Две выставки, проходящие в Петербурге, посвящены городу: «Жители Петербурга… как вид» в Музее кукол и «Петербургские дворы» в Государственном центре фотографии.

Музей кукол — место живое. Когда о нем говоришь, без надоевшего «как бы» не обойтись. Потому что это как бы детский музей, как бы игра, а на самом деле… В общем, ситцевый Змей Горыныч, сшитый как лоскутное одеяло и висящий над лестницей, слегка покачивая лапами в горошек и крыльями в цветочек, вызывает во мне наплыв чувств с трудом передаваемый словами. Три его мягкие головы смотрят, как и положено, в разные стороны. Одна проницает взором пространство, другая — время, а третья уставилась прямо на меня. С одной стороны, лестно чувствовать себя не только посетителем, но и объектом изучения, с другой — несколько не по себе. Особенно когда возвращаешься с выставки, после которой тоже остается смутное ощущение, что вот ты живешь в своем углу, что-то там такое пишешь, что-то читаешь, с кем-то встречаешься, готовишь по утрам завтрак, а на тебя, оказывается, каждую минуту смотрит некто незримый, отчасти — с сочувствием, отчасти — с насмешкой. Изучает, взвешивает на невидимых весах, ставит там, у себя, на какую-то полку. Все, все расставлены по полочкам на выставке «Жители Петербурга… как вид». И сделали это не умудренные коллекционеры, а, как ни странно, студенты Петербургской Театральной академии. Так они каждый год упражняются, и так дружат с Музеем кукол. Наверное, куклы и получились такие живые, потому что они театральные. Театральная кукла непростая: в ней всегда есть что-то от зловещего Голема, даже в самой невинной. Галерею петербургских типов открывает Акакий Акакиевич в своей бессмертной шинели. Он — как камертон, не позволяющий ни слишком преклоняться перед образом неистового Гергиева, тоже оказавшегося петербургским типом, ни смотреть сверху вниз на характерную фигурку бомжа, ошивающегося у метро. Все промелькнули перед нами, все побывали тут: принцы и нищие, девочки с окраин и молодящиеся мамаши, стремительные журналистки и неторопливые художники, старинные торговцы пирожками и сбитнем и современные панки с петушиными гребнями. Ни у одной работы нет автора, и это правильно. Как будто сам город собрал под свое крыло всех — молодых и старых, франтоватых и неряшливых, бедных и богатых, умных и глупых. Потому что все равны перед мостовыми, по которым ходят. На толпу кукол смотрит панно: на мрачном граните полурасстегнута застежка молнии, и вверх лезут ни то одуванчики на нежных стеблях, ни то призрачные ростки золотого салюта. Город осознает сам себя. Молния расстегивается дальше и дальше, уводя меня туда, где это осознание идет совсем по-другому пути.

Выставка известного фотохудожника Владимира Антощенкова «Петербургские дворы» — это уже авторский взгляд на город, взгляд мастера, преобразующий и творящий. Говорит главный хранитель Государственного центра фотографии Елена Глушкова: « Мы очень рады представить выставку такого замечательного автора, которого очень любят в городе. Это первая выставка Антощенкова в нашем Центре. Он известен публике альбомами, которые он выпускает. Его последний альбом, который он выпустил, это «Дворы Петербурга» и, в общем, эта выставка посвящена той же теме. Мне больше нравятся работы дворов-колодцев, снятые снизу вверх».

Да уж, впечатление фантастическое. С одной стороны, это точно Петербург: вот они, львы — настоящие питерские. Но где они стоят, в каком дворе — ума ни приложу. Или где фотограф отыскал эти удивительные брандмауэры с такой изысканной росписью? На одном целуются двое, одетые по моде начала прошлого века. А вот двор-колодец, снятый снизу — действительно, это излюбленный ракурс Антощенкова — а в середине, очевидно, фундамент какого-то, уже не существующего, дома, и на нем самозабвенно играют мальчишки. Другой мальчишка выглядывает из ветхого оконного проема. Пройдет несколько лет и никаких этих бельевых веревок, балок и заклеенных стекол не останется. Будут стеклопакеты, да и вообще, возможно, не останется никакого двора. А вот лунный пейзаж: на гладкой поверхности правильные ряды стеклянных полусфер.

— Что это может быть?
— Это Центральные железнодорожные кассы на канале Грибоедова, - комментирует Антощенков.

— Вид сверху?
— Да, если зайти внутрь этих касс, то там весьма интересный потолок. Это вид потолка с его обратной стороны.

— Не менее загадочная вещь — ни то башня, ни то толстая труба, испещренная таинственными знаками.
— Насколько мне известно, это башня на Васильевском острове, расписанная художниками концептуалистами. Многие цифры имеют какой-то смысл.

— Кажется, что это труба. А на ней еще какое-то яйцо…
— Яйцо это тоже художники устроили. Это перформанс, и роспись трубы это тоже был своеобразный перформанс. Все дворы имеют адрес. Есть известные дворы, например, двор Эмира Бухарского.

— Здесь жил Киров, на Каменноостровском.
— Соседний дом с домом «трех Бенуа»

Я смотрю на кариатиду, густо оплетенную кабелями и проводами, и как будто вижу улыбку фотографа. Говорит сотрудница Центра фотографии Светлана Бабаджан: «У Владимира, конечно, поразительное чувство юмора, и он этим узнаваем и любим и профессионалами, и широким зрителем. Все его альбомы, а их было пять, посвященные Петербургу, пронизаны вот этой легкой иронией и ностальгией одновременно. И уникальность выставки в том, что здесь собраны работы с 74-го года под 2006-й. То есть, это громадная, колоссальная ретроспектива уходящего Петербурга и теперешнего».

— Все это уходящая натура, все это разрушается так, я бы сказала, не медленно, а быстро и верно. Так что, наверное, каких-то вещей уже нет.
— Наверняка. И в этом одна из особенностей выставки, что здесь можно найти свои дворы, посмотреть, что с ними стало. Но, главное, что Владимир, конечно профессионал.

— Несимметричная арка, человекообразное дерево, стена, покрытая граффити. Невозможно объяснить, в чем прелесть, можно только почувствовать.
— Известно, что любой двор это такая копилка образов — фантастических, иронических, смешных. И Владимир умеет их видеть и радовать нас.

— Трое малышей на фоне полуразрушенного двора-колодца, огромного брандмауэра и двух труб, уходящих в небо.
— Кинематографический кадр. Петербург здесь совсем не узнаваем. И будет большим удивлением для кого-то, кто узнает свой двор. Поскольку Владимир — человек веселый, светлый и радостный, Петербург в его исполнении очень радует глаз.

А иногда и тревожит. Потому что где-то взгляд художника наблюдает и любуется. Например, двором арт-центра на Пушкинской, 10, где все заклеено плакатами. А иногда скорбит и предупреждает, что все здесь хрупкое и преходящее. Символом этой тревоги для меня стал снимок падающей водосточной трубы. Вот она развалилась в воздухе на части, и эти части летят под разными углами вниз, на фоне глухой стены. Как он поймал такой кадр? Просто невероятно! Но то, что это правда — и сама труба, и то, что художник хотел сказать, не подлежит сомнению. Всякая правда, в конце концов, невероятна.