Здесь приведены лосевские цитаты только из двух его первых книг – «Чудесный десант» и «Тайный советник», просто по ходу перелистывания. Даже не четверостишия, а одна, две, максимум три строки: чтобы острее ощутить мысль, мастерство, изящество.
Когда они ввели налог на воздух...
Росли грибы с глазами там и сям...
«Понимаю – ярмо, голодуха,
тыщу лет демократии нет...»
Плакат с улыбкой Мамлакат.
В кабинете Большого Хамла
поднимаются волны тепла...
Спой еще, Александр Похмелыч...
В грязноватом поезде татарском
подъезжаю к городу Москвы.
Под стрехою на самом верху
непонятно написано ХУ.
Я ясно слышу, что поют – арийцы,
но арии слова не разобрать.
В театре хорошо, когда нас нет.
И дирижер выныривал, как нерпа,
Из светлой оркестровой полыньи...
И бегала старушка-капельдинер
С листовками, как старый нигилист...
Мне кажется порою с перепоя –
нужны России теплые моря!
Мне памятник поставлен в кирпиче
с пометой воробьиной на плече...
Но тянет смолой и серой всерьез
от вечных котлов для тех, кто в Елабуге
деньжат не подбросил, еды не принес.
Не послать ли нам гонца?
Не закласть ли нам тельца?
На две пятых – бог забвенья,
на три пятых – бог воды.
Алеет морозными розами шаль.
И-эх, ничего-то не жаль.
Грамматика есть бог ума.
Решает все за нас сама...
Глаголов русских толкотня
вконец заторкала меня...
Жнут жнецы, и ваятель ваяет,
жрут жрецы, Танька ваньку валяет.
Мы наблюдаем при солнца восходе
круговорот алкоголя в природе...
То ли тряхнуть словарем, как мошною,
то ли отделаться рифмой смешною,
то ли веревочкой горе завить?
И кто-то прижал мое горло рукой
и снова его отпустил.
Иных уж нет, а я далече
(как сзади кто-то там сказал).
Если некого любить,
люди любят Бога.
На пенечке кто сидит?
Я сидит, скучает.
Я сна не торопил, он сразу состоялся...
Вот мы лежим. Нам плохо. Мы больной.
Прошла суббота, даже не напился...
Крути, как хочешь, русский палиндром
барин и раб , читай хоть так, хоть эдак,
не может раб существовать без бар.
А это – зеркало, такое стеклецо,
чтоб увидать со щеткой за щекою
судьбы перемещенное лицо.
День был проглочен с горем пополам,
не позолочен и ничем не запит...
Где племена к востоку от Ильменя
всё делят шкуру неубитого пельменя.
Он возвращается к любимому занятью –
подсчетам ангелов на острие иглы.
Гробы изнутри здесь вроде матраса,
с точки зрения местного среднего класса
смерть – это красиво и как бы сон.
Потом посмотрим, что будет потом.
Что делать – дурная эпоха,
все попросту пишут, да плохо,
что хуже и впрямь воровства.
Хорошего – только война.
Мело весь месяц в феврале.
Свеча горела в шевроле.
Поэт есть перегной, в нем мертвые слова
сочатся, лопаясь, то щелочно, то кисло...
Мораль? Ах, да, мораль. Да ведь она,
как и грамматика, отсутствует в природе.
...Дети как-то без затей
вдруг выросли – и нет детей.
Гляжу на нетолстую пачку оставшихся дней.
Запустим-ка корни в подзол иностранной земли,
чтоб шар этот черный они бы насквозь проросли.
Слова, вы прошлогодняя трава:
вас скосишь и опять вы прорастете...
Что-то кровавое есть
в слове «кроватка».
Поэзия есть базис и надстройка –
поет, как флейта, и скрипит, как койка.
«Чудесный десант» вышел в 85-м, «Тайный советник» – в 87-м. С тех пор прошло двадцать лет. Лосевская поэзия поет звонко, скрипит душераздирающе: как истинный поэт, он пишет всё лучше и лучше. Читать и читать, цитировать и цитировать, выписывать и выписывать. Но в день рождения уместно напомнить о рождении поэта.
