Нет сомнений, подавляющее большинство заимствований в русский язык сейчас приходит из английского. Однако долгое время в большой чести был французский. Впрочем, галлицизмы продолжают потихоньку пополнять русскую лексику, причем, вот особенность: касается это, как правило, всего нескольких узких областей. Каких? С этим вопросом обратимся к Юлии Сафоновой, члену редакционного совета портала «Грамота.ру».

— Я думаю, что сегодня это искусствознание, а, прежде всего, сфера моды. Это понятно, потому что до сих пор Франция — законодательница мод. Несмотря на то, что молодежь любит и американские вещички и, наверное, еще из каких-то стран, но все-таки мода — это Франция.
Один из самых ярких галлицизмов — «от кутюр». Многие думают, что это означает «от кутюрье», воспринимая «от» как русскую приставку. Однако, «от кутюр» (haut couture) переводится как «высокая мода».

— А вот еще интересное и совсем недавнее наблюдение. Слово «парфюм» во всяких специальных журналах и в дорогих магазинах заметно вытесняет слово «духи». Мы чаще стали слышать «парфюм», нам предлагают некий парфюм. Кроме того, на нашей памяти, например, пришло слово «макияж». Прежде мы знали только слово «косметика».
— Да, конечно!

— А совсем уж недавно, наверное, всего несколько лет, как мы освоили слово «бутик».
— Да, это хорошие примеры. Это, действительно, молодые галлицизмы. «Бутик» уже прочно вошел в русскую лексику. Хотя, я думаю, что как раз у этого слова недолговечная история.

— Почему?
— А потому что нет условий экстралингвистических. Дорогой магазин, бутик... Нет, вряд ли он останется. Во-первых, вот этот суффикс -ик- вряд ли дает силу в слове. Все-таки для русского менталитета, вообще, для нашей языковой грамматической памяти, это уменьшительно-ласкательный суффикс.

— «Ключик», «зайчик», «пальчик».
— Уменьшительное — точно. А раз уменьшительное — бутик — магазинчик какой-то... Модное словечко, вряд ли оно останется. А «макияж», конечно, останется, и с ним ничего не сделать, также как и «парфюм». Я думаю, что «парфюм» сегодня так часто употребляется, потому что всяких разных духов много, а парфюм это уже хорошие духи, дорогие духи и неподдельные духи.

— Я думаю, что здесь есть еще один оттенок — потому что это не только духи, но и туалетная вода тоже. Стоят рядом, на одной полке, объединенные общим названием.
— Да, кстати, слова «туалет», «сортир» тоже из французского языка. Сегодня в современном русском языке, по подсчетам некоторых исследователей, галлицизмов около пяти тысяч. Я не поленилась и посчитала, сколько их было в словаре Ушакова.

— Это за какой год?
— Первый том — 1935 года и последний — накануне войны в 1940 году. Словарь составляли такие люди, соответственно, как сам Ушакова, как Винокур, как Виноградов. Ожегов в последних двух томах участвовал, то есть люди, которые по-французски, скажем, Ушаков, говорили свободно. Для них, воспитанных еще при царском режиме, французский язык был таким же обыкновенным, как, наверное, сегодня для нашей продвинутой, извините за сленг, молодежи, английский язык. Кстати, у слова «сленг» есть синонимы — «жаргон» и «арго». В русский язык они заимствованы тоже из французского. И вот в самом словаре Ушакова — чуть больше 82 тысяч слов и около двух тысяч из них — французских по происхождению. Это нетрудно подсчитать, потому что словарь Ушакова, несмотря на то, что он был создан в очень трудное для тогда Советского государства время, был комплексным. Там при каждом слове указано, из какого языка пришло слово, источник. И вот две тысячи слов. Много это или мало? Вообще-то, немало. Среди них — большой массив слов, заканчивающихся на -ёр. Скажем, шофер, клакер, резонер.

— Антрепренер.
— Так вот, у самого для нас привычного из этих слов — слова «шофер» интересная история. И начинается она раньше, чем мы могли бы себе представить. Если открыть воспоминания Григоровича, который в начале 1840-х годов в Петербурге жил вместе с Достоевским («каждый на свой счет», как пишет Григорович), то там можно найти это слово.

— Простите, а автомобилей еще вроде тогда не было?
— Да, но вот в каком контексте употребляется это слово. Достоевский был замкнутым, сидел себе, писал. Вдруг в какую-то минуту он сказал Григоровичу: «Садись и слушай». И прочитал ему в один присест «Бедных людей». Прослушав, Григорович хватает рукопись, бежит ее показывать Некрасову, тот Белинскому со словами «новый Гоголь явился», на что Белинский ответил Григоровичу: «Что-то Гоголи у вас, как грибы растут». «Я буду ваш шофер-клакер», — сказал Григорович Достоевскому. Кем хотел быть Григорович для Достоевского? Григорович очень хорошо говорил по-французски, и даже, кажется до пятнадцати лет, по-русски говорил неважно, несмотря на то, что его считали писателем крестьянским. Это уже пришло позже.

— Да, я тут отмечу, что в русской культуре это было очень распространенным явлением, когда французский язык знали лучше, чем русский. Он, если можно так выразиться, был более родным.
— С Григоровичем была точно такая ситуация. Но вернемся к «шоферу». В каком смысле он употребляет? Дело в том, что изначально «шофер» — это истопник, кочегар. Все мы знаем слово «подшофе». Оно от того же корня образовано. По-русски, что-то вроде «разгорячитель". Григорович говорит: «Я буду вашим клакером». Это понятно — в театре это люди, которых специально нанимают, чтобы организовывать аплодисменты. А «шофер» здесь — это буквально пиарщик, разогреватель вашей славы. Так что, слово уже тогда существовало, просто потом оно приобрело другой смысл. Сегодня, конечно «шофер» — это водитель.
Еще пример, в котором перевод многое объясняет. Все, наверное, помнят любимый фильм «Покровские ворота». Там один из героев кричит: «Давайте без амикошонства!» Когда фильм прошел в очередной раз по телевидению, на «Грамоту.ру» обрушились вопросы, что такое «амикошонство». Это слово французское: «ами» — друг и вторая часть это «свинья». То есть давайте без бесцеремонного, фамильярного обращения.

— Без «свинского дружества» — можно буквально перевести.
— И, наконец, слово «саботаж». Мало кто знает, но образовано оно от «сабо». А сабо — это название деревянных башмаков во Франции. Эту обувь носили те, кто не были ни господами, ни даже гувернерами у господских детей.

— Это были крестьяне, это были очень бедные люди, которые не могли себе позволить кожаную обувь.
— Да, бедные, конечно. Я даже думаю, что может быть те, кто когда-то работал на шахтах тоже. И вот когда они стучали в знак протеста этими сабо, отсюда и слово «саботаж».

— Кстати, со словом «сабо́» связана распространенная ошибка. Нередко произносят «са́бо».
— Да. А между тем, во французском с ударением все просто. Там ударение всегда падает на последний слог. Поэтому правильно «жалюзи́». Достаточно помнить, что слово это из французского, чтобы правильно поставить ударение.

— А не «жа́люзи».
— Да. А теперь вернемся к вопросу о том, насколько в России был популярен французский язык. В начале XIX века существовала самая настоящая диглоссия. Диглоссия — это сосуществование двух языков в пределах одной общности, причем у каждого языка своя функция. Диглоссия в России и на Руси встречалась нередко, скажем, когда письменность появилась, когда был церковно-славянский или старославянский язык, то тоже была диглоссия. На церковно-славянском читали молитвы в церкви, писали этим языком документы, а на древнерусском разговаривали в быту. Так вот, в XIX веке была диглоссия. Французский был языком света, светских бесед, а языком простонародья был русский. И все, конечно, надеюсь, помнят: любимая наша Татьяна из «Евгения Онегина» писала письмо на французском языке. Пушкин, принося извинения публике, говорит, что я сейчас буду своим слогом это переводить, и переводит с французского.

— А помните, как он не нашел русских аналогов? «А панталоны, фрак, жилет — всех этих слов по-русски нет».
— Да. «Панталоны», «фрак» и «жилет» пришли к нам из французского, и все они у Пушкина писались на языке оригинала, то есть это были настоящие варваризмы, настоящие галлицизмы французские.

— А в современных изданиях они пишутся по-русски.
— Да, а у Пушкин не рискнул этого сделать, я думаю, сознательно. При этом, если говорить о Пушкине, надо вспомнить, что он признавался в третьей главе романа «Евгений Онегин», что у него была слабость к галлицизмам.