Недавно читатели «Нью-Йорк таймс» с удивлением узнали, что один из наиболее известных телесериалов Америки (и самый долгоиграющий в ее истории) — «Женат, с детьми» — превратился в очень модную у российских зрителей теле-комедию «Счастливы вместе». Это явление — пересаживание американского масскульта на российскую грядку — я обсуждаю с обозревателем Радио Свобода, философом Борисом Парамоновым.
— Поразительно, конечно, что не то, что нынешнее русское телевидение воспроизводит жанры, наличные в американском: эти жанры требуются самой природой телевидения. Поразительно и печально другое: что оно воспроизводит сюжеты, сюжетные структуры американских сериалов. Сейчас в самом деле происходит то, что когда-то Сталин обозначил памятным термином «низкопоклонство перед Западом». Тогда под Западом имелись в виду культурные вершины, и на них шло гонение. Например, перестали издавать и переводить Хемингуэя или Стейнбека, которых широко переводили перед войной. Такое потерять действительно было обидно. А сейчас обидно то, что воспроизводят всякого рода трэш, мусор. Мусор непременно нужен американский, как будто своего нет. Вообще происходит воспроизведение и заимствование во всем, что касается шоу-бизнеса, включая всякую сопутствующую потребительскую активность. Например, стали продавать в кинотеатрах поп-корн, поощрять эту гнусную привычку что-то непрерывно жевать во время зрелища. Вы помните, что раньше было, в советских кинотеатрах? Не знаю, как там у вас в Риге, а в Питере в фойе продавали мороженое. При этом в кинозал с мороженым заходить как бы воспрещалось, но этот запрет легко нарушался: было чрезвычайно приятно насладиться этим продуктом именно в темном кинозале. И ничего хамского в этом не было, потому что мороженое продукт быстро потребляемый, на весь сеанс не растянешь. А поп-корн этот меня возмущает не в последнюю очередь тем, что, опять-таки, низкопробное низкопоклонство культивирует. Мне обидно — и не за державу, а за семечки. В общем, происходит не только культурное подчинение Америке, не только то, что французы назвали «экспансией американского культурного империализма», но и вторжение оного в быт и нравы туземцев.
— По-моему, Борис Михайлович, вы напрасно брюзжите. От мороженного грязи, да еще липкой, не меньше, чем от поп-корна. И с сериалом этом все не так просто. Это весьма любопытное зрелище, которое в свое время вызывало шок в стране своим вульгарным и циничным юмором. Сериал этот, скорее — Аристофан, чем Мольер. Именно поэтому я его полюбил, и за приключениями Банди, невезучего продавца обуви, следил много лет, не прекращая смеяться. Что касается «низкопоклонничества», то это — временное явление. В России, кроме лубка, всегда был дефицит качественной массовой культуры. Поэтому в перестройку главным автором страны стал неведомый мне автор детективов Чейз. Сейчас его забыли, потому что есть на то свои Маринины и Донцовы. То же самое с ситуационными комедиями. Это — не то же самое, что классику ставить, вроде Достоевского и Булгакова. Ситком — расхожий жанр на каждый день, для которого нужно придумать свою очень емкую формулу, годную для многолетней эксплуатации. Задача чрезвычайно трудная, поэтому удачных ситкомов, таких, как MASH или Seinfeld, бывает один-два на поколение. Не удивительно, что пока проще купить лицензию на готовую комедию, а со временем появятся отечественные мастера. В сущности, тут нет ничего нового. Вспомним эпоху Петра, петровские реформы, когда шло именно такое перерождение самого быта, и даже языка.
— Да, но чьего быта? И в какую сторону? Быт менялся у дворян, а мужики с мещанами-купцами оставались при своих бородах. Да и французский язык узнавали, чтобы на нем читать хотя бы Вольтера, а во что проникнешь сейчас на нынешнем пиджин-инглише?
— Не столько Вольтера, сколько любовные романы. К тому же, сегодня время совсем другое. Мы ведь живем в эпоху массовых обществ, а, следовательно, массовой культуры.
— Это понятно, и я как раз не хочу произвести впечатления Дон Кихота, принимающего стадо баранов за вражеское войско. Я ведь уже сказал, что против жанров телевидения, или даже кино, возражать не приходится, они имманентны самим этим явлениям. Вестерн в кино или ситком и сериал в телевидении вполне законны. Но почему непременно копировать надо «секс в русском сити» именно по американскому образцу? Или этих самых женатых с детьми? С другой стороны, все эти «почему» у меня чисто риторического характера. Я ведь знаю, почему. Потому, что так дешевле — взять стандартный образец, чем самим ломать голову. Велосипед-то уже изобретен. Америка-то уже открыта. Современное массовое искусство — это производство, массовое производство, а таковое требует как раз стандартизации, работы с готовыми, унифицироваными деталями. Так что если на кого-то и жаловаться, на кого-то негодовать, так не на американскую индустрию развлечений и ее российских эпигонов, а на эпоху. А умные люди советуют на время не обижаться.
— Музиль говорил, что нельзя безнаказанно жаловаться на свое время. А в «Книге самурая» сказано так: «Человек, обделенный мудростью, ругает свое время. Но это лишь начало его падения».
— Юрий Тынянов проще сказал в эпиграмме: «Если ты не доволен эпохой — охай». Но соль этой шутки как раз в том, что охать — глупо. Критика времени требует не нытья, а пророческого пафоса. Горе тебе, Вавилон, город крепкий! — такое приличествует Иеремии или, по крайней мере, Солженицыну. Поэтому не то что приятней, но полезней в этом случае задуматься и поговорить об эстетике телевидения как такового, как важнейшей части массовой культуры. И тут бы я вспомнил одну работу, которая считается вроде как бы классикой…
— Догадываюсь! Сейчас вы сошлетесь на Вальтера Беньямина и его знаменитую работу «Судьба искусства в эпоху его репродуцирования». Эту книгу все вспоминают.
— Да, и тем более интересно, что у него о телевидении ничего не говорится, потому что такового тогда не было. Но у Беньямина есть одна зернистая мысль, высказанная в связи с кино, точнее — в связи с кинохроникой. Он говорит, что в кинохронике масса становится способной сама быть не потребителем зрелища, а его героем. Тем самым как бы не духовно уже (какой там дух), а телесно проникнуть в искусство, играть, актерствовать, то есть не потреблять, а как бы творить. У него есть эффектная формула: фашизм производит эстетизацию политики, а коммунизм в ответ — политизацию искусства. На самом деле, конечно, и коммунизм то же производил, сталинские культурные парады того же рода, что нацистские ралли в Нюрнберге, так памятно снятые Ленни Рифеншталь. Но дело не в этом, то есть не в кино, а именно в телевидении. И вот тут открывается новая, нетоталитарная сущность ТВ: оно демократично — не в смысле коллективного, а индивидуального участия человека массы в нем. Как, по-вашему, какое зрелище, какой тележанр в этом смысле — демократическом — наиболее перспективен?
— Реалити-шоу. И даже если дальше пойти в смысле демократии, то телеконкурсы всякого рода талантов, вроде старого советского «КВН» или нынешнего «Американского идола». Обещание Уорхола сбывается: каждому — по пятнадцать минут славы. А, может, и больше.
— В том-то и дело. У Вальтера Беньямина в этой его работе есть цитата из Дюамеля, который говорит, что кино — это зрелище для илотов [helot — др. греч., раб, невольник; от heileo — теснить, гнать, давить, преследовать; — PC ], воображение которых не идет дальше мечты о кинозвездах, большего идеала не знает. Так ведь действительно на ТВ такие илоты становятся звездами — а это ли не перспектива для простого человека…
— …И его искусства! В сущности, все, о чем мы сегодня говорили, укладывается в парадигму постиндустриальной культуры которая заинтересована в том искусстве, которое творится в нас, нами и из нас.
