Александр Генис: Традиционная религиозность Америки, которая стала особенно заметна в годы правления нынешнего президента, назвавшего Христа своим любимым философом, резко выделяет Соединенные Штаты среди других развитых стран. Об этом уже столько раз говорилось, что общая картина оказалась искаженной. Исправить панораму религиозной жизни Америки, включив в нее и американских безбожников, взялись сразу несколько влиятельных авторов, которые говорят с читателями от лица неверующей Америки.
Об этих книгах слушателям «Американского часа» рассказывает Марина Ефимова.
Christopher Hitchens. “God Is Not Great: How Religion Poisons Everything”; Sam Harris. “The End of Faith”.
Кристофер Хитченс. «Бог - не велик: как религия всё отравляет»; Сэм Харрис «Конец веры».
Марина Ефимова: На протяжении человеческой истории чудеса, равно как и катастрофы, одних приводили к Богу, других уводили от Него. Когда в 1680 году в небе появилась длиннохвостая комета, человечество впало в панику в ожидании Судного Дня. Священники по всей Европе и Америке начали призывать прихожан к покаянию. В Риме курица, надолго ставшая знаменитой, издала истошный крик и снесла яйцо неправдоподобной величины. Однако комета стала причиной и временного триумфа рационализма. Когда страх конца света поутих, по рукам пошли сотни памфлетов, статей и эссе, объясняющих, что напугавшее всех небесное видение было естественным явлением природы. С тех пор кометы уже не считаются божьей карой. Скептики выиграли один раунд.
Гибель Всемирного Торгового Центра 11 сентября 2001 года тоже вызвала двойную реакцию. Американские проповедники-популисты Пэт Робертсон и Джерри Фалуэлл сгоряча назвали эту катастрофу «божьим наказанием». (Правда, они быстро отказались от своих заявлений). С другой стороны, и в США, и в Европе крушение нью-йоркских башен вызвало взрыв воинствующего атеизма, вылившегося в поток книг и статей, ставших бестселлерами. В них теракты, совершенные во имя ислама, рассматриваются как иллюстрации фатальной опасности религиозной веры. Один из таких крайних взглядов высказывает Кристофер Хитченс в книге с эффектным названием «Бог – не велик». Историк философии и религии Энтони Готтлиб так характеризует эту книгу и ее автора:
Диктор: «Хитченс – то, что называется, «провокатёр». Сторонников идеи божественного сотворения мира он называет «деревенщиной». Теология Паскаля, по его мнению, «близка к убожеству». Доводы известного английского христианского писателя и мыслителя Кэрола Льюиса Хитченс считает «такими жалкими, что они не поддаются описанию». Кальвин, по его выражению, «садист, мучитель и убийца», буддистские заповеди «похожи на авто-пародии», ислам – «чистый плагиат», а создатель псалмов царь Давид – «бессовестный бандит». Иногда в книге Хитченса непонятно, где кончается исследование и начинается мизантропия».
Марина Ефимова: Правда, Хитченс - мизантроп знающий и остроумный. К тому же, нельзя сказать, что для него нет ничего святого. Он пишет:
Диктор: «Иногда мне кажется, что Земля – отхожее место какой-то высшей цивилизации. Я представляю, как марсианский патруль передаёт в свой штаб депешу: «Слушали женщину из шоубизнеса, которой нелепейшим образом присвоено имя Мадонна».
Марина Ефимова: Однако это, пожалуй, единственный пассаж Хитченса в защиту религии. Однажды ему задали вопрос: если в иностранном городе, в сумерках, он увидит на улице толпу мужчин, идущих в его направлении, не спокойней ли ему будет, если он узнает, что эти мужчины идут на молитву? «Гораздо неспокойней, - ответил объездивший полмира Хитченс. – Я знаю это по опыту конфликтов между протестантами и католиками в Ольстере, между христианами и мусульманами в Бейруте и в Вифлееме, между индуистами и мусульманами в Бомбее, между католиками-хорватами и православными сербами в бывшей Югославии, между шиитами, суннитами и христианами в Багдаде. Религия усугубляет племенную подозрительность и ненависть».
Это определение – много мягче того, которое дает Сэм Харрис в своей книге «Конец веры». Рецензент Готтлиб так определяет позицию Харриса:
Диктор: «Он считает религию ПРИЧИНОЙ всех этнических конфликтов. В частности, и в Ирландии, - не делая исключения даже для конфликта 1610 года, возникшего, когда Британия конфисковала ирландские земли и заселила их английскими и шотландскими фермерами. По мнению Харриса, нынешний терроризм мусульманских экстремистов в немалой степени зависит от подстрекательских текстов Корана. Для него политика, история и экономика Ближнего Востока - лишь побочные продукты религии. В таком случае возникает вопрос: почему Аль Каида не появилась, скажем, 300 лет назад, когда Коран говорил ровно то же самое, что и сейчас?»
Марина Ефимова: Очевидно, что наследие религий слишком велико, чтобы в спорах его можно было отделить от истории развития идей и, вообще – от истории. Тот же Готтлиб пишет:
Диктор: «Идея Хитченса и Харриса, утверждающие, что люди были добрей и симпатичней несколько тысячелетий назад (когда еще не было ни церквей, ни мечетей, ни синагог), кажется странной для атеистов. Ведь, если люди были достаточно испорчены, чтобы изобрести религию, что бы остановило их от нахождения альтернативных путей, ведущих к смуте и взаимоуничтожению?»
Марина Ефимова: Ничего и не остановило. Достаточно вспомнить недавние зверства атеистов в коммунистических странах, или зверства нацистов, отвернувшихся от религии.
Практическая проблема антирелигиозных авторов – в том, что как бы снайперски они ни направляли свои выстрелы, непременно окажется, что люди верят не в то и не так, как эти авторы себе представляли. Опросы (которые, конечно, вещь неточная, но любопытная) показали в 2001 году, что больше половины американских католиков, лютеран, методистов и пресвитериан верят в то, что Христос грешен (отрицая тем самым главную догму их собственных религий). Обследование христианского центра Barna Recearch Group обнаружило, что большинство христиан не знают, кто произнес «Нагорную проповедь». А недавний опрос населения 80 стран, проведенный «Ассоциацией оценки мировых духовных ценностей», показал, что 35 процентов их жителей верят не в Бога, а в « spirit of life force », то есть, в нечто неопределенное: в «животворящую силу духа», в «высшее духовное начало». Все это заставляет рецензента Готтлиба прийти к такому выводу:
Диктор: «Среди населения развитых стран чрезвычайно высок процент неверующих. Исключение составляют Соединенные Штаты и Ирландия. Принимая в расчет и те страны, где религия была на десятилетия запрещена или подавлена, известный калифорнийский социолог Фил Зукермэн сделал довольно консервативный подсчет в 50 крупнейших странах мира и пришел к выводу, что от 500 до 700 миллионов жителей этих стран являются неверующими. (Из обзора исключены Бразилия, Иран, Индонезия и Нигерия - из-за отсутствия информации). Если это так, то неверующие составляют 4-ю по величине категорию людей (после христиан, мусульман и индуистов). Это также и самая молодая категория – ее не существовало до 18-го века. И хотя Господь – не на ее стороне, возможно, на ее стороне – история».
Марина Ефимова: Удивительно, что Готтлиб не вспомнил пример России, опровергающий и его собственное предсказание, и идеи Хитченса и Харриса, которые считают: один – что религию поддерживает страх, другой – что привычка. В России религия была запрещена три четверти века. За это время все поколения, которым были свойственны религиозные привычки, были истреблены или вымерли. Но как только давление сверху ослабло, религия вырвалась из-под спуда, как гейзер... к добру или к худу.
Александр Генис: Говорят - и правильно говорят - что религия не нужна только счастливым. И уж точно она необходима Джули Смит, героине нового радиоочерка Владимира Морозова из его авторского цикла «Необыкновенные американцы».
(Звучит песня)
Владимир Морозов: Джонни Кэш, «Блюз тюрьмы Фолсом». Моя знакомая Джули Смит говорит о тюрьме без той бодрости, которая присуща певцу.
Джули Смит: Я сидела в тюрьме три раза. Все наркотики. Началось с десяти долларов в неделю на марихуану. Когда перешла на крак, мне надо было 8 тысяч в месяц. Столько людей ограбила! Пригласишь мужчину в мотель, снотворного ему в стопку виски. Он отключился, ты хватаешь, что у него есть и - деру.
Владимир Морозов: А жизнь началась не хуже, чем у других. Закончила школу, вышла замуж, родились первые двое детей. Но муж пил, потом ушел к другой.
Джули Смит: Когда я растила детей, все было в порядке. Работала сразу в двух местах: в морге и еще на скорой помощи. Но я стала встречаться с одним человеком. Однажды он напился и ударил меня бейсбольной битой по голове.
Владимир Морозов: Она долго валялась по больницам. Говорит, что с тех пор никогда не чувствовала себя нормально. Работать не может. На что же ты сейчас живешь?
Джули Смит: Я живу на 590 долларов в месяц - пособие по инвалидности. Из них 450 плачу за квартиру. Еще плата за телефон. На что я питаюсь? Мне дают талоны на продукты.
Владимир Морозов: У нее - маниакально-депрессивный психоз, то, что сегодня называют более безобидными словам – «биполярное аффективное расстройство».
Джули Смит: Когда перевозбуждение, я дней 10 спать не могу. Если пару часов покемаришь - уже хорошо. Валюсь с ног от усталости. Потом депрессия и мигрени, с постели не встать. Сейчас принимаю лекарства, названий восемнадцать. Только чтобы были силы днем из дома выйти.
Владимир Морозов: Работать она не может, не хватает сил на целую смену. Помогает другим волонтерам.
Джули Смит: Мы раздаем подарки детям, у которых кто-то из родителей в тюрьме. Помогаю двум женщинам бездомным. Одежду им приношу, еду. Они обе беременные, живут под грузовым доком.
Владимир Морозов: Пару раз в неделю она посещает тюрьму. Там мы с ней и познакомились. Попали в одну группу Jail Ministry . Это что-то вроде духовного служения, которым занимаются не священники, а миряне. В тюрьме округа Уоррен, штат Нью-Йорк, мы читали с зэками Библию. Я не большой знаток, но во второй половине жизни тянет на добрые дела. И, если есть рай, почему не застолбить там теплое местечко.
Джули Смит: Когда первый раз приходишь у зекам, они тебе не верят. Одна кричит: «Чего ты про боженьку распинаешься?! Я - за решеткой, а мой ребенок - у чужих людей!». Я ей отвечаю, что моих детей усыновили чужие люди, пока я была в тюрьме.
Владимир Морозов: Джули, как тебе удалось завязать с наркотой?
Джули Смит: В тюрьме приняла Господа, и он мне помог. С тех пор - никаких наркотиков. Да и пора было завязывать. В тюрьме у меня начались припадки и судороги. Бог помог мне познакомиться с хорошими людьми.
Владимир Морозов: Джули, тебе 47, почему Бог не помог тебе раньше? «Нет, он всегда был со мной, - возражает Джули, - Бог и его ангелы».
Джули Смит: После того, как меня изнасиловали… помню, я была на седьмом месяце беременности. Иду по дороге, а навстречу летит грузовик. Я и бросилась под колеса. Как он успел вильнуть в сторону! Это мои ангелы-хранители помогли. Они меня спасли.
Владимир Морозов: Так, может, просто у шофера хорошая реакция!
Джули Смит: Нет, тут никаких сомнений. У людей такой реакции не бывает. Ты послушай, вот другой случай. Один мужчина меня на всем ходу из машины выбросил. Врачи всё удивлялись, как я жива осталась. А мне только кости переломало.
Владимир Морозов: Ее комнатка увешана картинами ангелов. Они дареные, как и вся мебель, и телевизор, покрытый белой салфеткой. На окнах тоже белые занавески, какие я последний раз видел в комнате моей бабушки. Монашья келья!
Джули Смит: Одна из моих подруг что сделала! Слава Богу, я не пошла с ней. Она заманила одного мужика в гостиницу, увидела, что у него много денег, и давай его ножом колоть. Говорят, комната была вся в крови. Кровью залило и деньги. Она потом никак не могла их отмыть, и вышло, что зря его убила.
Владимир Морозов: Джули, так ты, что, про это в тюрьме рассказываешь? «Не часто, - отвечает она. Но, чтобы знали, что есть край, чтобы остерегались. Что я им советую?».
Джули Смит: Говорю, как только выпустят, надо идти в церковь к хорошим людям. Надо переехать в другое место, чтобы не встречаться со старыми подругами. Начать с начала… Одна вышла из тюрьмы и звонит мне, что у нее пойти в церковь одежды нет. Я говорю, пойдем обе в джинсах, и мы пошли.
Владимир Морозов: О ее прошлом я не рассказал и десятой части. Чернуха! А счастливое время, Джули, у тебя такое было?
Джули Смит: Когда детей растила. И еще одно, только ты не смейся. Я работала в стриптизе. У меня хорошо получалось, мне платили хорошие деньги.
Владимир Морозов: Общество мирского служения собирает деньги - купить домишко для женщин, вышедших из тюрьмы. Чтобы было, где приткнуться на первое время. Там Джули будет старшей по общежитию. А если станет получше со здоровьем, попробует найти работу по профессии.
Джули Смит: Я хочу снова работать в морге. Я умею. Обмывать покойников, причесывать их, одевать. Понимаешь, вот прибывает он на небо, надо, чтобы хорошо выглядел. Я всегда мечтала об этой работе…
Александр Генис: Когда цена за баррель нефти перевалила за 90 долларов, американские зрители с особым интересом следят за триллером, действие которого происходит в самой богатой нефтью стране. О таком фильме пойдет речь в очередном выпуске нашей рубрики «Кинообозрение с Андреем Загдаснким». Прошу вас, Андрей.
Питер Берг, «Королевство».
Peter Berg’s ‘The Kingdom’.
Андрей Загданский: В этом году осень в Нью-Йорке исключительно теплая, совсем как лето. И многие картины в кинотеатрах, хотя и вышли в прокат осенью, на самом деле, настоящие летние фильмы. К этой категории можно отнести и картину « The Kingdom », которую я легко переведу на русский язык, как «Королевство».
Александр Генис: В кои-то веки с названием не пришлось мучаться.
Андрей Загданский: Да, это всегда приятно. Режиссер Питер Берг. Картина начинается очень элегантным и стремительно выполненным прологом, который рассказывает практически все или совершенно все, что вам нужно знать для того, чтобы понимать отношения между США и Саудовской Аравией. Отношения построены на деньгах и нефти. Что, собственно говоря, происходит? Здесь, в Саудовской Аравии, в 33-м году была найдена нефть, отсюда происходят Осама Бин Ладен и 15 из 19-ти угонщиков самолета, которые совершили террористический акт 11 сентября. И совершенно особенные отношения, поскольку существуют некоторые совместные нефтяные компании, которые принадлежат и саудовским принцам, и американским инвесторам, и на территории Саудовской Аравии работает значительное количество американцев. Живут они все, как вы понимаете, на закрытой территории. Этот лагерь, изолированный от всего остального мира, тщательно охраняется саудовскими охранниками. Закрытый лагерь, закрытое поселение, где живут американцы. Идет бейсбольный матч и, как мы понимаем по тому, как радостно смеются дети, по тому, как радостно улыбаются родители, сейчас произойдет что-то очень нехорошее. Действительно, очень нехорошее происходит. На территорию проникают террористы, расстреливают мирных людей, детей и женщин, террористический акт, взрыв, сам убийца подрывается. Группа первой помощи бросается помогать раненым и пострадавшим, происходит второй взрыв, совершенно разрушающий практически весь этот маленький городок. И для главного героя фильма, которого играет замечательный актер Джемми Фокс, в этой трагедии есть еще личная нота – погибает его товарищ. Итак, теперь задача главного героя Рональда Флори – оказаться в Саудовской Аравии для того, чтобы по горячим следам собрать улики и найти виновных людей, которые стоят за этим террористическим актом. Как вы понимаете, деликатность миссии заключается в том, чтобы уговорить саудовского посла в Америке пустить группу американских специалистов по террористическим актам, специалистов ФБР, на территорию Саудовской Аравии для того, чтобы они могли найти виновных. Деликатность ситуации заключается в том, что работать на территории Саудовской Аравии им очень и очень трудно, и обстоятельства всячески направлены против того, чтобы они могли собрать вещественные доказательства и найти виновных. Итак, в Саудовскую Аравию приезжают четыре агента ФБР, которых возглавляет Джейми Фокс, и с ними одна женщина, которую играет очень красивая Дженнифер Гарнер. Им помогает их саудовский партнер, полковник Ферис ал Гхаси. Дальше в фильме все развивается по совершенно предсказуемым параметрам. Есть схватка в кульминации фильма, есть гранатометы, есть перестрелка, есть некоторая временная гонка: кто быстрее, наши герои найдут, куда террористы спрятали их товарища и спасут его, или же террористы отрежут ему голову. Все развивается по законам традиционного летнего боевика, но у картины есть очень необычная и очень запоминающаяся финальная точка. Когда все враги уничтожены, в том числе и благодушный саудовский дедушка, который окружен внуками, который был, конечно же, главой заговора, наши герои возвращаются домой, в Америку. В самолете один из команды спрашивает Джейми Фокса: «А что ты сказал Дженнифер, когда она узнала о том, что в этом первом теракте погиб наш товарищ, заплакала, а потом ты подошел к ней, что-то сказал ей на ухо, и она перестала плакать?». Параллельно развивается действие. Один из внуков того самого благодушного дедушки спрашивает второго мальчика: «А что сказал тебе дедушка перед смертью?». Пауза. Параллельно Джейми Фокс отвечает: «Я сказал ей, что мы убьем их всех». Возврат к двум саудовсим мальчикам, и мы догадываемся, что скажет сейчас мальчик: «Дедушка сказал: «Мы убьем их всех!»».
Александр Генис: Сегодня я пригласил Владимира Гандельсмана обсудить любопытную статью известного журналиста и путешественника Джеймса Фоллоуса из свежего выпуска журнала «Атлантик Мансли». Чему научила этого внимательного к чужим народам и культурам американца жизнь в Англии, Японии и Китае в отношении характера самой Америки, - такова тема этого очерка. Джеймс Фоллоус делится своими впечатлениями, продолжая давнюю традицию журнала, который уже 150 лет пытается понять и определить центральную американскую идею.
Владимир Гандельсман: И более 30 лет об этом думает автор статьи. Начиная с 70-х, когда он учился в аспирантуре в Англии. Большое видится на расстоянии. У космополита взгляд беспристрастней. Сейчас Джеймс живет в Китае, изучает китайскую культуру, но вновь и вновь обращает свой взор на Америку. И вот, что удивительно – сейчас он смотрит на свою страну с большей надеждой, чем полтора года назад, до приезда в Китай.
Александр Генис: Казалось бы, такой подход, учитывая распространенные в наши время антиамериканские настроения, должен привести к иным результатам. Но, на самом деле, эта точка зрения – снаружи – помогает автору по-новому ответить критикам Америки. Самое интересное, понять – почему?
Владимир Гандельсман: Его объяснение – в трех частях. По трем странам, где он жил достаточно долго. В Англии он открыл в себе американца, в Японии – понял, как важна мощь американских идей, и сейчас, в Китае, он утверждается в мысли, что американские идеи жизнеспособны, если их суть не искажается.
В 70-е годы, когда Джеймс был в Англии, Америка переживала политический кризис, Англию раздражал Никсон, и это проецировалось на странствующих американцев. Англия и сама в ту пору была не ахти. Холод и потрепанность. Позже Джеймс понял, что страна еще не вполне оправилась после Второй мировой войны. Дома порой не отапливались, месяцами не было почты, электричество подавалось нерегулярно и прочее. И то, что не замечали аборигены, замечали американцы. Его будущая жена посещала био-лабораторию и обихаживала крыс. Там всегда было тепло: не отапливая жилые дома, англичане заботились о животных - подопытных крысах - безупречно. Не удивительно, что Джеймс посещал лабораторию очень часто. После двух лет, проведенных в Оксфорде – при всех прелестях жизни в Англии, при том, что он обзавелся друзьями и женился на любимой девушке, той самой, из лаборатории, - Джеймс с удовольствием подумывал о возвращении в Америку. Вот что он пишет:
Диктор: «Вообще, во мне жил стереотип американца, возможно, из-за моего калифорнийского провинциализма. Меня огорчало не состояние английской экономики, но скорее статичный социальный концепт, ее определяющий. Я, как турист, восхищался эстетикой этого общества, где каждый знает свое место, но я видел и другое: Америка была грубее, но более независима, более свободна. Жизнь в Англии навела меня на мысль, что Америка – это открытость».
Александр Генис: Первый урок – урок свободы - понятен. Перейдем ко второму – японскому – уроку.
Владимир Гандельсман: В Японию Джеймс попал в 80-е годы, когда там происходил бум подобный нынешнему в Китае . При множестве сходных черт этих «бумов» было и существенное различие. Япония была (и есть) богатая страна. К тому времени минуло уже 20 лет, как Токио принимал Олимпийские игры, у Китая – это и поныне близкая, но еще не свершившаяся мечта. Однако самая поразительная разница была в культуре и морали, связанных с национальной самоуверенностью. С японской точки зрения экономический подъем бросал вызов американской идее.
Ни у кого нет сомнений сегодня в недостатке китайской культурной традиции. Пятитысячелетняя история, древнейшая цивилизация. Но – никаких нотаций и морали со стороны китайских друзей, студентов, или чиновников. Народ в Китае прекрасно видит свои проблемы, а их хоть отбавляй. Бедность деревни, трудности городской жизни: оплата жилья, обучения, медицины, пенсии и прочее. К бахвальству все это простых людей никак не располагает. Между тем, Япония в 80-е годы была хвастлива. Она считала себя номером один. Японская идея победила, американская – проиграла. Таков был тогда общий глас.
Диктор: «Когда в 1979 году американский востоковед Эзра Вогель опубликовал свою книгу «Япония - номер один. Уроки для Америки», никто не предполагал, что она надолго станет бестселлером как в США, так и в Японии. Ее успех объясняется тем, что она, более чем какое-либо другое исследование, поколебала устоявшееся представление о преимуществе западной модели общественного развития над восточной. Написанная в период Холодной войны, эта книга побудила интеллектуалов по обе стороны Тихого океана по-новому взглянуть на проблему мирового лидерства».
Владимир Гандельсман: Японцы кичились своей победой, играли мускулами и были уверены, что теперь могут сказать Америке: «Заткнись!». Они утверждали, что Америка свой пик прошла, - и не потому что проиграла геостратегически, со своими дорогостоящими военными затратами, и не в коммерции дело, - американцы проиграли по существу: в культуре. Одна из популярных книг того времени в Японии принадлежала перу будущего губернатора префектуры Токио. В ней американскому хаосу, беспорядку, самодовольному индивидуализму противопоставлялись японская гармония, целостность, единение, которые, предположительно, и создали такую продуктивную экономическую машину - Японию.
Александр Генис: Я прекрасно помню это время тихой паники. В Америке 80-х и впрямь боялись заокеанской конкуренции. Особенно, когда японцы купили Рокфеллер-Центр. Газетные карикатуристы предупреждали, что к Рождеству на знаменитом катке установят карликовую сосну-бонзай вместо праздничной елки. Как мы знаем – обошлось. Почему?
Владимир Гандельсман: Потому что просвещенные экономисты понимали: японский бум - результат не вполне естественного процесса, но усердной политики «кнута и пряника», поощрений и ограничений.
Что в этой ситуации следовало делать Америке? Оставаться собой. Не гнаться и не пускаться в соревнование с горделивой страной. Это значило – поддерживать новшества, расширять иммиграционную политику, принимать талантливых эмигрантов со всего мира и так далее. Американская идея сильна своими радикально открытыми возможностями!
Александр Генис: Итак, американская идея для Джеймса Фоллоуса осталась непоколебимой, но сейчас он Китае и задается очередным вопросом: может Китай бросить вызов Америке? Ведь столько разговоров о том, что наступивший 21-й век будет веком победившего всех и вся Китая.
Владимир Гандельсман: Вряд ли, - пишет Фоллоус. Ну, во-первых, несмотря на бурное развитие экономики, Китай достиг лишь одной четверти дохода на душу населения по отношению к Америке. И, по мнению специалистов, в обозримом будущем китайцы американцев «не догонят». Но для Джеймса дело совершенно не в этом. Когда он разговаривал в Китае с крупным чиновником и, видимо, умным человеком, тот хотел говорить не об экономических успехах, а о культуре и религии. Насколько религиозны люди в Америке? Как вернуть религию в Китай? Как сделать страну демократической? Большинство китайцев озабочено простыми материальными вещами – устроить детей, найти работу в богатой кампании, приобрести собственность. Джеймс беседует со студентами, профессорами, чиновниками, бизнесменами, и задает им вопрос: хорошо, Китай стал сильнейшим в мире, что он может миру предложить? Что сегодня предлагает другим странам многотысячелетняя культура Китая? Никакого внятного ответа, никакой «китайской идеи» нет. Американец же всегда ответит: свобода, демократия, мир без тирании.
Александр Генис: Все это красиво звучит, но на практике все не так просто. Известно, что после некоторых колебаний и подсчетов Белый Дом не налагать на Пекин санкций по причине подавления в Китае свободы печати, совести и выступлений. Очевидно, выгоды от использования китайского рынка и сохранение нормальных отношений с самой многонаселенной державой мира диктует прагматический, а не идеалистический подход. Получается, что прагматика - важнее дорогих Вашингтону принципов?
Владимир Гандельсман: И все это нам напоминает отношения с Россией и ее «суверенной демократией». Увы, есть много сложностей в отношениях с таким крупными и опасными государствами. Джеймс говорит и об этом, - о том, что надо защищать свои экономические интересы, имея дело с Китаем, думать о том, как помочь этой стране – ведь там огромные проблемы с загрязнением окружающей среды и так далее. Но речь принципиально не об этом. Речь об «идеологии».
Александр Генис: … И это значит, что мы подходим к выводу.
Владимир Гандельсман: Вот он: не надо защищать американскую идею, ей ничего не грозит. Но надо ее укреплять. Как? Первое – открытость. Предоставлять место людям из других стран, чужим талантам. Несмотря на то, что это вызывает иногда протест коренного населения. Политика открытости должна быть продолжена во что бы то ни стало. Тогда никакая страна мира не может с Америкой сравниться.
Александр Генис: То есть, собирать интеллектуальные сливки, заманивая свободой. Я слышал о таком проекте: каждый человек, у которого есть докторская степень, в любой стране мира, может получить зеленую карточку. Такой проект существует в американской миграционной системе. По-моему, очень интересная идея. Понятно, что в Америке лучшие университеты в мире. Вот свежая статистика: из десяти лучших высших учебных заведений в мире, восемь - американских. Китайских заведений нет ни одного в списке из ста. Японских университетов в этом списке всего шесть.
Владимир Гандельсман: Не удивительно, как пишет Фоллоус, что американцы уверены: мир в своей модернизации должны идти по стопам Америки. Что мир должен походить на них. Это - нелепость. Не надо думать, говорит наш автор, что все хотят быть, как мы. Нельзя себя навязывать миру, оставаясь при этом верными принципам свободы и независимости.
Фоллоус считает свою страну одним из величайших достижений мировой цивилизации. Возможности, открытые перед обычным человеком в Америке, беспрецедентны в мировой истории. Он жил во многих странах и пришел к выводу, что Америка не нуждается в оправданиях и извинениях: множество проблем, да, но каковы достижения! В общем, как написал где-то Джон Апдайк, «Соединенные Штаты — это заговор, с целью сделать человека счастливым».
Александр Генис: Следующая, привычная нашим постоянным слушателям, рубрика - «Картинки с выставки». Сегодня, как уже не раз, мы отправимся в самый модный сейчас музей Манхеттена - Музей австрийского и немецкого модерна, чтобы рассказать о выставке берлинского экспрессионизма и его ведущей фигуре - художнике Эрнсте Людвиге Кирхнере.
В процессе возрождения Центральной Европы, который начался после окончания Холодной войны, Нью-Йорк играет огромную роль. Долгие годы он был запасной родиной для многих беженцев из этого несчастного региона Европы. Приютив художников и интеллектуалов, выбравшихся из пораженных фашизмом и коммунизмом краев, Нью-Йорк перенял некоторые черты великих европейских столиц. Космополитический город со вкусом к авангарду, эксперименту, дерзкому и неуемному прогрессу, Нью-Йорк подхватил и продолжил многие из тех направлений в искусстве, которые родились в начале прошлого века в центре Старого Света.
Влияние, впрочем, было взаимным. В те времена – первые два-три десятилетия 20-го столетия - многие европейцы хотели американизировать свою жизнь и искусство. В первую очередь, это были берлинцы. Немецкая столица жадно подражала нью-йоркским новинкам - от афро-американского джаза до первого в Европе громадного универмага. Эта тенденция продолжается и сегодня, когда Берлин вновь стал считаться самым динамичным городом континента.
Диалог двух родственных урбанистических культур оказался в центе художественной жизни Нью-Йорка, где этой осенью проходит 10-недельный берлинский фестиваль. Его мероприятия, заняв весь наш город, включают и концерты в Карнеги-Холл, и фотовыставки, и архитектурные дискуссии, и встречи с писателями и политиками.
А предваряет все эту берлинскую эскападу – уместный и своевременный эпиграф. Музей австро-немецкого модернизма показал публике только что приобретенный организатором музея Лаудером шедевр германского экспрессионизма - полотно Эрнста Людвига Кирхнера «Берлинская уличная сценка», которую многие критики называют самой важной картиной в немецком искусстве ХХ века.
Когда основатель авангардной художественной группы «Мост» Кирхнер в 1912 году переехал из Дрездена в Берлин, он был потрясен «симфоний великого города», которую художник услышал на улицах столицы. Не обремененный богатой историей, Берлин жил не прошлым, как другие немецкие города, а настоящим, причем, жил так весело и бурно, что иногда становилось страшно.
Кирхнер взялся изобразить всю эту гамму чувств, создав портрет нового - современного – города, в котором пейзаж заменяют люди. Заряжая своей бешеной энергией окружающее, они создают новую, невиданную в более пасторальные времена сцену действия. Здесь все живет, дышит, мечется.
В центре холста две яркие во всех отношениях женщины. О роде их занятий потенциальных клиентов оповещают огромные шляпы с перьями, которые выглядывают поверх голов прохожих, словно райские птицы посреди берлинской зимы. Пара девушек окружена безразличными прохожими-мужчинами в синих пальто. Лишь один, возможно, сам художник, остановился, чтобы восхиться экзотическим зрелищем.
Достаточно тривиальный сюжет картины отнюдь не исчерпывает ее замысла. Кирхнера интересует не жанровая сценка, а внутреннее взаимодействие людей с городом. Обнажая, как все экспрессионисты, нерв картины, художник насыщает эротической энергией улицы Берлина. Если присмотреться, зритель увидит, что на этом полотне нет ни земли, ни неба. Фигуры плавают в густом лиловом киселе, залившим и верх, и низ картины. Этот фон, как альков, затягивает нас в соблазнительное приключение. Сам город кажется грехом, искушением, сладкой отравой.
Достоинство картины Кирхнера в том, что в ней сосредоточились все характеристики наиболее интересного течения в новой немецкой живописи. Экспрессионизм был ответом тевтонской музы на галльский импрессионизм. И те, и другие художники создавали искусство без прежних правил. Но там, где французы выступали экстравертами, немцы были интровертами. Вместо пейзажа объективной кисти, экспрессионисты писали ландшафт души, увиденный внутренним взором и искаженный им.
Собственно, в этой «Уличной сценке» Кирхнер писал не Берлин, а его, Берлина, сны, которые, как это часто бывает в молодости, полны соблазнами.
Сегодняшний выпуск «Картинок с выставки» продолжит Соломон Волков, который проиллюстрирует нашу тему «Кирхнер и немецкий экспрессионизм». Кого, Соломон, вы выбрали в пару нашему герою?
Соломон Волков: Я, размышляя над судьбой Кирхнера, который относится к числу моих самых любимых художников, вспомнил о немецком композиторе Роберте Шумане.
Александр Генис: Вам пришлось довольно далеко идти назад.
Соломон Волков: Да, но ведь романтизм и экспрессионизм это два родных брата. Экспрессионизм это прямой наследник романтизма: поведение художника, отношение к действительности… Экспрессионизм это романтизм 20-го века.
Александр Генис: Во всяком случае, Германия, я с вами согласен, это та самая утрированная поэтика немецких романтиков, которая добралась до живописи именно и только в начале 20-го века.
Соломон Волков: При этом в судьбе Кирхнера и Шумана есть одна параллель, на которой я хотел бы сосредоточиться. У Кирхнера, в результате того, что ему пришлось перенести на фронте, был полный душевный и физический слом, после которого он уже практически не опомнился, остался эмоциональным и физическим инвалидом.
Александр Генис: Он долго жил в санатории.
Соломон Волков: Да, в санатории в Давосе, в Швейцарии.
Александр Генис: Где его немножко подлечили, но он все-таки покончил с собой, не смог справиться с этим.
Соломон Волков: И сходная судьба у Шумана, хотя он умер еще более молодым человеком. Он тоже он пытался покончить с собой, сошел с ума и кончил свою жизнь в сумасшедшем доме. Что касается Шумана, то в творчестве очень многих художников, поэтов и композиторов можно увидеть этот потенциал к сумасшествию, к безумию. Ван Гог – классический пример.
Александр Генис: Вы знаете, можно еще сузить эту тему, сказав, что это типично тевтонское безумие. Вспомним Ницше. Но гораздо интереснее вспомнить Томаса Манн, который написал в «Докторе Фаустусе» именно метафору таланта, метафору гения, который должен продать дьяволу душу за свой талант. А душой является разум.
Соломон Волков: Что касается Шумана, то такую склонность к душевной утонченности, хрупкости, когда ты уже видишь, что человек живет и творит на грани какого-то срыва и слома, он продемонстрировал еще в свои молодые годы, когда в своем самом известном сочинении, фортепьянном «Карнавале», показал себя. Шуман был замечательный критик и писал под двумя псевдонимами – Флористан и Эвзебий. И вот за подписью Флористана он создал порывистого, импульсивного и возбудимого персонажа. А Эвзебий был, наоборот, созерцательный, склонный депрессии. А в музыке, в «Карнавале», он дал свои два автопортрета. Дал автопортрет Флористана, человека, который может сорваться с места и взорваться, и Эвзебия, человека, который склонен погрузиться…
Александр Генис: То есть холерика и меланхолика.
Соломон Волков: Вот, как Шуман изобразил себя в виде Флористана.
(Звучит музыка)
А вот - Шуман-Эвзебий в преддепрессивном состоянии.
(Звучит музыка)
Следующий музыкальный пример, связанный с душевной болезнью Шумана, это тема из его «Пестрых листков» для фортепьяно. У этой темы любопытная судьба. Иоганес Брамс, молодой поклонник Шумана, который к нему явился, когда ему было 20 лет, получил благословение от Шумана, это уникальный случай в истории музыки, так вот Брамс взял эту шумановскую тему, которую сейчас мы покажем, и сочинил на нее вариации. Эти вариации были написаны ко дню рождения Клары Шуман, но преподнес он их самому Шуману, который был в это время в сумасшедшем доме. Значит, за этой темой что-то скрывается. Какое-то было с этим связано специальное содержание, для всех трех участников этого треугольника, очень странного, очень мистического, очень напряженного, и тоже на грани душевного излома.
(Звучит музыка)
И, наконец, музыка, которую, каждый раз, когда я ее слушаю, я почти плачу, потому что это последняя записанная Шуманом музыкальная тема. У нее тоже интересная судьба. Он сочинил скрипичный концерт в 1853 году, а потом, очевидно, забыл об этом сочинении, поскольку на него уже надвигалась душевная болезнь. И за десть дней до попытки самоубийства, когда он пытался утопиться в Рейне, после которой его заключили в сумасшедший дом, он вновь записал тему из скрипичного концерта. Он забыл, что она была. И он говорил Кларе, своей жене, что эта тема продиктована ему Шубертом и Мендельсоном. Эта тема так и осталась его последней записанной музыкальной мыслю. Любопытно, что концерт пролежал без движения до 1933 года, когда внучатая племянница друга Шумана, скрипача Йозефа Иохима, (который должен был играть этот концерт, но не стал его играть из-за его странной, причудливой и зловещей судьбы), объявила, что на спиритическом сеансе дух Шумана ей сказал, что у него есть такой скрипичный концерт и указал, где его найти. Наверное, это была мистификация, но концерт был обнаружен, и тогда же сыгран. И все же что-то зловещее в его судьбе было – он так и не завоевал популярности. А здесь эта последняя музыкальная мысль Роберта Шумана звучит в исполнении Гидона Кремера и оркестра «Филармония». Дирижер Рикккардо Мути.
