В Петербурге прошел вечер новых стихов поэта Алексея Машевского. Алексей Машевский родился в 1960 г. в Ленинграде. По образованию физик (закончил Электротехнический институт и 7 лет работал в Физико-техническом институте АН СССР). С 1990 г. и до момента закрытия был редактором отдела прозы, поэзии и публицистики журнала «Искусство Ленинграда» (с 1992 года — журнал «Арс»). В настоящее время преподает литературу в педагогическом колледже, читает лекции для вольнослушателей по истории русской поэзии, ведет литературную студию при музее А.А.Ахматовой в Фонтанном доме. Публикуется с 1983 г. Автор 6 книг стихов: «Летнее расписание» (1989), «Две книги» (1993; в сборник вошли две поэтические книги «Гость» и «Дни не для тебя»), «Признания» (1997). Участвовал в ряде международных и всероссийских конференций, посвященных вопросам литературы. Лауреат премии журнала «Звезда» за лучшую публикацию 1999 года (поэзия).

До той поры как звук свирели
Впервые ветер подхватил,
О чем лесные птицы пели
И хоры стройные светил.

О чем в ночи шептали кроны
Дерев, бубнили волны вод,
К кому взывали, с затаенной
Тоской, чей прочили приход?

Вот это и была свобода —
Без слушателя и судьи,
Когда сама с собой Природа
Вела беседы в забытьи.

И смысл, еще не знавший слова,
Как лист, по воздуху скользил,
И не затронута основа
Была животворящих сил.

Гордись поэт, теперь ты волен
Опять, поскольку никому
Не нужен гул парнасских штолен,
Стихов, спускающихся в тьму.

Заветных тайн. Не пробудится
Ни в ком ни дух, ни интерес,
Ни слух понятливый. Ты птица,
Волна, широкошумный лес!

— Алексей, насколько актуальны сейчас публичные выступления поэтов?
— Я думаю, что они практически не актуальны, если брать социальный аспект явления. Потому что исчезающе малая величина наших сограждан интересуется, ходит, контролирует, что происходит на ниве отечественной поэзии. Но я бы сказал, что в экзистенциальном смысле (а я подозреваю, что все искусство, хоть по форме оно и носит социальный характер, но больше обращается к тому, что за пределами не только социума, но и вообще земной нашей жизни), любое такое чтение, которое отзывается в чьем-то сердце, в чьем-то сознании, в чьем-то уме, носит важный характер. Я глубоко убежден, что настоящее, подлинное искусство, по природе нашей человеческой, нужно каждому, и оно, конечно, обращено к каждому. В этом смысле никакой элитарной поэзии нет, она предельно демократична. Но есть другое — есть проблема языка. И вот тут, к сожалению, современный человек в отношении серьезного искусства находится на уровне дикаря неведомого племени.

— Смотрите, технику люди освоили…
— Только как бы освоили. Тот факт, что девочки достают мобильный телефон из кармана и пользуются, это не значит, что они ее освоили. Самое поразительное, что едва ли одна миллионная часть пользователей понимает, какая наука туда зашита, какое это чудо.

— Но этим хотя бы пользуются, а достижениями искусства, можно сказать, не пользуются вообще.
— Скажу вам следующее. Меня часто ужасает, что современный непросвещенный человек пользуется вот этими техническими достижениями, потому что это, в общем, опасно. И в этом плане то, что он не пользуется техникой культуры, может быть, хорошо. Она ведь тоже сложная, разнообразная и мощная техника. И не дай Бог натворить там бед.

— В голове?
— В голове можно страшных дел натворить. Да, конечно, особенно когда в образовании работаешь, когда видишь, как мало обременены сознательные возможности наших сегодняшних студентов, то грустно становится. Но, с другой стороны, я всегда помню о том, что это значит, что культура так развивается, раз она к этому пришла.

— Собственно говоря, из всего сказанного логически вытекает, что вы не только поэт, а вы работаете, как вы сказали, в образовании. Как существует поэт или преподаватель, отягченный этим даром, от которого он не может избавиться, который он вынужден нести, или поэт, который вынужден себе зарабатывать себе на жизнь? Как правильнее?
— И так, и так, наверное. Очень помогает чувство иронии. Когда ты открываешь реферат и читаешь (я преподаю античную литературу, в частности): «Аристотель умирал, страдая мучительными противоречиями времени», то радуешься, потому что язык спасает себя сам. Или же мне девушка одна сказала такую гениальную фразу: «После того, как Пятница стал жить с Робинзоном, он постепенно отучился от людоедства». Напомню, что дело происходило на необитаемом острове. Бедный поэт в этом пространстве чувствует себя совершенно спокойно и замечательно, потому что поэзия это одно, и это само по себе, а то, что тебе нужно делать что-то другое — это другое. Современное состояние поэзии меня очень сильно удовлетворяет. До такой степени не ангажированное дело, ничего ты за это не получишь. Более того, если ты получишь серьезную премию за это, то моей бы душой начало бы владеть смущение: значит, я играю в какие-то не такие, не литературные уже игры. Хотя бывают исключения, как и во всем.

— Я соглашусь с вами, что, с одной стороны, неангажированность и полная свобода, а с другой стороны, существует ведь тусовка, я не скажу чисто поэтическая, но тусовка вкруг современного искусства, и в этих рамках, может быть, ваша манера писания стихов будет казаться архаичной. Мне кажется, что есть достаточно агрессивное и активное образование поэтов и критиков, которые считают, в общем, что кроме них нет никого.
— Вы же и сказали, что форма существования современного, условно говоря, искусства, она, с моей точки зрения, почти уже ничего общего с законами художественного творчества не имеет. А это значит, что у вас возникает такая референтная группа (не знаю, как ее назвать — бандой, кланчиком…), они профессионально обслуживают свои интересы. Кстати, мне кажется, что в основном вина, конечно, на читателе, но на таком пренебрежении и невнимании к современному слову и искусству, в том числе вина, на этой партии. Сколько можно, извините, заниматься ахинеей? Ну да, все возможные виды скандалов мы уже исчерпали и литературе за желтой прессой, за спортсменами и за кинозвездами все равно не угнаться. Получается какое-то сообщество третьего, десятого разлива, которое повторяет карикатурно, обезьянничая все те же самые формы, которые масскультура нам являет. Только при этом очень раздувая губы, носы задирая, и принимая вид всяких там посвященных. Но обычный человек может посмотреть на это раз, два, как на клоунов. Потом ему будет смешно и противно. И современный читатель убежден, что вся литература такова.

— Мне кажется, что все-таки поэзия всегда занималась, и пока она будет жить, она будет заниматься только душой. И когда вместо этого мы говорим, что мы вот так строчки построим треугольником, потом уберем запятые, потом мы их перевернем, потом подправим, произведем какие-то действия, и это будет гениально… Он протягивает руку за хлебом, а ему явно кладут нечто другое.
— Совершенно не исключено, что очень скоро они сообразят, что нужно не буквы переставлять и треугольниками писать, а они сообразят, что в социуме возник запрос по поводу души. Он на самом деле очень сильный. Мне кажется, что поскольку принципы работы тусовки останутся точно такими же, то очень скоро вместо этого они начнут бесконечно говорить о душе. Вот тогда начнется конец уже полный. Да еще с привлечением православия и прочих вещей. Дай только команду и установку. Они просто между собой заигрались, поэтому не очень смотрят и видят, каким ветром уже веет. А то, что видят это понятно и то, что эта переориентация начинает происходить, я в этом убежден совершенно. Вот тут-то самое страшное, как мне кажется, и будет. Потому что ладно всю эту чепуховину, а вот разговоры о душе — они опасны, потому что когда за них берется спекулянт, условно говоря, то это отравляет очень много. Но, поживем — увидим.