Александр Генис: Мы уже не раз говорили в этих передачах, что трагедия 11 сентября привела к неожиданным последствиям и в академическом мире. Гуманитарный климат в начале 21-го века существенно отличается от того, каким он был в конце 20-го. Перед лицом цивилизационных потрясений, померкли и ушли с поверхности агрессивные мультикультуралистские споры про политически некорректный канон, созданный «Белыми Мертвыми Мужчинами». Поблек так называемый «постмодернистский дискурс». Убавилось критиков традиционных для Запада ценностей Просвещения, и прибавилось их сторонников.
Но, пожалуй, заметнее всего перемены отразились в отношении к истории, где происходит возрождение целых жанров научных исследований. Особенно это заметно в среде модных историков. Если еще недавно здесь преобладали часто увлекательные, но иногда и курьезные монографии микроисследований – история трески, или соли, или – отвертки, или – застежки «молния» (названия подлинные, я тут ничего не придумал), то сейчас вновь на научной арене появились обзорные, фундаментальные книги, посвященные целым континентам, или странам или эпохам. В науку вернулся тот самый «большой нарратив», который был, казалось, навсегда похоронен постмодернистской критикой, объявивший такой подход «непростительно тоталитарным». Об этих переменах пишет обозреватель «Нью-Йорк Таймс» Дэвид Брукс:
Диктор: Хотя постмодернисты уверяют, что мир больше не приемлет исторических концепций, берущихся нам все объяснить, такие книги все равно возвращаются. Видимо, мы просто не можем обойтись без глобального обзора нашего прошлого, способного дать объединенную одной мыслью общую картину истории.
Александр Генис: Среди таких книг – монументальные работы, необычайно популярные по обе стороны Атлантического океана, историка Нормана Дэвиса, умеющего писать так же интересно, едко, элегантно и остроумно, как его великий предшественник и соотечественник Гиббон. Славу Дэвису принесла огромная, необычная и очень увлекательная история Британии – «Острова», и еще более амбициозная (и не менее толстая), новаторская «История Европы», которая вышла и по-русски, правда, в не совсем адекватном переводе. Сейчас появилась его новая работа – на этот раз о Второй мировой войне в Европе. Накануне очередного дня Победы эта и другие новинки батальной истории привлекли внимание американских журналов. Об этих горячих дискуссиях и новых книгах, вызывающих эти споры, рассказывает ведущая нашего «Книжного обозрения» Марина Ефимова.
Geoffrey Roberts: "Stalin's War"
Norman Davies: "Europe at War, 1939-1945"
Марина Ефимова: Западная популярная историография Второй мировой войны делает полный поворот кругом. До недавнего времени она была в большинстве своем сосредоточена на боевых действиях союзников: выпускались горы книг обо всех сражениях на Западном фронте: от Эль-Аламейна до высадки в Нормандии и битвы в Арденнах. Такое преимущественное освещение военных операций западных союзников, создавало у неосведомленных читателей-американцев уверенность в том, что нацистскую Германию победили американцы и англичане. Правда, западные историки всегда отмечали тяжелые потери Советского Союза (несравнимые с потерями союзников), и сочувствовали трагедии его жителей, но роль советской армии в победе явно недооценивалась. Вот чем это объясняет Бен Шварц – рецензент новых книг о России в войне - в обзорной статье «Подарок от Сталина»:
Диктор: «Черчилль, в своей хронике Второй мировой войны (которая во многом сформировала представления среднего американца), сознательно принизил решающую роль советской сверхдержавы в победе над Третьим Рейхом. А дальше - западные историки попадали в одну и ту же ловушку между трудами советских специалистов и воспоминаниями немецких генералов. И те, и другие искажали историю войны: советские специалисты – из страха и по причинам строжайшей секретности, немецкие генералы - от уязвленной гордости, из желания обелить себя или армию, из чувства вины, от арийского высокомерия, и тому подобное. Между прочим, американцы, захватившие часть нацистских военных архивов, в свое время привлекли к их обработке генерала Франца Халдера, который, с 1938-го по 1942-й год, был у Гитлера начальником штабов. И за эту помощь человек, которого надо было судить как военного преступника, был представлен президентом Кеннеди к награде».
Марина Ефимова: Первым всерьез обратился к Восточному фронту британский историк Джон Эриксон, выпустивший две книги - в 75-м и 83-м годах: «Дорога на Сталинград» и «Дорога на Берлин». Американский военный историк полковник Дэвид Гланц написал, с 1989-го по 2006-й год, 16 капитальных трудов о российской войне, среди них книгу: «Схватка титанов: Как Советская армия остановила Гитлера».
Британский историк Марк Харрисон расследовал мобилизацию советской экономики в годы войны, мобилизацию блестящую и беспощадную, которая помогла выиграть войну, но искалечила послевоенную экономику страны. Тут надо заметить, что западные историки часто называют возрождением экономики то, что было лишь возрождением военной индустрии.
Десятки работ написаны на узкие темы: об отношении к пленным, об этнических чистках военного времени (переселивших 2 миллиона представителей меньшинств и уничтоживших 230 тысяч), или о роли НКВД, чьи сотрудники во время войны расстреляли, якобы за попытки дезертирства, 158 тысяч солдат и офицеров. По этому поводу маршал Жуков писал: «В Красной армии трусом мог стать только очень смелый человек». Однако все эти труды не были достаточно популярными, чтобы изменить представления массового читателя. Другое дело - новейшие книги, которые предлагает нашему вниманию Бенджамен Шапиро:
В 2006 году три британских автора выпустили в свет работы большой литературной ценности: Энтони Бивор с переводчицей Виноградовой опубликовали по-английски фронтовые воспоминания Василия Гроссмана «Писатель на войне» - по мнению Шварца, - лучшее пока свидетельство очевидца: точное и поэтичное. Историк Кэтрин Мерридэйл в книге «Иванова война», о которой мы подробно рассказывали нашим слушателям, создала эпохальный портрет рядового Советской армии времен Отечественной войны. И, наконец, дипломат и историк Родрик Брайтуэйт в книге «Москва 1941 года» подробно описал жизнь столицы в те дни, когда к ней подступила гитлеровская армия (факт, который на Западе совершенно не брался в расчет). В книге описана и битва за Москву, стоившая жизни 926 тысячам советских солдат. А теперь - о двух самых последних работах, которым рецензент Бен Шварц уделяет особое внимание.
Диктор: Это хроника Джеффри Робертса «Война Сталина» и книга известного британского историка Нормана Дэвиса «Европа в войне. 1939-1945». Дэвис, чья книга написана с неожиданной горячностью и острой иронией, прямо осуждает американцев за нарциссизм. Особенно достается историку-популяризатору Стивену Амброзу, убеждавшему своих соотечественников, что это они остановили Гитлера. Дэвис пишет: «В течение четырех лет на Восточном фронте дрались 400 немецких и советских дивизий. Линия фронта тянулась на 1600 километров. А на Западном фронте даже самые интенсивные бои шли между 15-ю – 20-ю дивизиями. Восемьдесят восемь процентов всех потерь немецкая армия понесла на Восточном фронте. В июле 43-го именно советские войска сломали волю и способность немецкой армии к массированным атакам по всему фронту. «Курская дуга» – вот название, которое нужно помнить историкам! Главенствующая роль советской армии во Второй мировой войне будет настолько очевидна историкам будущего, что они отведут Британии и Америке лишь роль решающей поддержки».
Утверждение, по-моему, совершенно верное. Нельзя только забывать, что с декабря 1941-го года по сентябрь 45-го американцы воевали еще и с японцами.
Вывод историка Дэвиса о решающей роли Красной армии в победе над Гитлером приводит его и к другому выводу: что «самый зверский режим в истории Европы был побежден не демократиями, а другим зверским режимом». Один деспот – другим деспотом. Впрочем, и Дэвис, и Робертс явно отдают предпочтение нашему деспоту. Правда, они оба считают Сталина лично виновным в страшной военной катастрофе, которую пережила советская армия в начале войны, но приходят к выводу, что и огромная доля заслуги в достижении победы тоже принадлежит лично Сталину. Бенджамен Шварц так резюмирует позиции обоих авторов:
Диктор: «Во-первых, Сталин допустил к руководству армией талантливых генералов и дал им свободу действий. Во-вторых, он лично участвовал в руководстве всеми другими сферами деятельности в годы войны: от чудесного экономического возрождения до сфер высокой дипломатии. Робертс в книге «Война Сталина» идет дальше Дэвиса и заявляет: «Сделать столько ошибок, и потом восстать из пепла и довести страну до величайшей победы было ни с чем не сравнимым триумфом. Мир для нас, для демократий, спас Сталин».
Марина Ефимова: Думаю, что это – другая крайность. Гитлера победил не Сталин, а те люди, которым он на время войны перестал препятствовать: офицеры, конструкторы, медики, а также те, кого часто забывают в рассуждениях об исторических процессах: рядовые, лейтенанты, медсестры, штрафбаты, Клавдия Шульженко, партизаны, женщины на тыловых заводах...
А победили они благодаря Сталину или вопреки ему – это вопрос, по поводу которого еще долго будут кипеть страсти.
Александр Генис: В фильме «Большое молчание» мне больше всего понравились зрители. Заказав за три дня билеты в наш элитарный кинотеатр «Фильм Форум», я с трудом (но гордо) пробился сквозь толпу, жаждущую лишнего билета. В зале – такое часто не увидишь – сидели на полу зрители, пробравшиеся внутрь по блату или зайцем. И все это ради того, чтобы провести три часа наедине с почти немым экраном, скупо знакомящим нас с бытом монахов-молчальников. Столкнувшись с непривычным и не скудеющим наплывом зрителей, кинотеатр на месяц продлил прокат. Но очереди пока меньше не стали.
В таких случаях принято с иронией говорить – о моде на всевозможную спиритуалистскую экзотику. Но я не понимаю, почему не назвать этот феномен обнадеживающим признаком духовного голода, ностальгией по неслучайной жизни, тоской по одухотворенному быту…
Что касается самого фильма, то не лишенный свирепости критик «Нью-Йорк Таймс» Скотт высказался о нем так:
Диктор: Я не называю эту картину «лучшим фильмом» года лишь потому, что она настолько отличается от всех остальных, что я не уверен, имеет ли «Большое молчание» прямое отношение к кино.
Александр Генис: Сегодня мы обсуждаем этот нашумевший фильм, как бы странно в данном случае не звучало это слово, с ведущим нашего «Кинообозрения» Андреем Загданским.
Александр Генис: Прошу вас, Андрей.
Андрей Загданский: Фильм называется по-английски « Integrate silence », который я рискну перевести по-русски - «Погружаясь в молчание». Фильм немецкого режиссера Филиппа Гренинга. Картина идет, прошу обратить внимание на точные цифры, 169 минут или же 2 часа 49 минут, и эта картина рассказывает нам, если слово «рассказывает» уместно в этом контексте, о жизни монахов Картезианского ордена во Франции. Что, собственно говоря, происходит? В картине почти нет разговоров…
Александр Генис: Это естественно, потому что все монахи молчальники.
Андрей Загданский : Это монахи самого аскетического ордена, существующего, насколько я мог судить, на свете, они находятся нескольких странах, по всей видимости, один из самых старых монастырей находится во французских Альпах. Там и снят фильм. Любопытно, что идея сделать картину пришла к режиссеру еще в 84-м году, как раз тогда, когда монастырь должен был отмечать свое 900-летие. Причем, они следуют традиции святого Бруно, это он возложил на себя такую определенную схему, согласно которой они живут. Так что нам предлагает Филипп Гренинг? Он предлагает нам погрузиться в жизнь монастыря. И это не столько зрелище, сколько медиация ежедневного ритуала, рутины, которую проходят в монастыре. То есть, что составляет суть ежедневного дня монаха. Если я не ошибаюсь, они лишь раз в неделю встречаются на трапезу. Ежедневный быт проходит в своей собственной келье. Здесь монах молится, думает, медитирует, опять молится, читает, переписывает, опять молится, и здесь же он ест. То есть, цикл жизни происходит полностью в одной келье, из которой не нужно выходить.
Все это, с моей точки зрения, чрезвычайно интересно. Более того, я признаюсь, что это захватывает, эта неторопливость молчания, этот ритуал тишины, в которой так интересно и выпукло звучат все звуки. Не случайно фильм называется « Integrate silence » – когда мы молчим, мы слышим лучше. Почему монахи молчат? Фильм неоднократно прерывается цитатами из писания. Суть одной из цитат заключается в том, что голос бога проявляется в шепоте, в тишине ветра. Если ты погружен в это великое молчание, ты, собственно говоря, и может тогда услышать голос Бога. И в этом контексте любой звук, поймал я себя на мысли, когда смотрел картину - нарезание хлеба, шаги - все это есть манифестация божественного проявления. И все это происходит, подчеркиваю, 169 минут, почти три часа. Что, с моей точки зрения, является абсолютно выходящим за рамки того, что человек может абсорбировать, принять за один сеанс. Мне кажется, что фильм нарочито длинный.
Александр Генис: Я уверен, что именно это и имел в виду режиссер. Я совершенно согласен с вами – фильм кажется на час длиннее, чем нужно. Но именно это испытание и позволяет нам почувствовать себя хоть немного вместе с этими монахами, дает нам пережить этот опыт, когда ты думаешь: а правда ли это, а нужно ли это? Потому что монашеская жизнь обязательно включает в себя испытание, сомнение в правильности этой жизни. Я думаю, что режиссер специально сделал фильм длиннее, чем мы можем его выдержать.
Андрей Загданский: Бесспорно. Я думаю, что если бы он шел в рамках цивилизованной длинны – час сорок, час пятьдесят - то он не стал бы таким заметным явлением. Потому, что то самое навязывание воли, навязывание временного интервала, в который ты уходишь почти на три часа, и является задачей картины.
Александр Генис: Надо сказать, что в фильме есть замечательная концовка. Ведь монахи молчат, молчат, но они иногда и говорят. Каждое воскресенье они, как семья, собираются на прогулку, катаются на лыжах, на санках. Это дивное зрелище, когда пожилые монахи веселятся как дети, потому что они должны снять напряжение этого постоянного долга, который в монастыре испытывают. И, мне кажется, очень сильная сцена связана со слепым монахом, который, в конце фильма, наконец, говорит. Впервые он объясняет зрителям, что здесь происходит, он говорит, что наше тело ничего не стоит, что важна только душа, если вы согласны с этим, тогда вы должны понять, что вся наша жизнь - это подготовка для вечной жизни души, и я благодарен богу за то, что он лишил меня зрения, потому что, таким образом, моей душе окажется легче в загробном мире. Та уверенность, с которой он говорит об этом, она, я бы сказал, завидна, потому что ни один человек в зале не может так уверенно смотреть на мир, как этот слепец.
Андрей Загданский: Вы знаете, Саша, я совершенно с вами согласен, что концовка производит сильное впечатление, но она же является и двусмысленной. Поскольку все то, что он говорит (а этот единственный монах, который манифестирует суть жизни в монастыре - слепой), эта уверенность слепого сама по себе вызывает определенные сомнения.
Александр Генис: Песня недели. Ее представит Григорий Эйдинов.
Григорий Эйдинов: Наконец-то вышел долгожданный альбом под названием «Дорожные пробки и погода» группы « Fountains of Vein ». Переводится название коллектива как «Фонтаны Вейна». Но они не поклонники моды на странные и труднообъяснимые названия и тексты. Скорее, наоборот. « Fountains of Vein » создают поп песни-рассказы с почти кинематографической ясностью. Само же название группы происходит от имени ньюджерсийского магазина садовых украшений, находившегося недалеко от родного города одного из основателей группы Адама Шлессингера. Вместе с другом Крисом Колингзвудом. в середине 90-х годов прошлого века, они начали творить мощный поп-рок, причем, в основном, не о любви. А если о любви, то не стандартно и правдоподобно. Может быть, поэтому их карьера, как группы, была неровной. Хотя одна из их первых песен «То, что ты делаешь» по одноименному фильму была номинирована на «Оскара», и их первый альбом был принят критиками на ура, коммерческого успеха он не принес. То же самое произошло со вторым альбомом, и в 1999 году с «Фонтанами» расторгла контракт их тогдашняя студия звукозаписи. Потом были и есть отдельные проекты, но в 2003 году у ансамбля, наконец, вышел альбом, который принес им не только общее признание, но и общие деньги. И вот, 4 года спустя, с тоже характерным для «Фонтанов» перфекционизмом, студийностью аранжировок и иронией альбом получился на редкость ценным и, в пример многим, живым. Причем эти песни, по-моему, звучали бы так же хорошо просто под гитару. Например, вот эта. Итак, нео-поп новаторов «Фонтаны Вейна», песня с, думаю, в какой-то момент жизни, практически всем понятным названием «Проблемы с наличными».
Александр Генис: Сегодняшний выпуск нашей традиционной рубрики «Картинки с выставки» мы проведем на аукционе «Сотбис», где было продано около тысячи произведений русского искусства на общую сумму более 50 миллионов долларов.
Перед аукционом, как и положено правилами, на десятом этаже роскошного здания «Сотбис» на Ист-сайде Манхэттена открылась для всех, а не только богатых, любителей искусства большая выставка представленных к торгам картин.
В моих глазах ценность этой экспозиции безмерно увеличивала ее эфемерность. Собранные по всему миру полотна собрались здесь на несколько дней, чтобы опять рассеяться по свету. Никогда больше они не окажутся под одной крышей. Только эта мысль и омрачает радость посетителя, которому представился случай осмотреть редкое собрание русских шедевров. Пожалуй, после знаменитой выставки «Россия!» в Гуггенхайме, эта самая представительная выставка отечественной живописи в Америке, которую мне довелось видеть за 30 лет. Благодаря усилиям двух кураторов – Алле Розенфельд и Сони Беккерман – в «Сотбис» попали полотна всех школ и направлений.
Долгий путь от Тропинина и Айвазовского до Кабакова и Бахчаняна ведет нас по изгибам истории искусства - и просто отечественной истории, которая столь часто была несправедлива к своим лучшим мастерам.
Открывается этот парад двумя полотнами, встречающими зрителя, – Рерих и Нестеров. С первым – прекрасное полотно, изображающее монгольский праздник, - все ясно. Нью-Йорк хорошо знает этого художника, потому что у нас есть специальный музей Рериха (мы обязательно как-нибудь посвятим ему отдельный выпуск «Картинок с выставки»).
Нестеров – дело другое. Его картина 1922 года «Видение Сергию, отроку» - редкость во всех отношениях. Поэтому именно эта работа украшает обложку роскошного каталога. Это полотно – авторская версия знаменитого «Видения отрока Варфоломея», написанного в 1890-м и известного всем посетителям Третьяковки. Та картина, как рассказывал автор, была отражением непосредственного опыта, видения, которое открылось самому Нестерову летом 1889. Второе полотно, написанное в трудные и голодные годы сразу после Гражданской войны, Нестеров предназначил для большой выставки русской живописи в Нью-Йорке 1924 года, где картина, одна из немногих, была продана в частную коллекцию. Зная историю полотна, я разглядывал его с пристрастной дотошностью. Возможно, поэтому мне показалось, что там, где раньше был религиозный пафос, теперь – ностальгия по нему. Картина поражает тонкой цветовой гармонией – хмурое золото осеннего пейзажа и пронзительные синие акценты - в клобуке ангела, штанах мальчика, луковках церкви и странных в эту пору года васильках. Как это свойственно лучшей живописи модерна, например, полотнам Гогена или Врубеля, Нестеров удержал в гармоническом равновесии символическую и декоративную ипостаси своего шедевра. Это, конечно, картина, которой гордился бы любой музей мира. Не удивительно, что цена, за которую продали Нестерова, оказалась царской - 4 миллиона 300 тысяч долларов, рекорд этих торгов.
Другой художник, который покорил и зрителей, и покупателей – Борис Дмитриевич Григорьев. На аукционе он был широко представлен работами, вдохновленными русской классикой – 56 рисунков к «Братьям Карамазовым», над которыми художник трудился с 1916-го по 32-й год, и блестящая работа маслом 1935-го года – «Ревизор». Основой для того и другого явился цикл ранних портретов Григорьева «Рассея». Паноптикум гротескных литературных образов составил уникальный и решусь сказать - конгениальный - живописный ряд, не просто дополняющий классиков, а отрывающийся от них. Григорьев не иллюстрирует литературу, а воплощает ее в самостоятельный, живой, чувственный мир. Гоголь и Достоевский для него - источник столь же реальных переживаний, как и зримый мир вещей и явлений. Литература тут заменяет сырую реальность. Григорьев пишет не русские типы, а именно что портреты чудных в своей неповторимости персонажей.
Короче, были бы у меня такие деньги, я бы унес с аукциона рисунок-другой. С другой стороны, хорошо, что их нет, потому что оба портфолио с «карамазовскими» рисунками проданы в одни руки. Так оно будет целее для будущего подарка какому-нибудь музею, где рано или поздно завершат свои дни все шедевры, проданные этой весной на русском аукционе «Сотбис» в Нью-Йорке.
Разговор о русских торгах на нью-йоркском аукционе «Сотбис» мы продолжим с Соломоном Волковым. Соломон, какое впечатление на вас произвели выставленные работы и какое – цены на них?
Соломон Волков: Вы знаете, и то, и другое весьма впечатляет. Причем, цены, в данном случае, скажу грубовато, впечатляют больше. Потому что с картинами, художниками мы хорошо знакомы, и мы понимали, какова их художественная ценность. Но материальные ценности за работой этих художников не было закреплено существенной. Это все летало в некоем безвоздушном пространстве. И впервые на наших глазах происходит исторической важности процесс. А именно, на картины русских мастеров, которые мы привыкли считать великими художественными ценностями, но, приехав сюда, выяснили, что поскольку за ними нет определенной материальной ценности, то они и не котируются на художественном уровне…
Александр Генис: Я вас перебью, чтобы сказать, какой факт меня всегда возмущал. В музее Метрополитен было выставлено всегда две картины русских художников – картина Репина и картина Куинджи. Это все на весь гигантский музей!
Соломон Волков: Потому, что на эти картины не было установленных аукционами, как это и делается во всем цивилизованном мире, цен, а, значит, подразумевалось, что раз нет цены высокой, значит и в художественном отношении эти картины мало чего стоят.
Александр Генис: Что не продается, то не показывается, а то, что не показывается, мало, чего стоит
Соломон Волков: Увы, увы, увы! С этим надо считаться и, поэтому, меня так радует этот, происходящий буквально на наших глазах, исторический процесс становления цен на великое русское искусство.
Александр Генис: С одной сторон – радует, а с другой стороны, меня это удивляет, поскольку здесь спортивный элемент есть. С одной стороны, можно сказать, поскольку есть цифры…
Соломон Волков: Что за что ушло. Я спросил у Аллы Розенфельд, сотрудницы «Сотбис», о которой вы уже упоминали, что для нее на этих торгах оказалось самым приятным сюрпризом, и она сказала, что это то, что за высокую цену ушли работы современных российских мастеров Оскара Рабина и Лидии Мастерковой.
Александр Генис: Но, тем не менее, главный интерес вызвала картина Нестерова. Я понимаю, почему. Потому что с этой картины, как считается, начался русский символизм.
Соломон Волков: И я попробовал подобрать некий музыкальный эквивалент к Нестерову. Он ведь стоит у истоков возрождения русской религиозной живописи на рубеже 19-го - 20-го веков. И, в то же время, аналогичные процессы происходили и в русской музыке.
Александр Генис: И философии.
Соломон Волков: Да. Там это получило название нового направления в русской религиозной музыке. И вот к этому новому направлению принадлежали разные мастера с разными судьбами. Я взял три разные «Литургии святого Иоанна Златоуста». Первый отрывок - из домашней «Литургии святого Иоанна Златоуста» работы Александра Тихоновича Гречанинова, в свое время очень популярного композитора, который оказался в США, в Нью-Йорке, в качестве эмигранта очень приниженного в традиционном советском музыковедческом дискурсе. Отрывок, который я покажу, называется «Сугубая ектенья», он записан в исполнении Шаляпина, который, кстати, был на той американской выставке русского искусства 24-го года, с которой и ушла, в частности, работа Нестерова. Шаляпин в это время был в Нью-Йорке, выступал в Метрополитен в «Борисе Годунове». Он пригласил русских художников, участников выставки, на обед в нью-йоркский ресторан, закрыл, как описывает эту сцену в своем письме в Москву из Нью-Йорка художник Грабарь, этаж, перед ним поставили бочонок всяких овощей, Шаляпин засучил рукава, и своим руками сотворил, как пишет Грабарь, «божественный салат». Потом открыл большой кожаный чемодан, в котором было пять огромных бутылок «Кьянти», пригласил владельца ресторана - старика австрийца - к столу, за которым сидело человек 30 русских художников, и все попировали на славу. По-моему, это замечательная сцена была. И вот в исполнении Шаляпина мы и услышим этот отрывок из литургии Александра Гречанинова.
(Звучит музыка)
Совершенно по-другому подошел к проблеме воплощения религиозного начала новыми средствами, какими они представлялись в начале 20 века, Сергей Рахманинов. Я хочу показать отрывок из «Литургии святого Иоанна Златоуста» 1910 года «Иже херувимы». Эта мелодия не совсем типична для того Рахманинова, которого мы привыкли воображать, - это не сладкая мелодия, а очень сдержанная, строгая, несущая мелодия, в исполнении Московского камерного хора под управлением Владимира Минина.
(Звучит музыка)
Александр Генис: Соломон, в чем заключается связь между новой религиозной живописью и новой религиозной музыкой?
Соломон Волков: Это очень близкое братство идей, настроений и, даже, в каком-то смысле, техники. И композиторы, и художники исходили из того стиля, который в искусствоведении получил название модерн. О чем, между прочим, сейчас забывают в современной России. Думаю, действительно, художники типа Нестерова или композиторы типа Рахманинова здесь как бы перекидывали какой-то мостик в глубокую старину - что это нечто аутентичное, что это и есть древняя Русь или какая-то исконная, православная Россия. Да ничего подобного! Это международный стиль модерн, который родился в Англии, в 1860 годы - Уильям Моррис и компания - потом получил распространение у французов (Де Шаванн, скажем, в живописи, или Габриэль Фаур в музыке), и пришел в Россию. Причем, в России линия от романтизма к этому пресимволистскому искусству была прервана торжеством передвижничества. Поэтому не получилось непрерывной линии, каковая имела место в западной Европе. Но когда уже из Европы влияние стиля модерн пришло и в Россию, то и художники, и композиторы начали работать именно в этом стиле модерн. Разумеется, с грандиозным национальным своеобразием, за что мы любим этих мастеров. И это выдающиеся, по своему дарованию, мастера. Но они участвовали в общеевропейском процессе, даже если мы думаем о них, как о совершенно уникальных и оригинальных дарованиях, как это и было в случае с Александром Дмитриевичем Кастальским, гораздо менее известном, чем Рахманинов и даже Гречанинов, мастере вот этого нового направления религиозной русской музыки начала 20-го века. Кастальский был очень влиятельным композитором этого направления, большим авторитетом в этой области, и он тоже сочинил «Литургию святого Иоанна Златоуста», и этот же номер, что и у Рахманинова - «Иже херувимы» - озвучил совершенно по-другому. Мне даже кажется, что более выразительно и трогательно, чем это сделал Рахманинов.
Александр Генис: Нынешняя весна, которая только в последнюю декаду апреля, наконец, явила себя ньюйоркцам, измучила всех. Назвать ее «поздней» значит сильно преуменьшить страдания горожан, которые устали бороться с ледяным ветром и мокрым снегом. Не утешает и то, что все знают: так называемое - и неверно называемое - потепление климата на самом деле означает кардинальные перемены в нем, включая не только декабрьскую жару, но и апрельские снегопады.
Возможно поэтому столько так и не дождавшихся весны от природы ньюйоркцев отправились за ней в Ботанический сад Бронкса. Здесь, в грандиозной оранжерее, под необозримо высокой ажурной крышей столетнего – еще викторианского - павильона, среди вечной жары и влаги искусственных джунглей живут самые экзотические в мире цветы.
Об их явной красе и тайных пороках – рассказывает в своем репортаже наш корреспондент Юлия Валевич.
Юлия Валевич: Пятая традиционная выставка орхидей вернулась в этом году в нью-йоркский Ботанический сад на беспрецедентно долгий для цветочного шоу срок – полтора месяца - и посетит его более ста тысяч американцев и туристов. Под музыку из альбома «Орхидейные блюзы» здесь можно насладиться не только многообразием, цветовой гаммой и ни с чем не сравнимым ароматом орхидей, но и познакомиться с их историей, а также узнать, какие сорта лучше всего покупать для дома и как за ними ухаживать. Говорит куратор нью-йоркского Ботанического сада и «Орхидейного шоу 2007» Марк Хачадурян.
Марк Хачадурян: Люди тысячелетиями восхищаются орхидеями. Конфуций говорил, что орхидеи – любимые цветы в Китае, и рекомендовал наслаждаться их видом и ароматом для релаксации и вдохновения. Ему же принадлежит и высказывание о том, что находиться в окружении хороших людей, это то же самое, что находиться в окружении орхидей. Первая рукописная книга об орхидеях появилась в Китае в 700-м веке до нашей эры.
Юлия Валевич: Другим поклонником орхидей был Владимир Набоков, отметивший за любителями этих цветов «склонность к рациональному, к холодной рассудочности». Но вернемся к выставке и ее куратору. Выпускник Корнельского университета, работающий с орхидеями уже 20 лет, Марк Хачадурян изучал и наблюдал орхидеи в Южной Америке, Австралии, Южной Азии, Европе и Южной Африке. Несмотря на свои 30 с чем-то, он - член многих научных обществ, и читает лекции об орхидеях по всему миру. А заодно смотрит, изучает и выращивает новые гибриды, которых сейчас в мире уже более 150 тысяч.
Марк Хачадурян: Любовь к орхидеям и, вообще, к садоводству у меня от бабушки. Она эмигрировала из Армении в 1925-м году, поселилась в штате Нью Джерси, где у нее был большой сад. Там и проходило мое детство. Вместе с ней я все свободное время проводил в саду. Бабушка выросла на ферме, любила копаться в земле, цветы очень любила, особенно розы. Уже переехав в Нью Джерси, она выращивала такие розы, каких я ни у кого не видел. У нее вообще был дар к садоводству. Все, до чего она дотрагивалась, замечательно росло. Я учился у нее всему: как правильно выращивать цветы, в том числе и орхидеи, какими они бывают, как выглядят, что любят, как привлекают насекомых для опыления, какой у них характер, повадки. Я стал много читать о садоводстве, потом изучал его в университете, и, в конечном счете, цветы стали моей профессией. Многие говорят, что я везунчик, потому что работаю в раю - в окружении красивейших цветов.
Юлия Валевич: Мы беседуем в главной оранжерее Бронкского ботанического сада. Этот стеклянный дворец, построенный сто лет назад в викторианском стиле, называют местной жемчужиной. Здесь, в атмосфере, воссоздающей климат тропического дождевого леса, среди искусственно созданных ручейков и водопадов, сбегающих по кускам туфа, в постелях из мха и коры, или прямо на стволах деревьев, представлено пять тысяч орхидей всевозможной окраски, размеров и аромата - из Африки, Азии, Америки, Карибских островов.
Марк Хачадурян: Орхидеи растут везде, кроме Антарктиды. Их поклонники считают, что помимо изощренной красоты, они содержат магическую силу, и способны излечить от многих болезней, в том числе и от бесплодия. Верят, что некоторые виды орхидей своим тончайшим ароматом могут ввести человека в гипноз. Американские цветоводы считают, что орхидеи – лучший антидепрессант. Орхидеи могут пахнуть, как ландыши, пионы, розы. Здесь, на выставке, есть даже орхидеи с запахом ванили, которая во многих мексиканских культурах, воспринимается как афрозодиак.
Юлия Валевич: Ни один цветок не имеет такого количества разновидностей, как орхидеи. В путеводителе по Ботаническому саду сказано, что в природе их более 30 тысяч. «Более», потому что где-нибудь в отдаленных уголках нет-нет да и обнаруживаются новые виды. Кроме того, орхидеи обладают особой способностью самостоятельно видоизменяться. Причем, форма, размер, цвет и запах редко повторяются. Марк Хачадурян вспоминает о своей первой встрече с орхидеей...
Марк Хачадурян: Я был потрясен, очарован, ничего подобного я в жизни не видел. Они росли в лесу, окружавшем наш дом в Нью-Джерси. Это были орхидеи из семейства «фаленопсис», как я потом узнал, что в переводе с латинского означает «родственный мотыльку». Они, действительно, похожи на бабочек, на рой мотыльков. Внизу, как правило, пара плотных листьев, из них поднимается высокий стебель, с которого свисают большие гроздья маленьких нежно-розовых цветков. Здесь эту разновидность называют «спящая леди».
Юлия Валевич: Кстати, в России у спящей леди есть близкая родственница - ночная фиалка. Почему ночная -понятно, ночью эти цветы источают более сильный аромат, чем днем, но почему фиалка? Впрочем, мир орхидей загадочен, неисчерпаем и бесконечен. Ведь из всех растений на земле они самые юные. Об этом поэтически написал участник одного из интернетных форумов, посвященных разведению орхидей: «Когда вся работа уже была совершена, Господь удовлетворенно взглянул на дело рук своих, и, как кондитер украшает виньетками и розочками готовый торт, украсил мир орхидеями...»
Марк Хачадурян: Даже теперь, когда орхидеи стали делом моей жизни, - говорит Марк, - я не перестаю удивляться их красоте и многообразию. А тогда, в подростковом возрасте, цветок этот показался мне столь прекрасным и столь необычным, что трудно было поверить, что он живой, а не из мира научной фантастики.
Юлия Валевич: Королева цветов, орхидея, с античных времен служит символом страсти. «Орхидея» ведь происходит от греческого слова «орхис», что значит «яичко». Да и внешне орхидеи откровенно эротичные. Не случайно, из всех растений именно этот цветок чаще всего используется в рекламе. Правда ли, что орхидеи, именно потому, что они так сильно действуют на человека, лучше не держать в той комнате, где проводишь много времени? Марк смеется, нет, конечно.
Марк Хачадурян: Китайцы считают, что, наоборот, нужно, по возможности, окружать себя орхидеями, что они приносят удачу, любовь, улучшают настроение, и что нет ничего лучшего, чем жить среди такой красоты. Правда, есть и орхидеи-вампиры, но они еще мало изучены, и уж точно не выращиваются для продажи. Раньше иметь орхидеи дома могли позволить себе только очень богатые люди, их привозили из тропиков и продавали за баснословные деньги, некоторые даже готовы были отдать целое состояние за одну экзотическую орхидею, которую потом держали под стеклом, как настоящую драгоценность. Но сейчас, когда в мире выращиваются десятки миллионов орхидей ежегодно, они стали доступны всем. Для начинающих, я рекомендую орхидеи из семейства «фаленопсис», например, «махаон», очень сейчас популярная в Америке орхидея. Название - от бабочки-махаона, на которую она очень похожа: голубая, с бело-желтыми крапинками. Впрочем, махаон бывает всех цветов радуги. Эти орхидеи неприхотливы, их легко выращивать в домашних условиях, и они долго цветут – 4-5 месяцев в году.
Юлия Валевич: Уже в самом конце нашей трехчасовой прогулки по райскому саду, Марк показал мне знаменитую «Ночную принцессу».
Марк Хачадурян: Чарльз Дарвин, во время своей поездки на Мадагаскар в 1850-м году, нашел белую орхидею, нектар которой находился на дне тонкой трубочки длиной в 40 сантиметров. Он высказал тогда предположение, что в природе есть бабочка, или другое насекомое, хоботок которого должен быть такой же длины. В ученом мире никто тогда к этому всерьез не отнесся. Но через сорок лет на том же Мадагаскаре, действительно, обнаружили бабочку, язычок которой был в виде спирали, и в то время, как бабочка лакомилась нектаром, спираль эта раскручивалась ровно на 40 сантиметров. Сам я эту бабочку видел пока только на фотографии, а совсем недавно ее засняли на видеопленку во время обеда.
Юлия Валевич: Я обратила внимание, что среди тех, кто пришел в этот будний день на выставку орхидей, было довольно много китайцев. 60-летний мистер Чао, Джейк Чао, как он представился, приехал в Америку 40 лет назад. Он всегда был поклонником орхидей, а здесь начал выращивать их в домашних условиях.
Джейк Чао: Орхидеи любят за красоту, за способность скрещиваться с себе подобными и производить новый вид, и за то, что они очень долго цветут, порой, круглый год, с короткими перерывами. Трудно ли их выращивать? Это зависит от того, какой орхидеей вы обзаведетесь, и какие у вас с ней сложатся отношения. Орхидея, как человек, может быть обидчивой, капризной, но многие из них неприхотливы, и легко уживаются с человеком.
Юлия Валевич: И еще я заметила, что мужчин в Саду было гораздо больше, чем женщин. И это понятно, 80 процентов поклонников орхидеи – мужчины. Среди них и дирижер Манхэттенского симфонического оркестра Джонатан Стрессер, с которым я познакомилась на выставке. В цветнике на крыше его манхэттенского дома растет семь с половиной тысяч орхидей. Почему именно эти цветы?
Джонатан Стрессер: Ну, прежде всего, они загадочные, мистические, интригующие, как прекрасная незнакомка. У них есть лица, живые, похожие на диких животных, на диковинных птиц, на разноцветных бабочек. Они красивы даже, когда эти лица злые, когда напоминают рычащую пасть. А как нежно они пахнут, как сладко, как все цветы сразу. А какая раскраска! Нет другого такого цветка в природе, который имел бы такое многообразие оттенков и форм, как орхидея.
