Виктор Ерофеев: Наши гостя советник посланника польского посольства Виктор Росс, писатель-эссеист Анатолий Королев и заведующий отделом мониторинга и прогноза климата Института глобального климата и экологии Георгий Вадимович Грузо. Тема нашей сегодняшней передачи - российский климат. Мы все очень внимательно следим за прогнозами погоды, обсуждаем. Наш климат загадочный, с одной стороны, он самый лучший в мире, а с другой стороны, самый неустойчивый. Я бы хотел сегодня поговорить с нашими гостями о климате и в широком, и в узком смысле этого слова, то есть климат как метеорологические условия, и вообще тот самый климат, который существует у нас в стране, и человеческий, и может быть даже и социальный. Климат как глобальное для нас понятие. Начнем с самого простого физического вопроса. Толя Королев писатель, которого наши слушатели знают по книгам и по публикациям в журнале «Знамя». Ты из Перми и поэтому для тебя Москва – курорт, тепло. Расскажи, как ты относишься к русскому климату?
Анатолий Королев: К русскому климату отношусь хорошо, прекрасно. А переехав в Москву, я в нее влюбился. У нас на Урале зима длится пять месяцев. И я всегда фразу Пушкина «октябрь наступил, уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей». Я удивлялся: либо Пушкин неправ, либо я что-то путаю, потому что у нас снег в это время выпадает. Но когда я переехал в Москву, это благословенное время наступило 20 лет назад, я увидел, что здесь настоящая зима, настоящая весна, настоящее лето, настоящая осень. Долгая, по три месяца, с дождями и октябрь – это самое начало. Переехав в Москву, я получил лишних 9 месяцев жизни, и я этому благодарен.
Виктор Ерофеев: Представляешь, итальянцы, которые имеют все 12 лишних месяцев.
Анатолий Королев: Я им завидую.
Виктор Ерофеев: А я почему подумал про эту передачу, потому что какой любимый для меня русский месяц? Июль. Потому что цветут все цветы, это Иван-да-марья в полях, это лиловая, сиреневое, васильки, ромашки, высокие травы и эти травы не выжигает южное солнце, оно как раз ровно такое, какое нужно. Виктор Росс кивает, потому что в Польше надо сказать то же самое. Это удивительное красивое время года. Жарко, но и хорошо, что жарко, нам иногда приятно. Я подумал: боже мой, почему наш июль не длится два-три месяца. В июле не надо из Москвы никуда уезжать, надо радоваться - это наше счастье. Юрий Владимирович, почему так случилось, что Москва находится на перекрестке, чуть-чуть на восток и уже холод. А чуть на запад – глядишь, Гольфстрим и тепло. Москва действительно находится на перекрестке разных климатических зон?
Георгий Грузо: Москва занимает в климатическом отношении действительно очень любопытное место. Но прежде чем говорить о приятном климате Москвы, здесь прозвучала фраза, что в России климат хороший, вообще в России. Но Россия огромная страна, и климат очень разный в России. И я бы отметил в этом смысле, что ученые определили, что самое подходящее место для человеческой жизни - это там, где среднегодовая температура 20 градусов. А что для жизни человека неблагоприятными являются районы, где среднегодовая температура ниже двух градусов.
Виктор Ерофеев: Такие районы тоже случаются?
Георгий Грузо: Не только случаются, а в России это две трети территории, мы должны не забывать, находятся на вечной мерзлоте. И когда я на лекции произношу, что ниже минус двух - это плохо и для жизни не приспособлены, зал протестует обычно.
Виктор Ерофеев: Потому что там живет довольно много людей. Кто живет в самых привилегированных климатических условиях, какой район России?
Георгий Грузо: Примерно здесь и находится. В институте географии профессор Кренкин такую любопытную работу провел, взяв климатический справочник, он посмотрел, где самые неприятные явления бывают больше, чем в 5% случаев, чаще попадают в 5% случаев. К этим неприятностям относятся заморозки необычные, ураганы, ветры, проливные дожди, шквал. Он все это собрал, область, которая свободна от чаще, чем 5% повторяемость лет с такими условиями - это как раз средняя полоса России. Не зря народ исторически собрался и здесь самая большая плотность населения.
Виктор Ерофеев: Если брать наш климат и климат Киева с каштанами, с мягкой температурой зимней, может быть там еще лучше?
Георгий Грузо: Я думаю, что все-таки человек привязан как-то к тому месту, где родился, и он вспоминает, где он юность провел, лучшие годы.
Виктор Ерофеев: Я должен признаться, поскольку я провел юность в Париже, меня и тянет до сих пор на платаны и каштаны. Когда в Польшу приезжаю: ой, белые акации, а у нас нет, потому что вымерзают зимой.
Анатолий Королев: Каштан для меня вообще неизвестная вещь.
Георгий Грузо: Я родился в Ташкенте и совсем другое. И когда я переехал, будучи 38 лет в Москву, то я впервые встал на лыжи.
Виктор Ерофеев: Скажите, вы как чужак, вам действительно нравится московский климат?
Георгий Грузо: Да, в общем.
Виктор Ерофеев: Низкое небо над головой? Изменился в лучшую сторону?
Георгий Грузо: Трудно сказать. В 70 годы были подряд зимы, как были в этом году, и можно было ими наслаждаться. А потом стало слякотно, зим суровых не было. И даже эту зиму приняли, что что-то необычное, а она была нормальная. И самое интересное, что раскаляется телефон, когда любые экстремальные происходят события, то все задают один и тот же вопрос: скажите, это не связано с глобальным потеплением?
Виктор Ерофеев: Наш продюсер Марк, который редко задает гостям вопросы, через меня задает гостям вопрос: какая среднегодовая температура в Москве?
Георгий Грузо: Я думаю, ни минус два и не ниже, а немного выше. Я думаю, градуса четыре.
Виктор Ерофеев: А где 20 градусов?
Георгий Грузо: Это если по карте смотреть изотерму среднегодовой температуры 20 градусов, то это там где высокая плотность населения всегда.
Виктор Ерофеев: Северная Италия, Франция.
Анатолий Королев: Благословенная Швейцария.
Виктор Ерофеев: Мы перейдем теперь к Польше. Виктор, скажи мне, пожалуйста, когда для поляков звучит слово «Россия», то за этим словом возникает слово «Сибирь». Это потому что поляки плохо себе представляют, что Россия складывается из других частей или потому что исторические несчастья. Может быть потому, что наши климаты разные. Ты в Москве не скучаешь польскому климату?
Виктор Росс: В Москве я совершенно не скучаю, потому что климат у нас совершенно одинаковый, можно говорить о загрязнении воздуха в Москве, ощущается сильнее, чем в сегодняшней Варшаве, где выхлопных газов гораздо меньше, стоят приборы, которые очищают. Так что фабрики большие, везде поставлены фильтры специальные. Так что природа меняется в лучшую сторону в этом отношении. Что касается перепадов температуры, тут нет разницы. Хотя был случай, я ехал на поезде до Бреста из Варшавы в Москву и буквально там пролегала граница, у нас было минус два, а там было минус 25.
Виктор Ерофеев: Это загадочная речка Буг. Я недавно в марте возвращался из большого путешествия, проезжал Польшу. Садилось солнце, мило светило, была весна, я доехал до Буга и вдруг появился туман, который можно резать ножом, и он продолжался аж до Смоленска. Загадочная белорусская душа выразила себя в таком тумане. Причем интересно, вы человек, который знает, что такое климат, меня поразило, что туман был такой низкий, что ехать было невозможно, зато вверху были видны звезды. Я подумал: ничего себе такой приземистый, низковатый туман, который затормозил все движение. Мы до Минска ехали часами. Была видна на дороге только первая полоска. Действительно, наступает маленький обрыв.
Анатолий Королев: Какую землю мы потеряли.
Виктор Ерофеев: Что касается Сибири.
Виктор Росс: Ты, Виктор, сам себе ответил на вопрос, потому что Сибирь в польском сознании играет скорее символическую роль. На протяжении 12о лет во время всех польских восстаний лучшая часть населения, наша шляхта, интеллигенция направлялась в те регионы. И Сибирь для них страшный кошмар - это рассказы тех, которые вернулись, страдания со стороны семей, которые представляли этот ужас, вечную мерзлоту. На самом деле в этом есть незнание Сибири, которая имеет все зоны, и юг Сибири - это вообще жара, тропики. Владивосток находится чуть ли не на широте Рима.
Виктор Ерофеев: Давай, Толя, вернемся с тобой к Сибири. Виктор говорил, что Сибирь - это несчастья, но с другой стороны, и тоже недоразумение, потому что скорее в ней концентрируется политическое понятие, нежели климатическое. Допустим, для тебя движение в восточной части России - это какая-то мука? Я был в Норильске - это было запредельное явление. Был в начале июня, там были сугробы в два метра, и они не таяли, они нависали. Снег был черный и страшный. Какая-то метафора у тебя возникала между оледенением и политической несвободой, как часто это бывало у поляков?
Анатолий Королев: В принципе Сибирь для меня это место ссылки, казни, жестокости. И в то же время она овеяна некоей романтикой. Условно говоря, какой-то был Ермак, что-то было связано с покорением Сибири, состояние вольности, состояние простора дышит на меня. Но я знаю разницу между уральским лесом и сибирским. В уральский лес можно вполне войти, гулять, там есть поляны, луга, грибы, ягоды, откосы, горы. А сибирский лес, туда войти невозможно - это чаща лесная, туда трудно войти человеку, не говоря уже зверю. То есть это глухая стена, обвитая лианами, это непроходимая чаща и туда нужно врубаться только монахам, нужно быть монахом, чтобы врубаться туда. Недавно в Сибири было открыто селение староверов, которые почти 70 лет не знали ничего о России и что произошло. Они знали, что царя убили – это последняя была информация. Что больше всего поразило в экспедиции геологов, которая их нашла – пакеты полиэтиленовые. Они трогали и говорили: стекло, а мнется.
Виктор Росс: Я хотел добавить, раз мы говорили о польских мотивах, связанных с Сибирью, то тут невозможно не вспомнить вклад польских ученых, которые были именно когда-то сосланными людьми и которые внесли гигантский вклад в научное исследование Сибири. И в том числе флоры, фауны Байкала. Я не буду сейчас называть фамилии, потому что это был целый ряд ученых. Но это были известные люди, их научные исследования позволяли понять лучше, что такое Сибирь, но это были люди, которые не своей волей там оказались. А так же мало кто знает о том, что родной брат маршала Пилсуцкого маршала был ученым, который этими делами занимался.
Виктор Ерофеев: Георгий Вадимович, скажите, у вас с Сибирью что связано?
Георгий Грузо: У меня с Сибирью связано немного. Я был в Новосибирске на научных конференциях. Вообще климат я посмотрел, когда вы говорили про туман сплошной, я вспомнил совсем другой климат – климат Антарктиды. Я там прозимовал в течение международного геофизического года в 58 году. И что там происходило в обсерватории «Мирный»: там поземок метет, снег при голубом небе и солнце на небе. Но мы друг друга не видим и не знаем, куда идти. Потому что ветер там колоссальный, температура минус 20-30, не очень страшная. Я летал на станцию «Комсомольская», там пробыл месяц, там температура минус 50 и высота высокая. Трудно было. А вот почему при ясном небе никого не видно, потому что снег поднимает ветер. Снежный туман и вы ничего не видите, матчу метеорологическую, как лук согнуло. Тогда это производило впечатление. Кроме того, поскольку я на корабле пересекал все климатические зоны. Должен сказать, что прекрасные места.
Виктор Ерофеев: Я больше всего на земле люблю те места, где растет виноград. Я переезжаю границу Польши и помню совершенно отчетливо, что в городе, который на границе – Белостоке, и вдруг смотрю - на рынке продают свой виноград. А для русского человека это признак юга, тепла и счастья. И вот эта виноградная зона, мне кажется, самая счастливая, что по северную сторону экватора, что по южную. А тут мягкость людская и развитии цивилизации, и демократии, если хотите. Давайте поговорим о влиянии климата на человеческую психологию, на устройство государства. Толя, как ты считаешь?
Анатолий Королев: Несомненно, это так. Оттуда, почему так Россия рвалась к Черному морю, потому что мы хотели глотка эллинизма, мы хотели увидеть вдали контуры Греции, контуры Рима, мы хотели увидеть Олимп, хотя различить его слабыми глазами. Поэтому мы так вцепились сейчас жадно в те последние кусочки, оставшиеся нам на Черном море. Потому что для нас это последняя надежда остаться демократическим государством, видеть вдали горизонты Олимпа, потому что оттуда идет ветер эллинизма. Я понимаю, некоторое раздражение некоторых стран, которые видят, как Россия вцепилась в эти последние кусочки земли. Но, увы, для нас это мистическое присоединение к средиземноморскому духу, к тому духу вольности и свободы, который озаряет нас. А сейчас наш берег Северо-ледовитый океан, вся земля наша повернулась к Северному полюсу. Я боюсь, что на психологии народа сказывается крайне неприятно.
Виктор Ерофеев: Я как-то летел из Америки через Северный полюс, погода хорошая, небо голубое. И меня поразило, что самолет стал снижаться, когда он достиг кромки Ледовитого океана, то есть уже тогда он потихонечку стал снижаться к Москве. То есть оказалось, что все это совсем близко.
Георгий Вадимович, все говорят о потеплении, все говорят о том, что климат меняется, а некоторые говорят, я читал такие ученые размышления в американском журнале, что это только временное потепление, а уж потом нас догонит такой холод, что мы все замерзнем, как когда-то давно. Какие предположения у вас в институте и у вас лично по этому, прямо скажем, немаловажному вопросу?
Георгий Грузо: Сейчас этому вопросу уделено большое внимание. Мы живем во время, когда выполнение международной конвенции об изменении климата, о том, что его не менять и принят Киотский протокол, к которому Россия присоединилась и ратифицировала, который предполагает что к 12 году уровень выбросов парниковых газов должен быть равен тому, который был в 1990 году. России очень легко, ничего не надо делать, чтобы добиться этого, потому что наша промышленность лежит. То, что климат меняется, из геологических исследований и астрономических хорошо известно. Кстати, в Антарктиде были добыты керны льдов, которые позволяет восстановить температуру за 450 тысяч лет. И получается, что за это время было четыре ледниковых периода и, соответственно, четыре промежуточных теплых. Мы сейчас находимся на пике теплого периода.
Виктор Ерофеев: То потом начнем потихоньку спускаться?
Георгий Грузо: Мы живем с вами в пределах ста лет и на этой картинке, где 450 лет, года не видны. Поэтому, сравнивая с предыдущими пиками, находимся мы на пике или нет - неясно. И когда идет речь о глобальном потеплении, речь идет о совсем другом. Смена климатов зависит от астрономических факторов. Земля вращается вокруг своей оси и если вы видели, как волчок крутится, то у него ось немножко колеблется и у земли, немножко она колеблется и вот от того, как она колеблется, с этими колебаниями связаны ледниковые периоды.
Виктор Ерофеев: Вот как интересно пригласить ученого.
Георгий Грузо: Вы знаете, меня всегда поражает, извините, неграмотность населения. Почему я говорю такое слово, потому что я хорошо помню, в 5 классе нам по географии все это рассказывали. Может быть теперь в школах это не рассказывают.
Виктор Ерофеев: Я всю школу обожал географию, и эти изотермы - это моя была любовь. Я до сих пор знаю, что в Париже средняя январская температура плюс четыре градуса. Это я знаю сейчас, сколько лет прошло. Я знаю, что в Польше колеблется, а в Варшаве минус четыре, в Москве минус десять, а в Берлине ноль. Представляете, сколько лет. Я просто думаю, что был сдвинутый на климате, потому что получив заряд тепла в Париже, я потом ездил в Польшу как будто подзаряживаться теплом. В польском парке в Варшаве там растут магнолии. Потом была зима холодная, вымерзло. Я думал, почему человек всегда стремится к югу. Мы в Москве сажаем каштаны, которые не имеют никакого отношения к нашему климату, поляки сажают магнолии, а уже я смотрю, в Лондоне растут пальмы, явно не английское изобретение. Толя слушает и понимает, какое счастье было переехать из Перми в московский климат.
Анатолий Королев: Совершенно верно, абсолютное счастье. Потому что здесь я чувствую себя европейским человеком. Там все-таки скорее русским, а здесь европейским.
Виктор Ерофеев: Скажи, поляки довольны своим климатом или мечтают о юге, об Италии, Франции?
Виктор Росс: Поляки по своему характеру достаточно скептически настроены. И они мало чем довольны. Американца когда спросишь, как у тебя, всегда - окей, супер. А поляка обычно начинает на что-то жаловаться. Лето жаркое, ему жарко, он хочет, чтобы было холоднее, зима слишком холодная, сыро.
Виктор Ерофеев: У нас много таких людей. Когда снег выпадает в Варшаве - катастрофа. Хотя казалось бы, чего неожиданного. Я приезжал в Варшаву на Рождество, снега было чуть-чуть и стояла праздничная атмосфера и было понятно, что это Европа. Мало снега, он намекал: ребята, зима, все нормально. Но с другой стороны, гуляйте, ходите. Дубы в Польше не сбрасывают желтые листья, они стоят до весны. Лист сильнее, чем ветер и зима.
Виктор Росс: Это польский характер.
Виктор Ерофеев: Я подумал, что понимаю эстетику поражения Польши, когда Польша попадала в тяжелые ситуации, эстетика возникала поражения, могли сопротивляться. Эти дубы, зима - это поражение, поражение в правах, а все-таки листья были и дожидались до весны.
Виктор Росс: Если можно, я бы хотел продолжить тему политическую связь, социума с культурой, с климатическими условиями. Меня немножко удивляет ваше влечение к Древней Греции, к Средиземноморью, как колыбели европейской культуры. Потому что современное сознание прежде всего ценит высоко технику, и все же техника к нам пришла с этой феноменальной работоспособностью немцев, голландцев. Эта культура лютеранцев создала этот слой, который мы сейчас.
Виктор Ерофеев: Согласись, что мы немножко потрогали в эпоху Петра Первого.
Виктор Росс: Хочу сказать, что люди стараются возвысить, белые люди современную цивилизацию, технологическую они создали и то, что где-то на юге, связано с может быть какой-то ленью, там жарко. Это упрощение, которое воспринять всерьез невозможно, хотя оно имеет серьезные политические последствия для нашей эпохи. Если посмотреть на арабов с пятого по 12 век, то они и по сравнению с немцами и голландцами той эпохи, то мы видим другие приоритеты и другую позицию этих наций и цивилизацией. Все упрощения насчет того, конечно, климат обуславливает, он составляет ткань, которая обуславливает, детерминирует культуру, характер нации. Но ведь через каждого человека это преломляется индивидуально, двух человек идентичных не бывает. И поэтому тут можно говорить об общей модели, об общем типе, но ни в коем случае не о том, что есть высшие и низшие, лучшие в смысле климатических детерминантов.
Виктор Ерофеев: Толя тоже сказал, что есть в Сибири не только несчастье и беда климата, но есть романтика. То, что монахи могут заползти в такие сибирские кущи - в этом есть и религиозная миссия, и тоже романтика. И вообще иногда преодоление чего-то стоит больше по жизни, чем согласие с чем-то. И климат в этом смысле в России имеет воспитующее значение. Не могу не рассказать историю. Я был на Беринговом проливе, там есть два острова, один остров большой, другой маленький. Они смотрят друг на друга, там страшно шквальные ветры, потому что там соединяется Ледовитый океан с Тихим. Добраться туда невозможно. Мы летели на маленьком вертолете низко над водой, потому что поднимешься и опрокинешься. Прилетели, два острова американский и живут эскимосы. Это был июнь. Чуть-чуть было солнце, они бегали в шортах и футболках. И у них на футболках было написано: «Не боюсь». У меня нет страха. Ничего не боюсь. И ели мороженое. Я, конечно, жутко захотел на русский остров Ратманово. Надо принять большие ухищрения, потому что граница заблокирована, нет пограничников. Поехал. А там эскимосов выселили на континент одни кладбища. Наши солдаты в валенках, в ушанках, в шинелях. Там пару были женщин, они все одеты, девочка маленькая в шапке. Я подумал: как себе представишь климат, таким и будет. Для эскимосов это было лето, а для тех, кто приехал ненадолго, хотя тепло было, у них психологически вечная зима. Мне кажется, что мы не всегда правильно справляемся с нашим климатом. То есть зимой нам холодно. В Канаде тоже холода, но там есть правильные рукавицы, правильная форма одежды, правильный подход к этому. Мы надрываемся по поводу Сибири, потому что не подобран ключ к климатическим условиям. Мы всегда думаем про коммунизм или еще про что-то, про всякие утопии великие. А чтобы людям просто сказать, вот почему мне кажется важным ваш институт: ребята, так одеться, так обуться, выпить чай или выпить стопку водки и идти гулять, радоваться жизни, на лыжах, например. Лыжи – гениальное изобретение человечества.
Анатолий Королев: А я, переехав в Москву, перестал ходить на лыжах. Для нас снег, видимо, является может быть тайным сокровищем, может быть проклятьем. Непонятным знаком. Я точно знаю, если бы в России не было зимы, не было бы снега, то мы бы все спятили - это уж точно. Мозги бы вскипели. А так хоть полежишь на завалинке, подумаешь о жизни. Страшно выходить из избы.
Виктор Ерофеев: Давайте вернемся к физическим возможностям климата. Я бы хотел поговорить о наводнениях. Если жарко и тепло, так что же мы потихонечку потеряем Венецию, Петербург, Амстердам?
Георгий Грузо: Это другая сторона, как раз вы затрагиваете вопрос о современном потеплении. Современное потепление, оно обнаружилось именно в России в 30 годах. Его почувствовали в связи с тем, что Арктика стала подтаивать. Его обнаружили в связи со скудными данными российские ученые главной геофизической обсерватории в Санкт-Петербурге, по тем данным. Это получило название потепление Арктики в нашей стране. Это знаменитый рейс челюскинцев, просто освобождался Севморпуть ото льда. И челюскинская эпопея была, затем папанинцы зимовали. Этот этап кончился, потом наступило некоторое похолодание, до 70 года длилось. В 70 стало резко теплеть. В среднем для земного шара, поэтому и называется глобальное потепление. Мы должны понимать, что это за сто лет температура повысилась на 0,6 градусов, даже не на градус. Оно неравномерно по земле, оно больше у полюсов и больше в центре материков, минимально на экваторе, на морской поверхности. Оно не связно с теми процессами, о которых я упоминал. Это связано с тем, что повинен в заметной мере в этом потеплении человек из-за своей деятельности. Потому что накопленное органическое топливо, уголь, нефть, газ, которые накапливались тысячелетиями, их сжигаем катастрофически быстро. Индустриальная революция в конце 19 века началась и за столетие сожгли столько, что говорят, осталось лет на 50.
Виктор Ерофеев: А после нас хоть потоп.
Георгий Грузо: Конечно, не только с этим связано. Я хотя географическую оболочку изучаю, но я больше физик-математик, изучаю это численно и причинно-следственно, физическая какая происходит вещь. Из-за того, что освобождается углекислый газ, который мешает уходить теплу - это очень примитивно. Я всегда понимаю, что очень мало кто понимает механизм этого. Температура увеличилась на 0,6 градуса. Сейчас у нас период был теплый, холодной, но в течение суток температура меняется на 5 градусов с утра до вечера. Поэтому что такое градус больше, градус меньше. На самом деле градус больше, градус меньше сейчас в Европе жара и люди гибнут.
Виктор Ерофеев: Но вы не ответили на мой вопрос по поводу наводнения? Ждет нас глобальное наводнение?
Георгий Грузо: Тем не менее, под боем определенные острова Коралловые.
Анатолий Королев: Венеция затонет?
Георгий Грузо: Во всяком случае уровень моря растет. Амстердам борется очень грамотно, дамбы продуманы.
Виктор Ерофеев: Некоторые считают, что Нева - это не река, а фиорд, который уходит от моря.
Георгий Грузо: На наш век это, я думаю, не произойдет. Но нас пугают наводнения. Я должен сказать, что гидрометеорологические катастрофы - это самые тяжелые катастрофы.
Виктор Ерофеев: Мы видели в Новом Орлеане, что это такое. И вообще что-то стало многовато.
Георгий Грузо: Привел на заседании сравнение с геофизическими, геофизики были страшно уязвлены, что оказывается, что от землетрясений людей гибнет гораздо меньше, чем от ураганов, от наводнений и так далее.
Виктор Ерофеев: У вас своя иерархия. Как вы думаете, какая была самая высокая температура на земле, а какая самая низкая? Я имею в виду, человек вышел, ты видел минус 51.
Георгий Грузо: Я могу точно сказать: самая высокая температура была 13 сентября 1922 года в Африке в Ливии 57 градусов. Это действительно, когда вода 57 градусов, мы в нее не залезаем. А самая холодная - я 55 на себе испытал. Это было на станции, которая сейчас закрыта, «Советская» в Полюсе недоступности в Антарктиде. Я отважился, в плавках вышел на минуту, солнце светит и штиль полный, поэтому это было не так страшно.
Виктор Ерофеев: Было минус 55 и вы вышли в плавках? Герой.
Георгий Грузо: Действительно, в Антарктиде на станции «Восток» в 83 году зафиксировано минус 89 градусов. Самое холодное место Антарктиды, минус 57 среднегодовая температура - это станция в районе «Восток», «Советская». А самая теплая – Эфиопия, 34 среднегодовая температура.
Анатолий Королев: Пушкин оттуда родом.
Виктор Ерофеев: Моральный климат - вот в подъездах пишут. Что ты сказал? Агония полового созревания. Вот писатель всегда сформулирует что-то правильное. У меня к вам по простому вопросу, Виктор, ты доволен, у тебя есть идеал, Варшава, например, ты уехал бы из-за климата в другую страну?
Виктор Росс: Ни в коем случае. Потому что это средний климат, где достаточно холодная зима, теплое лето, где четыре времени года ощущаются в полноте.
Виктор Ерофеев: И при этом летом летают аисты и подсолнухи цветут. Очень красивая страна, потрясающе красивая страна. Это в какой-то степени мечта русского человека о такой средней русской полосе. Если тепло, то там реально тепло и стоит погода. Ваше мнение? Куда бы вы, назад - в Ташкент?
Георгий Грузо: Поскольку я, во-первых, переезжал, во-вторых, много разных климатов видел. Передо мной не стоял вопрос, на какой климат я бы поменял. Мне очень понравилось в Новой Зеландии, замечательное место. Я не могу сказать, что все климатологи ездят.
Виктор Ерофеев: Директору пишут: прошу послать меня в новую Зеландию изучать климат.
Георгий Грузо: Я думаю, что можно найти, но я бы подошел по-научному.
Анатолий Королев: Мне бы хотелось, чтобы Москва имела небольшой кусочек южного моря и чтобы как волна набегала и прибой был. Я понимаю, что это утопия, потому что я мысленно перемещаю Москву в район Туапсе. Но Москва стоит на своем месте, как, видимо, стоит и Ташкент, и Варшава. И все эти феномены созданы в определенной мере и климатом. Поэтому, что ж, будем счастливы тем, где мы находимся. Поэтому я менять климат не хочу.
Виктор Ерофеев: Мне пришла в голову мысль, когда я был недавно в Крыму и писал большую работу о Крыме для журнала «Вокруг света». Мне пришла в голову мысль: что если бы российская столица была бы в Севастополе? Вся бы история России пошла бы иначе. Я имею в виду не сейчас, а тогда, в царские времена. Была бы зеленая белокаменная столица в Севастополе. Была бы, наверное, другая история. Эта ось Москва - Париж - моя жизненная ось. И береза - каштан равняется для меня климатическому счастью.
