Александр Генис: Эйфория, которой завершился 20-й век, была первую очередь связана с тем, что вместе с ним закончилось конфронтация двух ядерных сверхдержав. Но не успел мир, поверивший в то, что кошмар атомной войны остался в прошлом, вступить в новое столетие, как выяснилось, что лучше не стало. Скорее, наоборот - оружие богатых превратились в оружие бедных. Об этом рассказывает книга «Атомный базар», которую нашим слушателям представит Марина Ефимова.
УИЛЬЯМ ЛАНГВИШ. «АТОМНЫЙ БАЗАР. Бедняки с ядерным оружием»
Марина Ефимова: Журналист Уильям Лангвиш был в прошлом пилотом-испытателем и, может быть, поэтому пишет ёмко и чётко обо всем, что касается техники. Начинает он с того, что ёмко и чётко описывает полет на бомбардировщике «Энола Гэй» молодого полковника Пола Тиббетса, сбросившего на Хиросиму первую атомную бомбу. Лангвиш приводит в книге число жертв от взрывов обеих атомных бомб: 200 000 человек, но при этом напоминает, что главной целью бомбардировок Хиросимы и Нагасаки было не уничтожить эти города, а навести ужас на Японию и принудить ее к капитуляции. УЖАС по-английски – TERROR, и автор довольно прозрачно намекает на сопоставимость атомной бомбардировки двух японских городов в 1945 году с атакой Аль Кайды на Всемирный Торговый Центр и Пентагон в 2001 году.
Неправомочное, на мой взгляд, сравнение. В 1945 году Япония была агрессором. Война с ней шла уже 4 года, Америка потеряла в боях десятки тысяч солдат, а Китай и Филиппины – сотни тысяч людей гражданских. В 45-м, несмотря на уже очевидный исход войны, японское командование из чудовищной гордости и бессмысленного упрямства тянуло с капитуляцией, не жалея ни своих, ни чужих, и перед союзным командованием стояла дилемма: убить сотни тысяч японцев или потерять в боях за острова многие тысячи собственных граждан. Однако рецензент книги, Джонатан Рабан, поддерживает сравнение автора:
Диктор: «Террор как средство войны используется не только внегосударственными личностями вроде Мохаммеда Атты и его единомышленниками, но регулярно практикуется и легитимными государствами. Альберт Уолстеттер – стратег Холодной войны и «гуру» нынешних «новых консерваторов» Пола Вулфовица и Ричарда Пёрла – в 1958 году опубликовал статью «Хрупкий баланс террора», оказавшую сильное влияние на общественное мнение в Америке. Само название характеризовало принципы ведения Холодной войны. Главная цель ядерного оружия – терроризировать, внушать ужас. Обычно употребляемое выражение «взаимное сдерживание» - mutual deterrence – лишь эвфемизм выражения mutual terror ».
Марина Ефимова: Опять идет затуманивание ситуации сознательной путаницей двух значений слова ТЕРРОР: первое значение - «ужас», второе – «физическое уничтожение гражданского населения с целью добиться исполнения политических требований». Но вот что верно: одна из, если не главная пока, роль атомного оружия – внушать страх. И на нашем уже запуганном Земном шаре все правители - от лидеров сверхдержав до главарей бездомных банд «джихаддистов» - считают, что им необходимо это оружие. Одним - готовые атомные бомбы, другим - технологии и эксперты, третьим – какие-нибудь самодеятельные замены – этакий ядерный «молотовский коктейль». В книге «Атомный базар» автор справедливо замечает: «Атомизация мира уже произошла, и этого не изменить».
И вот автор, журналист Уильям Лангвиш, отправляется в долгое путешествие: в Голландию, в Пакистан, в Россию, Грузию и в Турцию – с целью понять, насколько легко (или трудно) искателю ядерного оружия добыть само это оружие или технологию его изготовления. Лангвиш считает, что самым реальным исходным материалом для изготовления самодельного ядерного оружия может стать пара контейнеров, каждый размером с кирпич, с высоко обогащенным ураном (по-английски сокращенно - H.E.U.).
В России места, где H . E . U . (теоретически) можно раздобыть - закрытые города типа Озерска, в котором находится ядерный комплекс «Маяк». Первое, что обнаружил Лангвиш в предместье города – отключенные детекторы радиации американского производства: зачем столь чувствительные детекторы, когда достаточно одной рыбины из местного озера, чтобы вызвать сигнал атомной тревоги?
Диктор: «Вблизи Озерска состоялось знакомство со словоохотливым американским механиком, ездившим на работу в город в сопровождении охранника. Этот механик – кладезь данных, нужных любому потенциальному искателю доступного ядерного оружия. Он рассказал автору о мерах безопасности и о том, как контейнеры с ураном хранят и перевозят. Рассказал, что охранники в городе пьют, употребляют наркотики и иногда убивают друг друга в пьяных драках. Но особое беспокойство вызвали его рассказы о том, что город стал вдруг богатеть: выросли роскошные частные дома с бассейнами, богатейший супермаркет - словом, неожиданный приток денег. А появление богатства без объяснения сигнализирует появление коррупции».
Марина Ефимова: Дальше автор книги «Атомный базар» воображает себя террористом с купленными за 5 миллионов евро контейнерами обогащенного урана, ищущего путь до того места, где он смог бы превратить их в бомбу. Лангвиш предполагает путь через Грузию – самую, по его мнению, коррумпированную страну на свете. Там американцы построили на 6-полосном шоссе пропускной пункт с новейшим электронным оборудованием, но в объезд этого пункта есть чуть ли не десяток обходных дорог, по которым вполне проходят грузовики и только что не танки. Со стороны Турции граница контролируется не правительством, а вождями курдских кланов. Оттуда можно переправить контейнеры в Стамбул, где воображаемому террористу понадобится мастерская, ученый-атомщик, несколько механиков и 4 месяца работы. Затем автор методично описывает проблемы доставки уже готового устройства к месту взрыва. Вот как комментирует всю ситуацию рецензент Рабан:
Диктор: «Самое тревожащее свойство книги Лангвиша – полное отсутствие в ней тревоги. Он считает, что на пути воображаемых террористов с воображаемыми контейнерами встречается слишком много трудно преодолимых препятствий, и что успех предприятия требует редкой удачливости участников. Но, в принципе, все эти препятствия преодолимы в странах, где царит беззаконие. Что касается удачи, то в таких местах она легко приходит к людям с несколькими миллионами евро в кармане».
Марина Ефимова: Последняя часть книги посвящена фигуре металлурга-авантюриста Эй. Кью. Хана, который успешно «смайстрячил» атомную бомбу для Пакистана на базе контейнеров H.E.U. Все остальные составляющие он открыто купил на рынках Европы, почти не ограниченных ни контролем за экспортом, ни законами о нераспространении атомного оружия. Добившись удачи, Хан начал продавать свою программу за 100 миллионов долларов. «Кто следующий? Кто следующий? – пел в 1965 году американский бард Том Лерер, - Люксембург, Монако, Алабама? Кто следующий?» Правда, сам Хан с 2003 года сидит в Стамбуле под домашним арестом, но, скорей всего, его программу успели получить люди, или, лучше сказать, типы, способные использовать ее на практике. Лангвиш приводит в книге впечатляющие слова одного из российских чиновников:
Диктор: «В современной войне произошли сейчас перемены: богатые государства застряли со своими огромными арсеналами, которые они практически не могут использовать. А атомная бомба стала оружием бедняков».
Александр Генис: Пока остальная Америка готова открыть сезон отпусков, кандидаты в президенты отнюдь не собираются отдыхать. Напротив, распущенный на каникулы Конгресс оставляет в сознании читателей газет больше места для новостей с предвыборных боев. О том, какими горячими они бывают, о том, что такое свобода слова, и чего она стоит американским политикам, рассказывает наш вашингтонский корреспондент Владимир Абаринов.
Владимир Абаринов: Недавно президент Буш принимал в Белом Доме королеву Великобритании. В одном месте своего приветственного слова президент оговорился. И тут же поправился.
Джордж Буш: Американский народ с гордостью приветствует вас, Ваше величество, в Соединенных Штатах – стране, которую вы знаете очень хорошо. В конце концов, вы сидели за столом с 10-ю президентами США. Вы помогли нашей стране отпраздновать ее 200-летний юбилей в 1776-м... 1976 году.
Владимир Абаринов: Но нас в данном случае интересует смех. Присутствовавшие на церемонии встречи, главным образом журналисты, весело смеялись над оплошностью президента, а он смеялся вместе с ними. Взаимоотношения высоких должностных лиц и прессы в Америке имеют долгую историю. Отцы - основатели считали свободу прессы жизненно важной для демократии. В свое время президент России Владимир Путин заявил , что свобода печати «должна быть законодательно ограничена» и сослался при этом на Томаса Джефферсона , третьего президента США. В связи с этим, может быть, стоит напомнить широко известный афоризм Джефферсона:
Диктор: «Если бы мне было предоставлено право решать, иметь ли нам правительство без свободной прессы или свободную прессу без правительства, я бы предпочел последний вариант».
Владимир Абаринов: Джефферсон полагал, что правдивая информация не может испортить репутацию человека достойного. Он поставил эксперимент на себе самом, позволив прессе выступать с любыми нападками на себя.
В результате Джефферсон натерпелся безответных оскорблений. Тем не менее, его репутация не понесла ущерба: он был избран на второй срок подавляющим большинством, доказав тем самым бессмысленность ограничений свободы прессы.
Перейдем к современным примерам. Обозреватель телекомпании Кейт Олберман с недавних пор стал отводить заключительную часть своей программы Countdown («Обратный отсчет») на обличительный монолог. Его преамбула часто содержит ссылку на исторический эпизод.
Кейт Олберман: 22 мая 1856 года, когда обветшавшая американская политическая система сползала к краю пропасти, конгрессмен от Южной Каролины Престон Брукс вошел шаркающей походкой в Сенат. Шаркал он потому, что его нога, простреленная на дуэли, не гнулась, и он шел, опираясь на трость. Он искал сенатора от Массачусетса Чарльза Самнера. Брукс нашел Самнера за его письменным столом – он запечатывал в почтовые конверты текст своей речи, которую он произнес двумя днями раньше – речи против рабства. Конгрессмен без всяких предисловий поднял свою палку и ударил сенатора по голове металлическим наконечником и сделал это не один раз. Сенатору Самнеру удалось встать на ноги, он попытался спастись бегством. Брукс догнал его и обрушил на голову Самнера град ударов. Даже когда Самнер потерял сознание и истекал кровью на полу Сената, Брукс прекратил избиение только потому, что его трость, в конце концов, сломалась. Считается, что Гражданская война стала неизбежной после рейда Джона Брауна и захвата арсенала в Харперс-Ферри. На самом деле этим поворотным пунктом был момент, когда после избиения конгрессменом Бруксом сенатора Самнера избиратели Брукса стали присылать ему новые трости.
Владимир Абаринов: Рассказ об этом хрестоматийном эпизоде экстремальной политической полемики понадобился Олберману для аналогии – он считает, что республиканцы готовы наброситься на своего оппонента и безжалостно уничтожить его, не стесняя себя никакими правилами парламентской процедуры. Олберман разразился своей гневной филиппикой по поводу атаки на сенатора Джона Керри, который допустил, по мнению президента, оскорбительные высказывания в адрес американских военнослужащих в Ираке. Олберман обращается к президенту.
Кейт Олберман: Хочу напомнить вам, господин Буш: вы – не Соединенные Штаты Америки. Вы всего лишь политик, отказывающийся понять, что это не войскам нанесено оскорбление и не вам, а что вы и есть оскорбление всем нам. Теперь, когда Джон Керри извинился перед войсками за слова, которые были умышленно искажены республиканцами, не пора ли и президенту принести извинения солдатам?
Владимир Абаринов: Другой пример. Раз в год президент Соединенных Штатов дает парадный обед журналистам, аккредитованным при Белом Доме. По законам жанра, на таких мероприятиях полагается шутить. В прошлом году приглашения на обед удостоился один из самых популярных американских юмористов – Стивен Колберт. Начало его выступления не предвещало бури.
Стивен Колберт: Какая честь. Обед журналистов Белого Дома. Сидеть наяву за одном столом со своим героем, Джорджем Бушем, так близко к нему. Нет, я, похоже, сплю. Ущипните меня кто-нибудь.
Владимир Абаринов: Но постепенно речь Колберта становилась все более ядовитой.
Стивен Колберт: Леди и джентльмены журналистского корпуса, госпожа первая леди, господин президент. Меня зовут Стивен Колберт, и сегодня я имею честь приветствовать президента. Мы не такие уж разные, он и я. Мы не какие-нибудь свихнувшиеся умники, у которых зашел ум за разум. Мы не зануды, закопавшиеся в книги. Мы чуем нутром, кишками чуем, верно, сэр? Вот она, правда, где находится – здесь, во внутренности, в кишках, прямо тут и лежит. А знаете ли вы, что в кишках больше нервных окончаний, чем в голове? А вот проверьте. Знаю, некоторые скажут: «Я проверил, вранье». Это потому, что вы проверяли по книжкам. А вы нутром почуйте.
Владимир Абаринов: Американские политики давно зареклись судиться с журналистами. В истории были случаи, когда они пытались наказать газету за нападки личного характера, но суд всякий раз отвечал им:
Диктор: Карьера публичного политика в значительной мере предполагает отказ от права на неприкосновенность личной жизни. Раз вы сами выбрали такую судьбу, то нечего теперь жаловаться на прессу, которая публикует сведения, представляющие общественный интерес.
Владимир Абаринов: Однако если нет юридических рамок, где пределы корректности в освещении деятельности первых лиц государства?
Их определяют исключительно сам журналист и его редактор. Поскольку большинство американских журналистов считают себя либералами, нынешнему хозяину Белого Дома приходится терпеть от них дерзости особенно часто.
Александр Генис: Каждое лето на американских экранах появляется маленький фильм с такими большими амбициями, что мы вспоминаем о нем зимой, когда дело подходит к «Оскару». Такими картинами в последние годы оказались «Утрачено в переводе», «На обочине», «Майский жук», а прошлым летом - «Маленькая Мисс Радость». На фоне бабахающего каникулярного кинематографа эти камерные фильмы особенно сильно действуют на взрослых зрителей, предпочитающих стрельбе чеховскую, я бы сказал, интонацию. В этом году такой маленькой картиной быстро набирающей обороты, стал фильм «Официантка», который мы обсуждаем с ведущим «Кинообозрения» Андреем Загданским. Прошу, вас, Андрей.
Андрей Загданский: Фильм «Официантка» это, бесспорно, ярко выраженный пример женского кинематографа. Картина, утверждающая независимую женскую роль сильно независимой женщины, и сделана, между прочим, женщиной тоже. Автор сценария и режиссер, она же снималась в фильме - Адриан Шелли. Картина развивается по вполне знакомой и привычной схеме мелодрамы, когда молодая, красивая женщина не может найти своего того самого принца желанного. Она замужем, но муж ее – чудовище. Вспомните фильм «Возвращение» Педро Альмодовара, где красивая женщина тоже замужем за чудовищным мужем. В этом фильме повторяется такая же драматическая ситуация. Муж – чудовище, подруги – некрасивые, несчастные женщины, которые тоже не могут найти свое женское счастье. Итак, три женщины, три официантки в маленьком крошечном ресторане, неизвестно где, посредине Америки живут своей, лишенной мечты, провинциальной жизнью.
Александр Генис: Главный герой этого фильма, следует добавить - пирог. Потому что именно пирогами славится это кафе, и героиня фильма делает замечательные пироги из всего на свете. Тут, наверное, нужно сделать комментарий. Дело в том, что пирог по-американски - не то же самое, что пирог по-русски. Более того, как я обнаружил недавно, в России есть теперь такое слово – пай. То есть американским словом называют американский вид пирога. В сущности, это тестяной карман с любой начинкой. И главное - в начинке. Мне кажется, что это и есть главная метафора фильма, потому что каждая из наших героинь это пирог с тайной начинкой. Узнать, что это за начинка и означает понять характер героини.
Андрей Загданский: Я абсолютно с вами согласен. Пирог не только главный герой, но и главная метафора картины. Он является и символом внутреннего содержания человека, и посланием от одного человека к другому. Из того, какой пирог героиня приносит тем или иным персонажам, мы понимаем, как она к ним относится. Пирог является и метафорой беременности героини, пирог является и символом секса. В общем, пирог становится, в этом смысле, всем. Таким образом, фильм развивается достаточно медленно. История, которую хочет рассказать Адриан Шелли, такое впечатление, что будто бы не тянет на полнометражную картину. Фильм не только заявляет новую неожиданную тему, сколько является комментарием на извечную тему отношений некрасивых женщин с красивыми, отношения пожилых мужчин к красивым женщинам, мечты о принце и реальность ужасного чудовищного мужа, за которым замужем главная героиня. Картина словно исчерпывается. Этот пирог как будто уже съели, а мы все еще сидим у пустой тарелки и не знаем, что же нам подадут дальше.
Александр Генис: Я совершенно согласен с тем, что не только этот, но и большая часть фильмов, которые я смотрел в своей жизни, только выиграла бы, если бы от них отрезали тот или иной кусок. Мы же не пишем все рассказы одинакового размера. Конечно, этот фильм только выиграл бы, если бы он шел час. Однако я не совсем не согласен с тем, что вы говорите о развитии сюжета. Дело в том, что постепенно фильм меняет свою жанровую природу. И если вначале это вполне реалистическая история, то в конце фильм потихонечку переезжает в такой сюрреалистический рай.
Андрей Загданский: Я бы так сказал, что концовка картины была подготовлена. И эта линия картины мне кажется более убедительной и более точно сделанной. С самого начала в фильме есть некоторый налет сказочности. Этот маленький ресторан уж слишком чист и аккуратен. Платья, в которых ходят официантки… Стилистически он абсолютно точно вписывается для меня в обложки журналов « Live » в Америке 50-х годов. Не случайно он так популярен среди старшего поколения в Америке. Эти люди переживают свою молодость заново в этой картине.
Александр Генис: То есть его нельзя воспринимать так уж всерьез и нельзя воспринимать так напрямую. Потому что это, конечно, стилизованная картина, это фильм, который, сделан под 50-е годы.
Андрей Загданский: И будучи традиционной мелодрамой он многие традиционные, сложившиеся элементы этого жанра поворачивает по-своему. Многие вещи в фильме сделаны заново, свежо. Эта картина обещает развитие для автора фильма. Кажется, что человек, который сделал это, может делать следующую картину очень яркой и очень интересной.
Александр Генис: Но этого никогда не будет.
Андрей Загданский: Этого никогда не будет потому, что автор фильма - Адриан Шелли, которая и снимается в этом фильме, и играет самую некрасивую официантку, и написала сценарий, и является режиссером картины - была убита в ноябре прошлого года в своей квартире при достаточно загадочных и трагических обстоятельствах. И эта картина стала ее последней, о чем не устают сокрушаться американские критики.
Александр Генис: Как вы думаете, есть ли шансы у этого фильма на дальнейшую кинематографическую жизнь?
Андрей Загданский: Да, я вполне могу себе представить эту картину в феврале будущего года, когда мы с вами будем говорить о картинах, номинированных на «Оскара».
Александр Генис: Война в Ираке обернулась страшными потрясениями для жителей этой страны. Данные о потерях среди местного населения сильно разнятся. Более точная статистика беженцев утверждает, что Ирак покинули два миллиона человек, столько же «перемещенных лиц» внутри страны. Среди многочисленных жертв террора в Ираке есть одна уникальная религиозная группа, исчезновение которой будет непоправимой утратой для всей нашей истории.
Об этом я попросил рассказать слушателям «Американского часа» Владимира Гандельсмана.
Владимир Гандельсман: Саша, читая статью, о которой пойдет речь в сегодняшней передаче, я подумал: мир определенно сошел с ума. Я не отделяю себя от этого мира, тем более что соображение мое элементарное, и каждый второй мирянин иногда подумывает о том же. Ну, более конкретно. Я произношу слово «Ирак». Каковы Ваши ассоциации?
Александр Генис: Война, нефть, песок, жара...
Владимир Гандельсман: Естественно, у меня тоже были бы такие же. Мы, «читатели газетных тонн», волей-неволей переселяемся не в мир мысли, а в мир злобы дня (и слово «злоба» здесь имеет свое прямое значение), в мир политики и экономики, а значит, по сути, в мир кровавой распри. При том, что героями этого мира в современности стали «чиновники», отнюдь не Наполеоны или Черчилли. Но ведь мысль о мире – и есть сам мир, - эту очевидную вещь проговаривает в недавнем интервью философ Карен Свасьян. – И продолжает: «Экологи призывают спасать природу от загрязнения веществами. Но спасать ее следует, прежде всего, от загрязнения мыслями».
Александр Генис: Спасем?
Владимир Гандельсман: Давайте попробуем. Статья под названием «Мандеи» дает возможность это сделать. Хотя бы на несколько минут нашего разговора. Это майская статья журнала «Harper's magazine», рассказывающая о единственной сохранившейся до наших дней гностической секте.
Александр Генис : Короткая справка: по определению Википедии название секты – мандеи - происходит от арамейского manda — «знание», то есть то же, что и gnosis ; таким образом, слово «мандеи» означает «гностики».
Владимир Гандельсман: А её адепты проживают на территории Ирака, точнее на ирано-иракской границе. Вот вам и ассоциация со словом «Ирак». Или «Иран». Кому она придет сегодня в голову? А между тем, это очень значительное явление мировой культуры. Мандеи старше ислама; никто толком не знает, сколько им лет. Кто-то считает, что они евреи-еретики. Иногда их называют «назореями» — они сами так называют только лиц, отличающихся особенным благочестием.
Они считают своим основателем и пророком Иоанна Крестителя и отрицательно относятся к христианскому учению. Главная черта религии - поклонение звездам. Почти все их праздники проходят при свете звезд, который они называют «первоначальным светом, древним светом, самим божеством». Совершая молитвы, мандеи обращают лицо к Полярной звезде. Вот как описывает их обряд американский миссионер:
Диктор: «К полуночи звездопоклонники, мужчины и женщины, медленно направляются к берегам реки, к только что отстроенному здесь храму. Они поочередно входят в крохотную плетеную лачужку с южной стороны храма, над водоемом одеваются в белые священные одеяния, направляются к открытому месту перед храмом и садятся здесь на землю, приветствуя присутствующих словами: «Будь благословен!», им отвечают: «Благословение живущего над тобой!»».
Владимир Гандельсман: Мы оказываемся в сакральном мире, с его обрядами, священством, книгами и так далее. Эти полуночники ждут выхода главных духовных лиц. И вот они появляются.
Диктор: «Шествие движется между рядами молящихся. Жрецы, стоящие у входа в храм, отодвигают дверную завесу, и процессия входит внутрь. Священную книгу «Гинза» кладут на алтарь. Первосвященник берет у дьякона живого голубя и, протянув руки по направлению к Полярной звезде, отпускает его со словами: «Во имя живущего, да будет благословен первоначальный свет, древний свет, самосотворившееся божество!».
Владимир Гандельсман: Есть в этих словах высокая поэзия и величие. А главное – нам передается ощущение осмысленности происходящего. Здесь все имеет значение, и хотя мы, современные люди, зачастую его не улавливаем, но, не понимая каких-то конкретных вещей, все-таки воспринимаем цельность предстающего действа.
Александр Генис: В этой вере там много причудливого. Если они отрицают христианство, то почему они почитают Марию?
Владимир Гандельсман: Да, например, каждый год они устраивают церемонию в честь египтян, которые утонули в Красном море, когда преследовали Моисея. Они говорят, что египтяне были мандеями. Они, кстати, говорят, что и Сократ был мандей. Что касается Марии, то легенда такова: еврейская дочь Вавилонского царя бежала из дома и вошла в Мандейский храм. Там она заснула, а когда проснулась – была мандейкой. Затем она превратилась в виноградную лозу, и ее плодами были драгоценные камни и жемчуга. Затем она стала жрицей и проповедовала рыбам и птицам, которые восторженно ее слушали. Но затем она зачала от демона зла и родила Иисуса, который по рождению был мандей, крещенный Иоанном, но после предал веру и стал псевдопророком, распространяя ложь и грех по всему миру. При этом крещение занимает центральное место в культе мандеев.
Александр Генис: Да, это звучит экзотичнее, чем «Код да Винчи».
Владимир Гандельсман: Конечно! Другой центральный ритуал – поминовение мертвых, с чтениями из «Гинзы». Религиозная доктрина мандеев изложена в «Великой Книге», называемой также «Сокровище» или «Гинза». Книга эта состоит из двух частей, именуемых «левой» и «правой». «Правая» часть — «Ямина» — предназначена для живых, а «левая» — «Смала» — для мёртвых. «Великая Книга» представляет собой собрание текстов разных авторов.
Александр Генис: И все-таки, хотелось бы во всей этой причудливой картине отыскать рациональное зерно. Что мандеи думают о мире, о жизни, о смерти?
Владимир Гандельсман: Стоит сказать, что причудливость идет, вероятно, от их географической и социальной отдаленности от эллинистического влияния. Разнообразие их воззрений не связывалось заботой о логичности и системности. Учение мандеев сводится к концепции единого Божества, дифференцированного в ряде эонов.
Человеческие души, имеющие божественную природу, пленены косной материей. Для их освобождения небесные эоны вселяются в избранных праведников, из которых наиболее почитаемы мандеями Сиф (поздний сын Адама) и Иоанн Креститель. Иоанн установил обряд крещения как символ очищения душ в небесном Иордане.
Александр Генис: Знаете, Володя, пока мы говорим на все эти диковинные темы, мне пришло в голову, что все это слегка напоминает те «сказки для гностиков», которые Владимир Сорокин изложил в своей трилогии льда. Впрочем, он и раньше увлекался гностицизмом.
Владимир Гандельсман: Может быть, я, к сожалению, не читал. Вернемся лучше к мандеям и их вере. Если сказать коротко и внятно: есть Иная Жизнь, или Бог, или Верховное Существо, к которому человек, претерпевая земные страдания, должен вернуться. «Другая жизнь и берег дальний». Понятие иной Жизни является одним из самых впечатляющих слов-символов, с которыми мы сталкиваемся в гностической речи, и оно является новым и в общей истории человеческой речи. У него есть эквиваленты во всей гностической литературе, например, в представлениях о «другом Боге», или просто «Ином», «Неведомом», «Неименуемом», «Скрытом»; к ним относится и «неведомый Отец» многих христианско-гностических произведений. Его философским двойником служит «абсолютно запредельное» неоплатонической мысли. Вот туда, к истине, скрытой и непостижимой, устремлены души этих людей.
Александр Генис: Как же удается современным гностикам уживаться с окружающим миром? Ведь они живут в землях, раскаленных не только солнцем, но и «злобой дня»?
Владимир Гандельсман: А я не случайно начал разговор с этой самой «злобы». Этих совершенно мирных людей попросту истребляют. Или пытаются обратить в другую веру, а это равносильно истреблению. Они живут между молотом и наковальней. Исламские экстремисты собираются вытеснить их религию из Ирака убийствами, насилием и принудительным обращением в ислам. Мандейская религия запрещает мандеям ношение оружия, запрещено вообще любое проявление насилия, и это делает их особенно уязвимыми. Большинство выселены из Ирака, где их насчитывалось около 60 тысяч. Сейчас осталось около 5000. Они переселяются в Сирию и Иорданию и живут там на правах беженцев. Но и там не могут чувствовать себя в безопасности. При этом, как говорят сами мандеи, на убежище в странах Запада им тоже рассчитывать не приходится. На сегодняшний день в мире осталось только пять мандейских епископов. Один из них, Ганзевра Саттар, утверждает, что последователи мандеизма являются объектами геноцида, и что у них теперь есть два пути – либо отречение от религии, либо смерть. «Некоторые считают нас не народом Писания, а неверными. А это значит, что нас можно убивать». По его мнению, в светском государстве мандеи, среди которых есть инженеры, врачи, ювелиры, были бы преуспевающими людьми. Однако в Ираке, где царит беззаконие и религиозный фундаментализм, со временем они все могут быть истреблены, опасается епископ. Поэтому он просит страны Запада принять мандеев на правах беженцев. Так современный мир распоряжается многовековой культурой, не понимая, что в ее сохранении – залог его существования.
Не зря в «Псаломе Души» - а у мандеев поразительная литература – есть такие слова:
«Дорога, которой мы должны пройти, длинна и бесконечна!
Как широки пределы этих миров тьмы!
Однажды заблудившись в лабиринте зла,
Несчастная [Душа] не находит дороги назад...
Она ищет спасения из мучительного хаоса
И не знает, как пройти через это".
Александр Генис: Наша следующая рубрика - «Музыкальный альманах», в котором мы с критиком Соломоном Волковым обсуждаем новости музыкального мира, какими они видятся из Нью-Йорка.
Мы уже рассказывали о чрезвычайно успешной постановке мейерхольдовского «Бориса Годунова» в Принстоне. Воссозданный силами профессоров и студентов, этот спектакль впервые добрался до Америки и вызвал здесь огромный интерес и паломничество зрителей. Отчасти в этом виновата музыка Серея Прокофьева, написанная им специально для этой постановки, постановки Мейерхольда, которая так и не состоялась. Сегодня, благодаря любезности профессора Принстонского университета Ксаны Бланк, в распоряжении нашего альманаха оказалась запись, которую мы сейчас и обсудим с Соломоном Волковым.
Соломон, какое место в творчестве Прокофьева занимает этот опус?
Соломон Волков: Я начну с воспоминаний своей юности. Когда я учился в Ленинграде, в десятилетке при консерватории, которая сейчас именуется лицеем, у нас фортепьяно преподавала очень милая дама по имени Вера Владимировна Альперс. И мы знали, что у Веры Владимировны в молодости был роман с Сергеем Сергеевичем Прокофьевым. Мы смотрели на нее с интересом и обожанием. Прокофьев поддерживал с Верой Альперс отношения практически всю свою жизнь, они переписывались, и вот в опубликованном письме к ней, от 1936 года, он пишет ей так. «Что я сейчас пишу? Пишу я сейчас «Пиковую даму», «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова». Не правда ли, похоже на бред сумасшедшего? Но это так. И виной этому - пушкинское столетие». Действительно, на следующий год, в 1937-м году, волею Иосифа Сталина очень широко праздновался пушкинский юбилей, и к юбилею готовилось большое число всякого рода мероприятий. В том числе, Михаил Ромм начал снимать фильм «Пиковая дама», Таиров, замечательный наш режиссер, собирался ставить «Евгения Онегина» в инсценировке Сигизмунда Кржижановского, кстати, сейчас очень знаменитого и модного писателя, а Мейерхольд готовил у себя пушкинского «Бориса Годунова». И Ромм, и Таиров, и Мейерхольд в качестве композитора пригласили Прокофьева, и так он оказался человеком, который в 1936-м году сочинял «Пиковую даму», «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова». Но тут я должен добавить, что Прокофьев немного лукавил, и он как бы вступал в соревнование со всеми этими гигантами – и с Чайковским, автором «Пиковой дамы» и «Евгения Онегина», и с Мусоргским, который сочинил оперу «Борис Годунов». Он оговаривался, что музыка замечательная у Чайковского и Мусоргского, но они все-таки с недостаточным почтением, недостаточно верно подошли к пушкинскому литературному первоисточнику, и он, Прокофьев, может добавить что-то новое. В особенности он нашел общий язык с Мейерхольдом, который собирался осуществлять новаторскую постановку «Бориса Годунова». У «Годунова» ведь несчастливая сценическая судьба, гораздо более известна опера Мусоргского. И Мейерхольд хотел возродить к жизни пушкинского «Годунова».
Александр Генис: В мемуарах о Мейерхольде описаны репетиции «Бориса Годунова» где Мейерхольд говорит, что времена Ивана Грозного - это времена Ренессанса, и нужно показать ветер Ренессанса, распахивающий занавес театра, потому что именно в этом заключается суть пушкинской трагедии. По-моему, это очень глубокое замечание.
Соломон Волков: Мейерхольд нашел здесь очень хорошего союзника в лице Прокофьева. Вообще, это замечательное содружество никогда не реализовалось в полном объеме. Это ни по вине Прокофьева, ни по вине Мейерхольда произошло. В частности нужно сказать, что ни один из этих проектов, о которых мы говорили, не осуществился. Ни фильм Ромма, ни спектакль Таирова, ни «Борис Годунов» Мейерхольда. Все это осталось только легендой, и мы должны быть благодарны американским студентам из Принстона за то, что они попытались как-то этот спектакль возобновить. Другое дело, что такого рода затеи по определению обречены на какую-то полуудачу. Ну, кто может восстановить спектакль Мейерхольда? Поэтому мне кажется, что музыка Прокофьева к «Борису Годунову» - это основной элемент спектакля и наиболее жизнеспособный. Другое дело, что поскольку Прокофьев не сумел увидеть этого спектакля на сцене… Он ведь очень был человек практичный, у него было такое выражение: «у меня есть шкатулка, я в эту шкатулку складывал записанные в разное время мелодии». И вот в такую шкатулку легли все его пушкинские мелодии, и он их использовал в самых разных своих произведениях: в опере «Война и мир», в опере «Семен Катко», в инструментальных сочинениях. В том числе и музыка из «Бориса Годунова» частично разошлась по другим сочинениям. И вот одна из таких потрясающих находок – музыка, которая в спектакле иллюстрировала битву самозванца с русскими войсками. Здесь накладывается эффект того духа Ренессанса, о котором вы говорите, то есть это европейская музыка, которая должна изображать войска самозванца и такая полурусская-полуазиатская дикая музыка, накрывающая европейскую музыку войск самозванца. И вот Прокофьев сталкивает эти два музыкальных пласта в стиле раннего Стравинского, и получается потрясающий живой эффект. Эта музыка живет.
Александр Генис: Как знают наши слушатели, ни одно письмо «Американский час» не оставляет без ответа. Обычно я пишу в частном порядке, но сегодня мне хотелось бы ответить автору публично. Дело в том, что наша слушательница Анна Ставицкая просит рассказать о деле другого Годунова – Александра. Вот отрывок из ее письма, ответ на которое может представлять интерес для многих.
«Меня интересует тема Годунова и Людмилы Власовой. Эта женщина, его жена и партнерша, рассказывала по телевизору, что Годунова заставили остаться (курсивом) и ее обрабатывали, вынуждая присоединиться к нему. При этом она утверждала, что их любовь была уровня Ромео и Джульетты».
Соломон, как обстояли дела с Годуновым на самом деле? Ведь все это происходило здесь, в Нью-Йорке.
Соломон Волков: Это происходило здесь, в Нью-Йорке, на моих глазах. Я познакомился с Годуновым уже после того, как он бежал, мы подружились, работали вместе над книгой мемуаров Годунова. К сожалению, проект остался не осуществленным. Но Сашу Годунова, вплоть до его отъезда из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, где он и умер в 1995 году (ему было 45 лет, это была, конечно, трагическая смерть), я очень хорошо узнал. Я очень хорошо помню, как на экранах телевизоров (а мы все сидели у экранов и наблюдали - это было очень громкое дело, побег Годунова), Бродский был представлен телезрителям не как поэт Иосиф Бродский, а как переводчик Александра Годунова. У меня есть до сих пор снимок с экрана, тогда сделанный. И с подачи Годунова я разговаривал с Бродским обо всей этой истории, и имею поэтому о ней очень неплохое представление практически из первых рук. Еще в те дни советская пресса твердила, что Годунов остался в США потому, что ему здесь обещали «золотые горы и море дармового виски». И, должен сказать, что эта цитата, когда я ее зачитал Бродскому, вызвала его неподдельное негодование. Он говорил, что ничего подобного, никаких посулов, никакого заманивания и дармового виски не было и в помине. Конечно же, в тот момент, когда Годунов убежал, он был взят под опеку властей. Это нормальная ситуация, общая для спецслужб всего мира. Он был невозвращенцем и, в этом качестве, подлежал охране. Это имело место и с анекдотическими приключениями, о которых мне рассказывали и Годунов, и Бродский, но не более того. Это был его добровольный жест. И Бродский принимал активное участие в этой истории, когда самолет с Людмилой Власовой, женой Годунова, был задержан в аэропорту Кеннеди, и, действительно, ей передавали от Годунова просьбу остаться. Она решила тогда вернуться в Советский Союз. Это было ее полное право. И Бродский очень эмоционально обо всей этой истории рассказывал, но комментировал он это дело так, не без оглядки на самого себя: «Годунов был, в первую очередь, артист, а уж затем - муж. Для всякого художника главное это то, что ты делаешь, а не то, как ты при этом живешь». Это известная позиция Бродского. Думаю, что в случае с Годуновым он был прав и, все-таки, Бродский, вспоминая о том, как в итоге Власова решила улететь, самолет взлетел, и об этом сказали Годунову, он сказал: «Я заревел». Представить себе плачущего Бродского довольно трудно. Значит, потрясение было для него действительно сильным. И до конца, сколько мы говорили с Бродским о деле Годунова, он всегда повторял, что для него история Годунова и его жены - это история современных Ромео и Джульетты.
Александр Генис: Сегодняшний выпуск нашего альманаха завершит блиц концерт из цикла «Музыка 21-го века». Какого композитора, Соломон, Вы представите нам сегодня?
Соломон Волков: Сегодня я хочу показать отрывок из произведения современного латышского композитора Петериса Васкса, моего одноклассника и замечательного автора, живущего в Риге. Он родился в 1946-м году, так что уже не юн, но находится в расцвете своих творческих сил. Он закончил в 2005-м году свою третью симфонию. На сегодняшний день он является, я думаю, наиболее крупным прибалтийским симфонистом, человеком, который мыслит в симфонических жанровых представлениях. Он - философский композитор. Он каждый раз находит для своих опусов какую-то философскую концепцию. Это такой философский национализм, если угодно, потому что является для меня и для современной Европы и Америки музыкальным голосом Латвии. И в этом качестве он очень популярен. Балеты на музыку Васкса регулярно ставятся в Америке и, в частности, в Нью-Йорке. И, вообще, его музыка востребована по всему миру и, в частности, в Соединенных Штатах. И вот третья симфония, законченная в 2005-м году, это тоже философская концепция, в частности, борьбы между светом и тьмой, как сам Васкс ее охарактеризовал. И я хочу показать, в исполнении филармонического оркестра «Тампера» и дирижера Джона Сторгардса, которому этот опус посвящен, вот эту вот борьбу между светом и тьмой, как она отражается в музыке Васкса. Это конфликтная музыка в традициях Шостаковича и Оннегера. Дирижирует Сторгартс, запись 2006 года.
