложили митрополиту Филарету. На донесении святитель наложил такую резолюцию: «Священника-свистуна, дьякона-топтуна, и дьячка-драчуна отдать под начал», и отправили их в монастырь для исправления.
В некоем местечке на Украине, в день святой Пасхи, по улице шел православный священник. А навстречу ему - местный раввин. Отношения у них были добрососедские, а потому батюшка радостно приветствовал иудея: «Рувим Соломонович, Христос Воскресе!». Раввин затруднился с ответом. Сказать «воистину Воскресе» он не мог, это было бы против его религиозных убеждений, но и не ответить на приветствие было бы нехорошо, неправильно. А потому, выдержав некоторую паузу, раввин ответил: «Да, я знаю, Иван Иванович мне уже говорил». Этот анекдот мне когда-то рассказал Лев Николаевич Гумилев.
Теперь 20-е годы. Дочь знаменитого дрессировщика и клоуна Дурова, Анна Владимировна, рассказала мне об одном диспуте, участником которого был ее отец. Он там представлял атеистическую науку, а религию - какой-то священник. Во время дискуссии батюшка завил: «Я очень просто могу доказать и то, что Господь Иисус Христос существовал в истории, и самый факт его воскресения». Затем он повернулся к многочисленной аудитории и воскликнул: «Христос Воскресе!». «Воистину Воскресе!» - отозвались сотни голосов. В своих воспоминаниях архиепископ Никон Фомичев сообщает, что к этому же приему прибегал во время диспутов и обновленческий митрополит Александр Введенский.
30-е годы 20-го века. Это рассказ моего друга, протоирея Владимира Шишкова, относящийся к 1935 году. Будущий святитель Иоанн Максимович был только что поставлен в епископы Зарубежной церкви. Этот удивительный человек был не чужд того, что именуется подвигом юродства. Круглый год он ходил в сандалиях на босу ногу, волосы никогда не расчесывал. Дело происходило в Белграде, в тамошнем, так называемом, Русском соборе. Некоторые из прихожан смотрели на пасхальный Крестный ход, а после начала утрени шли домой разговляться. Часть этих людей потом возвращалась в храм, уже изрядно выпив и закусив. Шишков рассказывал мне, что его отец был свидетелем такой сценки. Два подвыпивших человека стояли на пасхальной литургии, которую соборно служили несколько архиереев. В эту ночь Евангелие звучит на разных языках, и благовествование на древне-еврейском читал святитель Иоанн. Был он довольно смуглым, а пряди его черных волос, по обыкновению, торчали в разные стороны. «Это на каком языке читают?», - спросил один из разговевшихся своего приятеля? Тот поглядел в сторону алтаря и произнес: «На цыганском». «Почему ты так решил?». «А ты посмотри, кто читает».
40-е годы 20-го века. Мне говорили, что в один из послевоенных годов Пасха совпала с советским праздником Первого мая. Партийные начальники обратили на это внимание, и тогда кто-то из них предложил обратиться к патриарху Алексию Первому с просьбой Пасху перенести. Но до такой глупости дело не дошло, поскольку Сталин обучался в семинарии и имел понятие о том, что такое богослужебный устав и церковный календарь.
50-е годы 20-го века. В начале 50-х, на механико-математическом факультете Московского университета, преподаватель политической экономии социализма обратился к своим студентам со следующими словами укоризны: «Вот вы все тут комсомольцы, а недавно была Пасха, так каждый из вас, наверняка, и крашеные яйца ел, и кулича попробовал». С точки зрения этого марксиста, потребляя то, что освящено в церкви, комсомолец оскверняется.
60-е годы 20-го века. Я стал прихожанином Скорбященского храма на Большой Ордынке в 1967 году. На следующую Пасху, в 68-м, я принимал участие в Крестном ходе. Мы шли с пением по церковному двору вдоль чугунной ограды, за которой находится сквер. На тамошних невысоких деревьях сидели юные, лет по 15-17, девицы. Было их не меньше десятка, и все они хором скандировали: «Ба-тю-шки! Ба-тю-шки! Мы тоже хотим в семи-на-рию!».
70-й год 20-го века. Накануне Пасхи, в великую субботу, в московских храмах освящаются снеди. Это вызывает большое стечение людей, по большей части - вовсе не церковных. Один из моих приятелей был свидетелем такой сценки. Возле храма на Ордынке стояла огромная очередь желающих осветить свои куличи и яйца. А по улице шел обычный советский человек вместе с сыном. Увидев очередь перед храмом, мальчик удивился и спросил отца: «Зачем же они тут стоят?». Тот взглянул на очередь и сказал: «Пасха. Страшное дело!».
80-е годы 20-го века. На первый день Пасхи особенно проявляется одичание современных русских людей. Несметными толпами они устремляются на кладбища и там, подобно древнейшим язычникам, пируют и пьянствуют на гробах. Я бы мог предложить социологам и психологам интереснейшую тему для исследований. Надо провести опросы на городских и сельских кладбищах в день Пасхи. Следует поинтересоваться у людей, почему они приходят сюда именно в этот день, отчего они тут едят и пьют, верят ли огни в загробную жизнь. Результаты могут быть весьма любопытными. Тут может выявиться нечто вроде новой бездуховной религии с грубыми суевериями и примитивными обрядами. Современные поминки, совершаемые на кладбищах и в домах, сами по себе превратились в некий особый ритуал, который, отчасти, заменяет поминовение христианское, церковное. Во время этих трапез непременно ставится полная стопка водки для покойника. В некоторых домах она так и стоит от похорон до 40-го дня. В первой половине 80-х я служил в кладбищенском храме под Ярославлем. На первую Пасху поразило меня то обстоятельство, что практически на каждой могиле лежала снедь, и стояла полная стопка водки. Это прекрасно знали местные пьяницы и, к концу дня, когда родные покойников уходили с погоста, туда тянулись иного рода посетители. А вечером, когда удалялись алкаши, кто на четвереньках, а кто и ползком, начиналось раздолье для ворон и крыс. Последние, как известно, принадлежат к тем животным, которых привлекает алкоголь. Помнится, иду я из храма домой и вижу такую картинку. На одной из могил лежат крашеные яйца, куски кулича и, разумеется, стоит стопка водки, а над ней на задних лапках стоит крыса. Зверек наклоняет мордочку, хлебнет, оглядится, и опять хлебнет.
90-е годы 20-го века. Во времена Ельцина, когда с празднования Пасхи были сняты все запреты, встретил я старого знакомого. Был он отставной полковник. Говорю ему: «Иван Петрович, Христос Воскресе!». «Так точно!», - отвечает старый служака.
21-й век. В заключение - современный анекдот. Вообразите себе пасхальную ночь в соборе большого города. В алтаре - митрополит, викарный епископ, архимандриты, священники, дьяконы, прислужники. Неподалеку от алтаря стоит все местное начальство во главе с губернатором. Вот-вот начнется Крестный ход, идут последние приготовления. И тут в храм врывается тридцать человек в камуфляже, в черных масках и с автоматами в руках. Главарь кричит истошным голосом: «Все православные - встать к этой стене! Все прочие - свободны!». И люди начинают выбегать из храма. В конце концов, в опустевшей церкви стоят у стены 80-летние трясущийся от старости священник, полуспившийся протодьякон, два пожилых прислужника, три монахини и еще человек пятнадцать. Тогда главный налетчик снимает маску с лица и обращается к старому иерею: «Ну вот, батюшка, а теперь спокойно начинайте службу».
Иван Толстой: «Крестный ход» Александра Солженицына (в сокращении). Архив Радио Свобода, запись 69-го года.
Диктор: «За полчаса до благовеста, выглядит приоградье патриаршей церкви Преображения Господня как топталовка при танцплощадке далекого лихого рабочего поселка. Девки в цветных платочках и спортивных брюках (ну, и в юбках есть) голосистые, хотят по трое, по пятеро, то толкнутся в церковь, но густо там в притворе, с вечера раннего старухи места занимали, девчёнки с ними перетявкнутся и наружу. А парни – и здоровые и плюгавые - все с победным выражением (кого они победили за свои пятнадцать-двадцать лет? - разве что шайбами в ворота...), все почти в кепках, шапках, кто с головой непокрытой, так не тут снял. Каждый четвертый выпимши, каждый десятый пьян, каждый второй курит. И еще до ладана, вместо ладана, сизые клубы табачного дыма возносятся в электрическом свете от церковного двора к пасхальному небу в бурых, неподвижных тучах.
Растесненные к ограде кладбища и к церковным стенам, верующие, не то чтоб там возражать, а озираются, как бы с рук не потребовали часы, по которым сверяются последние минуты до воскресения Христа. Здесь, вне храма, их, православных, и меньше гораздо, чем зубоскалящей, ворошащейся вольницы. Они напуганы и утеснены хуже, чем при татарах.
Татары, наверное, не наседали так на Светлую Заутреню. Между верующими мелькают одно-два мягких еврейских лица. Может, крещеные, может, сторонние. Осторожно посматривая, ждут крестного хода тоже.
Ударяет колокол над головой крупными ударами - но подменные: жестяные какие-то удары вместо полнозвучных глубоких. Колокол звонит, объявляя крестный ход.
И тут-то повалили! - не верующие, нет, опять эта ревущая молодость, теперь их вдвое и втрое навалило во двор, они спешат, сами не зная, чего ищут, какую сторону захватывать, откуда будет Ход.
А с паперти уже сошла голова Хода и вот заворачивает сюда под мелкий благовест. Впереди идут два деловых человека и просят товарищей молодых сколько-нибудь расступиться. Через три шага идет лысенький пожилой мужчок вроде церковного ктитора, и несет на шесте тяжеловатый граненый остекленный фонарь со свечой.
За фонарем движутся двое хоругвей, но не раздельно, а тоже как от испуга стесняясь.
А за ними в пять рядов по две идет десять поющих женщин с толстыми горящими свечами. Женщины пожилые, с твердыми отрешенными лицами, готовые и на смерть, если спустят на них тигров. А две из десяти – девушки, того самого возраста девушки, что столпились вокруг с парнями, однолетки - но как очищены их лица, сколько светлости в них.
Десять женщин поют и идут сплоченным строем. Они так торжественны, будто вокруг крестятся, молятся, каются, падают в поклоны.
Так начинается подлинный крестный ход! Что-то пробрало и зверят по обе стороны, притихли немного.
За женщинами следует в светлых ризах священники и дьяконов, их человек семь.
Сжато и поспешно они проходят, а дальше - дальше Хода нет. Никаких богомольцев в Крестном ходе нет. Потому что назад в храм им бы уже не забиться.
Молящихся нет, но тут-то и поперла, тут-то и поперла наша бражка! Как в проломленные ворота склада, спеша захватить добычу, спеша разворовать пайки, закружиться в вихрях потока - теснятся, толкаются, пробиваются парни и девки - а зачем? Сами не знают. Поглядеть, как будут попы чудаковать? Или просто толкаться - это и есть их задание?
Что ж будет из этих роженных и выращенных главных наших миллионов? К чему просвещенные усилия и обнадежные предвидения раздумчивых голов? Чего доброго ждем мы от нашего будущего?
Воистину? обернутся когда-нибудь и растопчут нас всех!
И тех, кто натравил их сюда - тоже растопчут.
Иван Толстой: В той же архивной передаче Свободы звучали и стихи Бориса Пастернака из романа «Доктор Живаго». Ни солженицынские строки, ни пастернаковские в те годы в России напечатать было невозможно.
Диктор:
Мерцаньем звезд далеких безразлично
Был поворот дороги озарен.
Дорога шла вокруг горы Масличной,
Внизу под нею протекал Кедрон.
Лужайка обрывалась с половины.
За нею начинался Млечный Путь.
Седые серебристые маслины
Пытались вдаль по воздуху шагнуть.
В конце был чей-то сад, надел земельный.
Учеников оставив за стеной,
Он им сказал: «Душа скорбит смертельно,
Побудьте здесь и бодрствуйте со мной».
Он отказался без противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь, как смертные, как мы.
Ночная тень теперь казалась краем
Уничтоженья и небытия.
Простор вселенной был необитаем,
И только сад был местом для житья.
И глядя в эти черные провалы,
Пустые, без начала и конца,
Чтоб эта чаша смерти миновала,
В поту кровавом Он молит Отца.
Смягчив молитвой смертную истому,
Он вышел за ограду. На земле
Ученики, осиленные дремой,
Валялись в придорожном ковыле.
Он разбудил их: «Вас Господь сподобил
Жить в дни мои, вы ж разлеглись, как пласт.
Час Сына Человеческого пробил.
Он в руки грешников себя предаст».
И лишь сказал, неведомо откуда
Толпа рабов и скопище бродяг,
Огни, мечи и впереди - Иуда
С предательским лобзаньем на устах.
Петр дал мечом отпор головорезам
И ухо одному из них отсек.
Но слышит: «Спор нельзя решать железом,
Вложи свой меч на место, человек.
Неужто тьмы крылатых легионов
Отец не снарядил бы мне сюда?
И, волоска тогда на мне не тронув,
Враги рассеялись бы без следа.
Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь.
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.
Ты видишь, ход веков подобен причте
И может загореться на ходу.
Во имя страшного ее величья
Я в добровольных муках в гроб сойду.
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты».
